– Через три! Ты ведь считаешь себя грамотным и учиться больше не хочешь! И вообще, не задавай вопросов, пока не закончишь!
Через пять минут Виктор встал.
– Можно идти? А то мне надо с дровами закончить и воды навозить: сегодня баня.
– Погоди! Это документ, и я должна наложить резолюцию.
Директор взяла листок, на котором корявым почерком со сползанием строк вниз было выведено:
Я Стогов заевляю что в Асино учится не хочу. В крайнем случае могу учится здесь в Ягодном в 7 классе.
– Ну что ж, судя по ошибкам, тебе действительно учиться в Асино не стоит. Чтобы нам не было за тебя стыдно. А теперь ознакомься с моей резолюцией. – Директор на минуту присела к столу. – На, читай!
Стогов взглянул на листок, а потом на Нелли Ивановну.
Поскольку руководимый мной детский дом предназначен для детей дошкольного возраста, передать Стогова В. (14 лет) в Воронопашинский школьный детдом.
– Как это – в Воронопашинский? – Виктор почувствовал холодок, пробежавший по спине. – Я же хочу остаться работать для наших ребятишек.
– На работу тебя принять я не имею права: лет мало, а воспитанником ты уже быть не можешь. Вот так! Как говорили древние, «Терциум нон датур!» – «Третьего не дано!». Ты матери сам расскажи о своем решении и моей резолюции. Я не могу: мне жалко ее огорчать.
– Ну, Нелли Ивановна, я же хотел как лучше.
– Когда тебя направляли учиться в Асино, мы и думали сделать «как лучше», только ты своим скудным умом не понял этого. Да, нам без тебя труднее стало, но мы пошли на эти жертвы во имя твоего будущего. Ищем и найдем выход из трудного положения. Мне обещали прислать двух бывших осужденных, отсидевших срок и согласных ради ленинградских детишек остаться работать. Да и сами, слава богу, многому научились. Я вот роды принимала у твоей Цыганки.
– Что, у нас теперь жеребенок есть?
– Да, ему уже трое суток. Лошадь твоя – тебе и нарекать младенца.
– Так я побегу в конюшню!
– Постой! А как быть с твоим «рапортом»?
Виктор смутился.
– Я сегодня утром видел, как тетя Поля собиралась колоть дрова. Мне стало стыдно, ведь это была моя обязанность! Вот и решил.
– Тетя Поля! Все воспитательницы сейчас колют дрова, даже Вероника Петровна, и ничего, говорит, кровообращение стало лучше, а уж аппетит и подавно. Я заявление твое сберегу, правда с новой резолюцией: «„Умного судьба ведет, а дурака тащит“. Добровольно беру на себя тяжкую обязанность тащить В. Стогова, пока не поумнеет». Сегодня же отправляйся назад. Ты как же ночью-то шел? Наверно, страшно было?
– Не! – обрадованно выпалил он, потом добавил: – Немножко. Можно я рогатку сделаю? В Ленинграде мы с Валеркой во дворе были чемпионами по стрельбе из рогатки. Спокойнее все-таки будет идти.
– Влетало, наверное, за это?
– Еще как! Но все равно делали.
– Сделай, но никому не показывай.
…Открыв дверь конюшни, Виктор вдохнул терпкий лошадиный запах, такой родной и знакомый, и кинулся к стойлу Цыганки, но та, вдруг прижав уши, резко повернулась задом и, подпрыгнув, выбросила задние ноги. Левое копыто едва не задело нос Стогова. Он опешил.
– Ты что, сдурела?! Цыганка! Это же я!
Но лошадь нервно затопала ногами на месте, повернула голову с прижатыми ушами и, не меняя боевой позы, зло посмотрела на Виктора. Только сейчас он увидел прижавшегося к стене маленького жеребенка.
– Цыганочка, Цыганочка! Это я, Витька, ну приглядись!
Он достал недоеденный кусок хлеба и протянул ей.
Лошадь несколько успокоилась, но угрожающую стойку не изменила.
Виктор прошел в соседнее стойло, где абсолютно равнодушный к происходящему Осел проявил интерес только к корке хлеба. Из стойла Осла Виктор протянул остатки хлеба Цыганке. Лошадь несколько раз предупреждающе оскалила зубы. Не кусала, но и хлеб не брала.
Виктор решил подождать и, ласково приговаривая, рассматривал черного как уголь малыша, который замер, прижавшись к стене, словно нарисованный на ней силуэт.
Спустя несколько минут Цыганка стала поворачивать голову в сторону Виктора, уже не прижимая уши. Это был признак доверия.
Виктор вышел из конюшни. Ему очень хотелось встретиться с Валеркой. Нелли Ивановна сказала, что он теперь стал ее правой рукой, а вчера уехал за сеном на дальние покосы.
Остаток дня Виктор провел с матерью. Он нашел ее за конюшней, на скирде, где она разравнивала подаваемое воспитательницами на вилах сено. Виктор полюбовался тем, как она ловко орудовала вилами, создавая ровную поверхность стога. Он такой ее никогда раньше не видел. Занятая работай, она не заметила его, пока он не подошел совсем близко.
…Рано утром его разбудила мать. Рядом с ней стояла Нелли Ивановна со странным длинным свертком.
– Виктор, право, не знаю… – Директор заметно волновалась. – Может, я совершаю преступление… Это ружье и пять патронов. Поклянись, что не наделаешь глупостей. Можем мы спать спокойно?
