Чертовски странно – явно какая-то ошибка…
– Эй! Что тут происходит?
Это был его собственный голос. Он сел – и с лица упала повязка. Все вокруг было таким ярким, что стало больно глазам.
– В чем дело, Феликс?
Повернувшись на голос, Гамильтон попытался сфокусировать слезящиеся от рези глаза. В нескольких футах от него лежал Мордан. О чем это он хотел у Мордана спросить? Как-то вылетело из головы…
– Не могу сказать, чтобы я хорошо себя чувствовал, Клод. Как долго мы были мертвы?
– Вы не мертвы. Вы просто немного больны. Это пройдет.
– Болен? Это так называется?
– Да. Однажды и я болел – лет тридцать назад. Это было очень похоже.
– А… – он все еще никак не мог вспомнить, о чем же хотел спросить Мордана. Между тем это было нечто важное – такое, чего Клод не мог не знать. Клод вообще знал все – ведь правила составлял он.
– Хотите узнать, что произошло? – поинтересовался Мордан.
Может, он и хотел.
– Они пустили газ, да? Потом я уже ничего не помню.
А между тем там было нечто, о чем обязательно надо было вспомнить.
– Газ действительно был пущен, только – блюстителями. Через систему кондиционирования воздуха. Нам повезло: никто не знал, что мы находимся внутри, в осаде, но, к счастью, они не были уверены, что весь персонал успел покинуть здание – иначе применили бы смертоносный газ.
В голове у Гамильтона мало-помалу прояснялось. Он уже вспомнил сражение во всех деталях.
– Вот, значит, как? И сколько же их осталось? Скольких мы не смогли достать?
– Точно не знаю, а выяснять, вероятно, уже поздно. Думаю, они все уже мертвы.
– Мертвы? Но почему? Не сожгли же их, пока они лежали без сознания?
– Нет… Но без немедленного введения противоядия этот газ тоже смертелен, а я опасаюсь, что врачи были слегка переутомлены. Во всяком случае, наших людей спасали первыми.
– Старый лицемер, – ухмыльнулся Гамильтон и вдруг спохватился: – Эй? А что с Филлис?
– С ней все в порядке – и с Мартой тоже. Я проверил, когда очнулся. Кстати, вы знаете, что храпите во сне?
– Правда?
– Неистово. Я слушал эту музыку больше часа. Должно быть, вы глотнули больше газа, чем я. Возможно, вы боролись…
– Может быть. Не знаю. Кстати, где мы? Гамильтон скинул ноги с кровати и попытался встать – предприятие, оказавшееся не слишком благоразумным; он едва не упал навзничь.
– Ложитесь, – посоветовал Мордан, – вам нельзя подниматься еще несколько часов.
– Пожалуй, вы правы, – согласился Гамильтон, снова откидываясь на подушки.
– Забавное ощущение: я думал, что вот-вот полечу.
– Мы рядом с больницей Карстерса, во временной пристройке, – продолжал Мордан. – Естественно, сегодня здесь тесновато.
– Все кончилось? Мы победили?
– Разумеется, победили. Я же говорил, что конечный результат не вызывал сомнений.
– Помню, но мне никогда не была понятна ваша уверенность.
Прежде чем ответить, Мордан помолчал, размышляя.
– Вероятно, проще всего было бы сказать, что у них изначально отсутствовало главное слагаемое успеха. Их лидеры в большинстве своем – генетически скудные типы, у которых самомнение намного превосходит способности. Сомневаюсь, чтобы у кого-либо из них хватило воображения представить себе всю сложность управления обществом – даже таким мертворожденным, какое они мечтали создать.
– Говорили они так, словно во всем этом разбирались.
– Без сомнения, – кивнул Мордан. – Это всеобщий недостаток, присущий расе с тех пор, как возникла социальная организация. Мелкий предприниматель считает свой крохотный бизнес делом столь же сложным и трудным, как управление всей страной. А значит, он воображает, что способен быть компетентным государственным деятелем, таким же как глава исполнительной власти. Забираясь в дебри истории, можно без колебаний утверждать, что многие крестьяне считали королевские обязанности пустячным делом, с которым они сами справились бы ничуть не хуже, выпади им такой шанс. Корни всего этого в недостатке воображения и великом самомнении.
– Никогда бы не подумал, что им не хватает воображения.
– Между созидательным воображением и дикой, неуправляемой фантазией – огромная разница. Один – шизофреник, мегаломаньяк, неспособный отличить факт от фантазии, другой же – тупой и упрямый практик. Но как бы то ни было, факт остается фактом: среди заговорщиков не было ни одного компетентного ученого, ни единого синтетиста. Осмелюсь предсказать: разобрав их архивы, мы обнаружим, что почти никто – а может быть, и вообще никто – из мятежников никогда и ни в чем не достиг бы заметного успеха. Они могли добиться превосходства лишь над себе подобными.
Гамильтон пришел к выводу, что и сам замечал нечто похожее. Заговорщики производили впечатление людей, которым всегда что-то мешало. Среди них ему не встретилось никого, кто представлял бы собой заметную фигуру вне «Клуба выживших». Зато уж в клубе они раздувались от самомнения, планировали то, решали это, рассуждали о великих делах, которые свершат, когда «возьмут власть». Мелочь они все – вот кто.
Но что бы ни говорил Мордан, мелочь опасная. Полудурок может сжечь вас с таким же успехом, как и любой другой.
