– Каким – таким?
– Легендарным!
– Каким-каким?
– Нелли Ивановна рассказала вчера о твоих приключениях в блокадном городе. Я сама кое-что знала из твоего короткого рассказа в школе. Но вчера услышала новое: как ты с дружками ловил диверсанта-сигнальщика, как обгорел и чуть не свалился с крыши школы, сбрасывая зажигательную бомбу, как с дружком сбежал на фронт и многое другое.
– А может, она все выдумала, а вы уши развесили.
– Можешь говорить все, что угодно, но такое нельзя выдумать – это надо пережить или быть свидетелем.
Визит Нелли Ивановны к Овчинниковым сыграл свою роль. С этого момента отношения Виктора с Ниной и сверстниками стали теплее, доверительнее. Он сходил с ребятами в клуб гарнизона. Проводила их в зал Ирма Школьник через дверь с надписью: «Выход». Увидев Ирму на работе, Виктор едва поверил своим глазам. Это была настоящая «тетка» с намазанными губами, копной волос на голове, подведенными бровями и накрашенными ресницами.
Из Томска Нелли Ивановна вернулась радостная и озабоченная одновременно. Ее выступление произвело хорошее впечатление на партийно-государственных руководителей области. Неожиданностью для Овчинниковой, сидевшей в зале, прозвучало заявление Нелли Ивановны о внимании, оказываемом детскому дому руководством райисполкома. Закончилось заседание награждениями. Нелли Ивановне вручили орден Трудового Красного Знамени, а упомянутые ею в выступлении Вероника Петровна и Изабелла Юрьевна были отмечены почетными грамотами областного комитета народного образования.
Но тот мед, которым потчевали Нелли Ивановну, содержал в себе и ложку дегтя в виде настойчивого предложения остаться здесь, в области, с намеком на высокую должность. Будучи беспартийной, Нелли Ивановна тем не менее хорошо знала, что начальство не любит строптивых… Эта мысль не давала ей покоя, как заноза, сверлила мозг.
Как и до отъезда в Томск Нелли Ивановна снова остановилась у Овчинниковых. На следующий день вместе с почтой она собиралась уехать в Ягодное.
Приход директора в школу оказался полной неожиданностью для Стогова. Увидев ее входящей через калитку на территорию школы, он понял, что на сей раз избежать взбучки не удастся. Не единожды Нелли Ивановна просила его показать дневник. Но каждый раз дневник оказывался то на квартире, то у классной руководительницы, то забыт в школе. Стыдно было показывать одни тройки. Виктор вспомнил, как оправдывался перед классной руководительницей: он не успевает с уроками, дела по хозяйству отнимают слишком много времени. Надо готовить еду, убирать постель, мыть посуду, колоть дрова, топить печь. Однажды соврал Елизавете Васильевне, что даже сам стирает себе белье. Ее это убедило. Но для Нелли Ивановны это вряд ли послужит оправданием.
Как назло, в дневнике появилось совсем свежее замечание, написанное физичкой: «18 декабря, в начале урока, ударил Вострикова, отказавшись объяснить причину своего хулиганского поступка, за что был удален из класса». Виктор не стал никому объяснять, что они с Овчинниковой сели на кнопки, подложенные Лешкой Востриковым на скамейку их парты. Не вскрикни Нина от боли и не хихикни Лешка, он, может быть, потом, на перемене, расквитался бы с ним. Но Овчинниковой было больно, и потому, развернувшись, он наотмашь дал Вострикову оплеуху, прозвучавшую на весь класс. Физичка стала требовать объяснений. Востриков струсил, Нина стеснялась… А что делать Виктору? Он молчал, как партизан в плену. Драк Нелли Ивановна не признавала, объяснений не слушала и всегда очень сердилась. Поэтому этот грех замолить перед директором было бы сложнее всего.
Как спасение, прозвучал звонок на урок, и Стогов первым проскочил в класс, полагая, что пока избавился от встречи с директором. Но вместе с Елизаветой Васильевной вошла и Нелли Ивановна.
Сам не понимая зачем, он столкнул учебник на пол. Сев на корточки, стал делать вид, что занят его поиском. Сработал инстинкт «не попадаться на глаза».
– Стогов, поднимись! Ты что там ищешь? За тобой пришли! – окликнула его классная руководительница.
Виктор медленно выпрямился, демонстративно отряхивая пыль с учебника.
– Виктор! – наконец увидела его Нелли Ивановна. – Тебя раньше отпускают на новогодние каникулы. Поехали!
Голос у нее был ласковый, а лицо доброе.
Виктор поспешно сгреб учебники, тетради и ринулся к двери, забыв попрощаться не только с ребятами, но и с классным руководителем.
Сообщение Нелли Ивановны о высокой оценке педагогического труда сотрудниц детского дома не сильно обрадовало коллектив. Более того, каким-то образом просочилось известие о том, что Нелли Ивановне предложили должность председателя комитета народного образования Томской области. Многие считали, что это такой соблазн, перед которым трудно будет устоять. И если директор согласится, то на возвращении в Ленинград можно поставить крест.
Нелли Ивановна ловила на себе настороженные взгляды воспитательниц и решила разрядить обстановку. Она собрала сотрудниц и, чтобы ослабить напряженность, превратила ответ на этот вопрос в шутку.
