– Так чем же ты скотину кормить-то будешь? – удивился председатель. – Макаронами, что ли?
– Право, я не знаю… – растерялась Нелли Ивановна. – Я, честно сказать, лошадь-то и близко не видела.
– Ох, нахлебаешься ты горя, Ивановна!.. Неужели у тебя все такие? И прислать тебе в подмогу некого. Нет мужиков-то: все на фронте. Я один, и то – во, видишь. – Он показал левую короткую высохшую руку. – Потому меня Косоруким кличут. Да и баб здоровых не шибко много. Свалилась ты на мою голову!
На следующий день директор собрала весь персонал.
– Кто из вас знаком с сельским хозяйством?
В наступившем всеобщем молчании Витькина мать, Александра Алексеевна, постеснялась признаться, хотя уж она-то хлебнула сельского труда вволю.
– А зачем это нужно? Мы же приехали сюда не сельским хозяйством заниматься, а воспитывать детей, – уточнила воспитательница старшей группы Александра Гавриловна.
– Да, ты права, но здесь только воспитывать детей – недостаточно. Нам надо научиться выращивать овощи, косить траву для скота, заготавливать дрова, доить коров, ухаживать за животными…
Девушка прыснула от смеха:
– Как это – ухаживать? Это за возлюбленными ухаживают.
– Эх ты, «возлюбленная»!.. Может, думаешь, что хлеб растет буханками?
– Может, – призналась молодая воспитательница, – я не знаю, не видела.
– Вот то-то же. Он растет колосом, но какой из них пшеничный, а какой ржаной или овсяный, я тоже не знаю. А узнать придется. Для этого надо выбросить из головы свою городскую спесь. Председатель мне сказал, что вся надежда у нас на своих старших ребят, их сверстники в колхозе составляют мужской костяк. Мы тоже сделаем из них сельхозбригаду, а ты, Александра Гавриловна, будешь у них и воспитателем, и бригадиром. – Но, увидев, что воспитательница наклонила голову и заплакала, Нелли Ивановна добавила: – Это пока, а потом переведем тебя в группу дошколят.
Утром, во время завтрака, кто-то выглянул во двор и громко крикнул:
– Лошадей привели!
Все, дети и взрослые, бросив еду, ринулись во двор. Выпрыгивая из-за стола, Виктор мгновенно представил себя в образе Чапаева на красавце скакуне.
Привели не только лошадей, но еще и пять коров, десять овец, двух свиней, которые разбрелись по невытоптанной траве большого школьного двора.
Животных с опаской и любопытством рассматривали и дети, и воспитательницы.
– Это нам? – спросила одна из них сидящего на лошади мальчика лет двенадцати, пригнавшего стадо.
– Ага! Батя, то есть председатель, прислал, – ответил тот. Он лихо перебросил через холку лошади босую, грязную, покрытую цыпками ногу, спрыгнул и добавил: – Батя завтра еще дормез вам притащит.
– А они смирные? – спросила Вероника Петровна.
– Как это – смирные? – удивленно переспросил мальчик.
– Ну, они не кусаются? – уточнила воспитательница.
– Чего они, собаки, что ли?
И, демонстрируя полную лошадиную безобидность, отогнул ее верхнюю губу и показал большие зубы с серым налетом, как у курильщика.
Подойдя к лошадям, Виктор с разочарованием увидел, что животные, стоявшие перед крыльцом, мало похожи на коней, скачущих под кавалеристами чапаевской дивизии. Ту, что за повод держал деревенский мальчик, стояла широко расставив ноги, напоминая школьного коня для прыжков в спортивном зале. Темно-коричневая шерсть клочьями висела на худых ребрах, брюхо и левый бок были покрыты коркой высохшего навоза. Глаза, облепленные синими мухами, выражали глубокую лошадиную тоску.
– Цыганка. – Мальчик похлопал по острой разбитой холке лошади. – А это Осел, – указал он на вторую лошадь, понуро стоявшую с низко опущенной большой головой.
– В самом деле осел? – удивился Виктор.
– Да не-е, кличка у него такая.
– Жеребец, что ли? – уточнила Нелли Ивановна.
– Не-е, он облегченный[10].
Нелли Ивановна согласно кивнула, боясь показаться невеждой.
Своей таинственной «облегченностью» Осел привлек всеобщее внимание. Несмотря на пятна прилипшей грязи, в нем четко просматривалась вороная масть. Он был выше Цыганки и потому казался еще более тощим. Круп, как и у Цыганки, венчала большая ссадина, облепленная синими мухами.
– Что это у него? – показал Валерка на болячку.
– Это сороки раздолбали. Они чуют, когда скотина больная и не может хвостом отбиваться от них. Когда поправится, он не даст сорокам садиться на холку.
– Тебя как звать? – спросил Виктор.
– Пашка, а что?
– А меня Витька. Может, я сяду, а? – Он показал на Осла.
– Не, он упадет.
– Как это – упадет? – удивился Стогов.
– Ты чо-о, не видишь? Он еле стоит. На Цыганку можно: она покрепче.
– Так я сяду? – не унимался Стогов.
– А мне чо-о, садись – лошади ваши. Чо-о хошь, то и делай.
– А как? С крыльца или, может, принести табуретку?
– Зачем? Прыгай пузом на хребтину, а потом развернешься. Во, смотри!