– Еще не спите, Феликс?
– Нет.
– Помните наш разговор во время осады?
– М-м-м… да… полагаю, да.
– Вы собирались что-то еще сказать, когда дали газ.
Гамильтон медлил с ответом. Он помнил, что было у него на уме, однако облечь эти мысли в подходящие слова было трудно.
– Понимаете, Клод, мне кажется, что ученые берутся за любые проблемы, кроме по-настоящему существенных. Человек хочет знать, «зачем», а наука объясняет ему «что».
– «Зачем» – не дело науки. Ученые наблюдают, описывают, анализируют и предсказывают. Их проблемы – это «что», «как» и «почему». «Зачем» – это уже вне поля их деятельности.
– Но почему бы «зачем» не входить в сферу внимания науки? Мне не важно, как далеко отсюда до Солнца. Я хочу знать, зачем Солнце там, а я смотрю на него отсюда. Я спрашиваю, зачем существует жизнь, а они объясняют мне, как получше испечь хлеб.
– А вы попробуйте обойтись без пищи.
– Обойдетесь – когда решите эту проблему.
– Вы когда-нибудь были по-настоящему голодны?
– Однажды – когда изучал основы социоэкономики. Но это было учебным голоданием. Не думаю, чтобы мне еще когда-нибудь пришлось голодать – да и никому другому это тоже не предстоит. Это – решенная проблема, но она не помогает решить остальные. Я хочу знать: что дальше? куда? зачем?
– Я думал об этом, – медленно проговорил Мордан, – думал, пока вы спали. Философские проблемы беспредельны, а на безграничных вопросах нервным клеткам не слишком полезно задерживаться. Но прошлой ночью вы, казалось, ощущали, что ключевой проблемой является для вас старый-престарый вопрос: представляет ли человек нечто большее, чем его земное существование. Вас по-прежнему это волнует?
– Да… Пожалуй, да. Если бы после всей этой сумасшедшей круговерти, которую мы называем жизнью, существовало еще хоть что-то, я мог бы увидеть в безумии бытия некоторый смысл – даже не зная до самой смерти окончательного ответа.
– Но, предположим, за пределами жизни нет ничего? Предположим, что, едва тело успеет полностью разложиться, от человека не останется и следа? Я обязан сказать вам, что считаю эту гипотезу вероятной.
– Ну что ж… Радости такое знание не прибавит, но это все же лучше неведения. По крайней мере вы можете рационально спланировать собственную жизнь. Человек может даже ощутить удовлетворение, экстраполируя какие-то улучшения в будущем, – в то время, когда его самого уже не станет. Предвкушая чью-то радость, испытывая удовлетворение от того, что кто-то будет счастливее.
– Уверяю вас, так оно и есть, – подтвердил Мордан, прекрасно знавший это по собственному опыту. – Но, признайтесь, в обоих случаях, на вопрос, поставленный вами при нашей первой беседе, вы получили удовлетворительный ответ.
– М-м-м… Да.
– Следовательно, вы дадите согласие участвовать в касающейся вас генетической программе?
– Да… Если.
– Я не жду от вас окончательного ответа сейчас и здесь, – спокойно проговорил Мордан. – Но вы согласитесь сотрудничать, если будете знать, что предпринята серьезная попытка найти ответ на ваш вопрос?
– Полегче, дружище! Не торопитесь. Так уж сразу – вы выиграли, я – проиграл. Сначала я должен получить право взглянуть на ответ. Предположим, вы поручите кому-то этим заняться и он заявится к вам с отрицательным ответом, когда я уже выполнил свою часть сделки?
– Вы должны мне довериться. Такие исследования могут длиться годами – или вообще не завершиться на протяжении вашей жизни. Но предположим, я заявляю вам, что к исследованиям приступят – серьезно, трезво, не жалея ни сил, ни затрат – в этом случае согласитесь ли вы сотрудничать?
Гамильтон закрыл лицо руками. Его мозг перебирал миллиард факторов – некоторые из них он не вполне понимал и ни об одном не хотел разговаривать.
– Если бы вы… если вы… я думаю, возможно…
– Ну-ка, ну-ка, – зарокотал в комнате незнакомый голос, – что здесь происходит? Возбуждение вам пока противопоказано.
– Хелло, Джозеф! – приветствовал вошедшего Мордан.
– Доброе утро, Клод. Как самочувствие – лучше?
– Несколько.
– Вы все еще нуждаетесь в сне. Попытайтесь заснуть.
– Хорошо. – Мордан откинулся на подушку и закрыл глаза.
Человек, которого Арбитр назвал Джозефом, подошел к Феликсу, пощупал пульс, приподнял веко и посмотрел зрачок.
– С вами все в порядке.
– Я хочу встать.
– Еще рано. Сначала вам надо несколько часов поспать. Посмотрите на меня. Вы чувствуете себя сонным. Вы…
Гамильтон отвел взгляд в сторону и окликнул:
– Клод!
– Он спит. Вы не в состоянии его разбудить.
– Вот оно что! Послушайте, вы гипнотизер?
– Конечно.
– Существует ли способ излечить храп?
Врач усмехнулся.
– Все, что я могу вам порекомендовать – это хорошенько выспаться. И хочу, чтобы вы немедленно занялись этим. Вас клонит в сон. Вы засыпаете… Вы спите…