– Я, Лялина Нелли Ивановна, – начала она серьезно, – торжественно клянусь, что никогда, ни за какие калачи не предам свой коллектив! И если кто-то мне не очень верит, готова укусить свой палец и кровью подписаться под этой клятвой!
Она никак не ожидала такой реакции. Молодые воспитательницы завизжали и захлопали в ладоши, а Вероника Петровна, молча, величественной походкой приблизилась к Нелли Ивановне и поцеловала ее в щеку.
Нелли Ивановна едва не расплакалась: «Я даже не задумывалась над тем, какая у меня крепкая, сплоченная семья!»
Новогодние каникулы Виктор проводил в детдоме.
Несмотря на то что теперь его все считали гостем, он с большой охотой кинулся в омут хозяйственных работ: перепилил и переколол дрова, вычистил хлев и конюшню, съездил за сеном на дальнее поле.
За елкой они ходили вдвоем с Валеркой. Перебивая друг друга, обменивались накопившимися за длительное время новостями.
Виктор слушал и удивлялся, как многое изменилось в жизни его и Валерки за это время. Раньше Валерка никогда бы не сказал, что ему нравится местная девочка Даша Грошева, потому что это было бы изменой другу и в ответ он запросто мог услышать от Витьки обидное слово: «Бабник!»
Слушая Валеркины признания, он вдруг подумал, что, если бы сейчас ему пришлось cделать выбор между Эльзой и Ниной, он выбрал бы Эльзу. Она была родная, своя, с ней столько всего было связано! И детские шалости, и трагедия блокады, и трудности привыкания к новому месту, и недавние робкие проявления чувства большего, чем просто дружба…
Накануне Нового года, перебирая свои вещички, часть из которых он намеревался взять с собой в Асино, Виктор обнаружил давно забытые петли для охоты на зайцев. Тотчас вспомнил способы, как их ставить, рассказанные одним из беглых заключенных, ночевавших у них в бане. В память врезалась сцена, когда старший из беглецов, которого звали Доктор, торжественно преподнес Нелли Ивановне лисью шкуру, назвав при этом директора Екатериной Великой. «Во здо́рово! Я же могу сделать такие же подарки маме, Нелли Ивановне». От мысли, что можно подарить заячью шкурку и Нине Овчинниковой, у Виктора перехватило дыхание. Остаток дня, исправляя петли, он не переставал думать, как преподнесет ей этот подарок.
К вечеру, никому не говоря, Виктор отправился к реке, где, как ему помнилось, всегда было много заячьих троп. Привязывая одну петлю за другой, он далеко ушел от деревни, из-за чего домой вернулся в сумерки.
Ранним утром, когда весь детдом еще спал и не проснулись даже первые петухи, он оделся и шмыгнул за дверь. Только скрип снега под его валенками гулко раздавался в морозном воздухе.
Спускаясь к реке, он представил себе, как отнесет кучу мерзлых зайцев Никитичу и попросит снять шкурки с трех самых крупных. За всю свою короткую жизнь ему не приходилось дарить подарки, и он не знал, как это делается. Маме он просто отдаст шкурку и скажет: «Ма, это тебе вроде как с Новым годом!»
Помнится, при вручении лисьей шкуры директору Доктор поцеловал ей руку, как это делали вельможи, обращаясь к Екатерине Великой. Он бы тоже хотел преподнести Нелли Ивановне заячью шкуру, сравнив ее с какой-нибудь другой императрицей, но, сколько ни пытался, не мог припомнить никого, кроме Екатерины Второй. Но руку целовать он бы не стал даже настоящей императрице.
А что, если преподнести заячий мех Нине Овчинниковой со словами: «Это вам, ваше величество…» Наверняка она вытаращит глаза и снова назовет его «всадником без головы».
…По мере того как он шел от одной пустой петли к другой, радостные мечты сменялись досадой и обидой на того, кто обманул его надежды.
«Хорошо, что не похвастался никому, даже Валерке», – думал он, возвращаясь домой с кучей снятых петель, намереваясь незаметно проскочить в свою группу. Но почти у самого входа его встретил вездесущий Никитич.
– Ты что, ставить собрался? – Никитич показал на петли.
Стогов смутился. Подтвердить не решался, потому что беглец говорил, что ставить петли надо с вечера. А если сказать, что снял сейчас, то почему без добычи? Он решил сказать правду.
– Нет, ставил вчера. Ничего не поймал, – угрюмо пробурчал он.
– А ну-ка, расскажи, как ты ставил?
– Обыкновенно, шел по тропе. Если есть рядом куст или коряга, привязывал и распрямлял петлю для морды зайца.
– Так и шел по тропе?
– Да, а что?
– Ишь ты! Привык в своем Ленинграде ходить по асфальтам: гладко, хорошо, ноги не проваливаются. Ты же тропу затоптал. Какой же заяц-дурак пойдет по ней после тебя? Идти-то надо рядом. Это, конечно, неудобно, по колено в снегу. А легко-то ничего не дается. Сходи с моим Пашкой. Он тебе все покажет, а потом и сам наловчишься. А может, и не надо вовсе. – Никитич сделал паузу. – Стая волков промышляет возле деревни. У твоего физика Прока двух овец уволокли, те даже не пикнули. Волки сейчас лютые, непуганые, прямо в деревню лезут, а до войны они деревни сторонились. Ружье-то Ивановна дает?