Пашка мигом оказался на лошади и, снова перекинув ногу, съехал по ребрам Цыганки на землю.
– Давай я тебе подмогну, – предложил мальчик. – Берись за холку, согни коленку. Оп-па! – Он подтолкнул Виктора.
Когда Стогов оказался верхом, в его сознании тотчас всплыл образ любимого Чапаева и он с трудом сдержался, чтобы не крикнуть: «За мной! В атаку!»
Но тут на крыльце появилась директор:
– Виктор! Боже мой! Осторожно! Лошадь может сбросить, встать на дыбы!
Пашка откровенно засмеялся:
– Теть, какие дыбы! Ты видишь, она еле стоит.
– Почему они такие худые? – сокрушенно спросила Нелли Ивановна. – Зачем они нам?
– Они из Воронопашенского детдома, сегодня привели их. Запустили скотину, лиходеи! Вона, чесотка всю шкуру съела. Председатель сказал, что завтра придет и обкурит их серой. Щас все лошади чесоточные. Отко́рмите – все пройдет. Однако мне пора: батя ждет.
– Что делать-то с ними? – переспросила директор.
– Отведите их к реке. Пущай пасутся. Все одно запрягать их нельзя.
– А если они убегут?
– Куда убегут? Они стоят-то в раскорячку. Даже путы[11] им надевать не надо.
– А остальную живность куда девать? – Директор жестом показала на стадо, мирно пасущееся во дворе.
– Да можно и в хлев загнать. – Мальчик показал на большой сарай, приткнувшийся к изгороди в углу двора. – Вона какой хлев остался от сторожа школы. Погиб он, похоронку весной прислали.
– Сделай милость, Павлик, отведи лошадей сам да загони остальных животных в хлев. Сейчас дети должны выйти гулять.
Пашке нравилось ласковое обращение, тем более что Павликом его сроду никто не называл. И положение человека, которого просят о помощи эти такие культурные, но такие беспомощные взрослые люди, льстило его самолюбию. Уходить ему расхотелось, и он с готовностью принялся выполнять просьбу директора.
Повернувшись к лошади, он огрел ее хлыстом и гаркнул:
– Ну, пошла, дохлая!
– Какая жестокость! – тихо заметила Вероника Петровна.
Директор повернулась к ней и твердо сказала:
– Идите к своим детям, Вероника Петровна, вам перевоспитывать его не придется. Скажите тете Поле, пусть покормит обедом и нашего гостя.
Потом обратилась к мальчику:
– Ты сказал, «батя», то есть председатель, привезет дормез. Поясни, пожалуйста, что такое дормез? Я знаю, у французов – это большая карета для дорожных путешествий. Зачем нам карета?
– Не, это не карета. Это длинная телега, на ней можно слеги возить.
– А что такое слеги?
– Ну, жерди, что ли, для изгороди или там еще для чего. А вы, теть, директорша, значит, Ивановна?
– Да, директор, только почему Ивановна? У меня имя есть, Нелли Ивановна.
– Батя дома говорил, что вы баба толковая, а имя у вас собачье. У нас собака была по кличке Неля. Ее в прошлую зиму волки выманили на огороды и задрали. Тоже умная была, а вот, поди ж ты, попалась.
Мальчик говорил серьезно, с сожалением, не обратив внимания на улыбку директора.
На крыльце показалась Изабелла Юрьевна с тарелкой, на которой стоял стакан киселя и лежала горстка самодельного печенья, которое испекли детям на третье.
– Это тебе, малыш, – протянула она Пашке тарелку. – Может, помоешь руки?
– Не, – ответил мальчик, мотнув головой, и взялся за угощение.
Изабелла Юрьевна, опережая вопросы директора, взяла ее за локоть и отвела в сторону.
– Это я запретила приводить мальчика на кухню. Что вы, ей-богу, бдительность потеряли? А если у него глисты, дизентерийная палочка или еще что. Гляньте-ка на его руки!
Но директор смотрела в сторону лошадей. Там Эльза пыталась напоить Осла киселем из глиняной тарелки.
– Не, он это есть не будет, – заметил Пашка и выждал, когда девочка убедилась в этом сама, поднеся кисель к губам Осла.
– А это будет? – спросила Эльза, достав из кармана печенинку.
– Может, будет, а может, нет.
Мальчик взял печенье, разломил пополам и поднес половинку к губам лошади.
Осел осторожно снял угощение с ладони и, подвигав челюстями, вывалил кусочки печенья изо рта.
– Я же говорил, – сказал Пашка. – Оно на масле. Кабы не на масле, может, и съел бы.
С этими словами он выпил из тарелки кисель и закусил оставшейся половинкой печенья.
– Что я вам говорила? – зашептала врач, сжимая локоть Нелли Ивановны. – При таком опрощении не только лямблии или аскариды – солитёры заведутся у детей.
На другой день председатель приехал рано утром. Под самыми окнами директорского кабинета-спальни он громко стал останавливать лошадь: «Тп-рр-уу!»
Нелли Ивановна проснулась и поспешила во двор.
– Э-э, Ивановна, а ты говорила, у тебя нет людей, понимающих в сельском хозяйстве. Погляди-ка! – Он хлыстом показал на лужайку за оградой двора.
Там, широко замахиваясь, косила траву женщина, с каждым шагом все дальше уходя к реке. Косила уже давно, потому что ровные рядки скошенной травы красивым широким ковром устилали луг.