Виктор вдруг почувствовал, как в носу стало щекотно.
– Нелли Ивановна, честное пионерское, не подведу!
Необыкновенно теплая осень настораживала. Температура ночью не опускалась ниже пятнадцати – семнадцати градусов, а днем повышалась до двадцати трех. Пожилые люди не могли припомнить такого погодного сюрприза, предрекая суровую зиму.
Несмотря на открытые окна, в классе было душно. Даже учительница время от времени обмахивалась школьной тетрадкой. Все с нетерпением ждали последнего звонка. И когда он прозвучал, ринулись из класса.
Стогов собрал учебники и тетради, сложил их в холщовую сумку, сшитую матерью из старого плаща, вышел на крыльцо. Старшие ребята уже покинули территорию школы, только несколько младшеклассников беззлобно дубасили друг друга портфелями. Заняться было нечем и не с кем. Виктор почувствовал тоску от одиночества. К такому образу жизни в детдоме он не привык.
Мысли его перекинулись в Ягодное. «Интересно, чем сейчас занят Валерка? Картошку, свеклу, морковь, тем более капусту, убирать еще рано. Значит, дел у него особых нет. За кедровыми шишками он один не пойдет».
Валерка плохо ориентировался в лесу. Много раз он спорил, доказывая, что домой надо идти в таком-то направлении, и каждый раз ошибался. Скорее всего, он сейчас на рыбалке. Ловил он щурят по-сибирски, с палкой, на конце которой из конского волоса сделана петля. На мелководье греющиеся щурята стоят неподвижно, словно дожидаясь, когда Валерка наденет им петлю на голову. А дальше – дело техники, главное, чтобы не сорвалась петля. Иногда, пройдя с километр по берегу, он, на зависть всем удильщикам, приносил три-четыре щуренка.
В воспоминаниях Виктор дошел до своего дома. К нему был пристроен курятник в полтора раза больше самого дома. Судя по запаху куриного помета, проникающего даже в комнату, там было не меньше полусотни кур, да еще горластый петух, голосивший не смолкая, словно для него любое время суток было ранним утром.
Складывая свои учебники на край стола, Витька увидел среди них письмо от Эльзы, полученное еще в Ягодном. Он развернул и стал перечитывать.
Витя, дорогой, здравствуй! Знаю, ты будешь морщиться от слюнявости: «дорогой», «милый»… Это я хорошо помню еще со времен нашей школы и пионерлагеря. Но меня это не волнует! Ты есть и будешь дорогим. Вот и всё! Меня волнует, когда вы вернетесь? Ведь тебе надо учиться в восьмом классе, которого в Ягодном нет. Не будешь же ты бегать в школу в Асино за сорок километров от дома? Неужели ты пропустишь еще год, как в блокаду?
Папа говорит, что списки возвращаемых в Ленинград детских домов уже составляются. Но нет согласованности, каких детей возвращать, а каких оставить в местах эвакуации, так как у многих детей здесь нет родственников и вопрос, что с ними делать, не решен. Даже взрослых возвращают не всех, а только тех, у кого есть подтверждение о наличии жилплощади. Домов много разрушено и сожжено.
Где мы живем, я тебе писала в предыдущих письмах. А сейчас сообщаю, что в школу меня записали на Расстанной – это недалеко от нашего прежнего разбитого довоенного дома. Я хотела поступить в нашу 99-ю образцовую любимую школу, где мы с тобой сидели рядом, но не вместе целых пять лет. Витька, а почему мы не сидели вместе? Не можешь ответить? А я знаю! Потому что вы все, мальчишки, дураки. И ты тоже. Боялся, что будут дразнить «бабником». Все в нашем классе знали, что ты мне нравился, но никто из девчонок меня не дразнил. Ну ладно!
В нашей школе теперь техникум резиновой промышленности. Я прошла по вашему двору, хотела увидеть ребят, с которыми учились вместе. Не встретила никого, словно все умерли или уехали.
Очень бы хотелось сидеть с тобой за одной партой. Может, ты уже поумнел и не стал бы отказываться.
Тысячу раз вспоминала, как мы ехали с тобой на телеге в день нашего с папой отъезда.
Я просила папу сделать вызов хотя бы Стоговым, матери и сыну, но он говорит, что надо обязательно указать при оформлении степень нашего родства, и шутит: «Вы же не жених и невеста».
Жду от тебя ответа. Знаю, что ты не любишь писать, ну хотя бы сообщи о своей учебе. Привет от папы. Он постоянно спрашивает о тебе.
Медленно складывая листок, Виктор поймал себя на мысли, что воспоминания об Эльзе уже не вызывают в нем того трепета, который он испытывал, когда она была рядом и он с радостью откликался на ее слова и даже просто взгляды. Он не мог объяснить почему, но образ Эльзы стал блекнуть, как фотография под лучами солнца. И все-таки хорошо, до мелочей, помнилось расставание в день отъезда.
…Так получалось, что, когда Виктор поднимался и собирался в школу, тети Даши (так звали хозяйку), уже не было дома. Она вставала и уходила на работу, когда он еще спал, а возвращалась поздно, уставшая, и Виктор не задавал ей никаких вопросов. Он даже не знал, где она работает. Но однажды, идя домой после занятий не по улице, а по шпалам железной дороги, что было намного дальше, он натолкнулся на нее, разговаривавшую с мужчиной, сидевшим на порожках небольшого паровоза.