до только бросать.
— Да как же это? — округлила глаза Люда. — Сами за бруствером, а мы вот тут. Опасно же…
— Не больше, чем в обед около Игната Хилько, — успокоил ее Вадим. — Лучше сюда вот смотрите. Правой ногой я делаю шаг назад и слегка сгибаю ее в колене. Корпус поворачиваю вправо и одновременно произвожу замах гранатой по дуге вниз и назад. Затем резко выпрямляю правую ногу и рывком через плечо бросаю гранату. Р-раз!
Раздался сухой щелчок.
— Ой! — пискнула Таня Климанова и присела. Вслед за ней присели и другие девушки. Осталась стоять только Надя Чуринова. Она спокойно наблюдала за тем, как граната, описав кривую, упала далеко за последней мишенью, прокатилась немного по земле и, блеснув желтоватыми молниями, глухо рванула. Вверх поднялось облачко дыма и пыли.
— Видите, как все просто, — прокомментировал Лавров. — А теперь давайте вы. Кто первый?
Вперед шагнула Чуринова.
— Разрешите, — сказала она и спрыгнула в укрытие. Вадим остался там же, только отошел в сторону, чтобы не мешать. Делала все Надя спокойно, неторопливо. Лишь на лице ее почему-то отчетливее стали заметны веснушки. Выдернута чека. Размах. Облачко взрыва закрыло среднюю мишень.
— Вот это по-снайперски! — воскликнул Лавров. — Молодец!
Надя довольно улыбнулась и, опершись о край окопа, легко выскочила из него. В цель метнули гранаты Наташа Самсонова и Рита Кулдзиня.
— Хорошо Ане и Свете, — подходя к укрытию, проговорила Таня Климанова, — отдыхают себе, а тут вот дрожи. Лучше пять раз на охоту сходить, чем один раз гранату бросить.
— С Шилиной и Удальцовой занятия проведу отдельно, — сказал младший сержант. — А в бою, особенно в наступлении, нужна не только винтовка. Старые солдаты говорят: «Где не спасет лопата, выручит граната».
— Да я все понимаю, — Таня спрыгнула в окоп. — Только вот немножно боюсь. Вы мне, пожалуйста, подсказывайте, если что не так.
— Для этого здесь и нахожусь.
Но подсказывать Климановой не пришлось. Она все сделала правильно. Граната ее разорвалась рядом с ближней мишенью.
— Ты смотри, как интересно! — воскликнула Таня. — А я-то трусила. Еще разок можно?
— Сегодня нельзя, — ответил младший сержант и позвал: — Михайлова, прошу вас.
Люда достала гранату, вывинтила пробку, вставила запал. Вадим внимательно следил за ней. Было видно, как пальцы ее, сжимавшие гранату, слегка подрагивали. Отогнула усики чеки. Потянула за кольцо. Но чека почему-то не выходила. Тогда Люда дернула сильней. Чека выскочила. И то ли гранату она хотела поудобней взять, то ли еще что, потом сама не могла объяснить, но пальцы на какое-то мгновение разжала.
Вадим увидел, как мелькнул в воздухе спусковой рычаг. И сразу же прозвучал сухой шлепок. Люда, ничего не понимая, отвела руку с гранатой в сторону и в каком-то оцепенении смотрела на нее.
— Бросай! — крикнул Лавров. Он находился метрах в трех, в том же окопе. «Еще две секунды — и обоим нам хана», — мелькнула мысль. В то же мгновение Вадим одним прыжком очутился рядом с девушкой и резко ударил снизу по ее руке. Граната вылетела за бруствер. Сбив Люду с ног, младший сержант прижал ее к земле. Гулкий взрыв. С комариным писком просвистели осколки.
«Не задело ли кого из девушек?» — поднялся Лавров. Нет, девушки видели все, что случилось. И как только выстрелил запал, они плюхнулись на землю. Сработал инстинкт. Осторожно приподнимая головы, они смотрели на командира. А у того в ногах легкая дрожь и ватная усталость. Надо бы вылезти из окопа, а он не может. Михайлова сидела рядом внизу и плакала навзрыд.
Подбежали Самсонова, Ясюкевич.
— Ты чего ревешь-то? — спрашивают. — Смеяться надо, жива осталась, а она…
— Руку больно, — сквозь всхлипывания проговорила Люда. — Он же со всей силы по руке ударил. Да и навалился потом, как бык.
Девушки расхохотались.
— Дура ты, дура, — говорили они. — Тебе целовать командира надо и молиться на него всю жизнь. Он же спас тебя…
— И себя тоже, — пробормотал Вадим, с трудом выбираясь из окопа. — Помогите ей. Не от боли она плачет, от испуга. Ничего, скоро пройдет. Пусть посидит на ветерке, успокоится. Кто у нас еще не бросал гранату?
— Я не бросала, — ответила Лида Ясюкевич. — И не хочу. Нет, я не боюсь. Когда была партизанкой, не раз пускала их в ход. Опыт есть. А сейчас не хочу.
Лавров и сам это понял.
— Все, — сказал он. — Перекур минут на десять. А потом собираемся, и домой. Скоро обед.
Девушки усадили всхлипывающую Люду на бугорок около пушистой сосенки, сами присели рядом. Вадим подошел к тому месту за бруствером, где взорвалась граната, взял горсть еще пахнущей сгоревшим толом земли, пересыпал ее из одной руки в другую. Почувствовал что-то тяжелое. Глянул — тоненький, острый осколок. «А он мог ведь сидеть в ком-нибудь из нас», — подумал. Положил его в карман. Отряхнул руки и тихо побрел к мишеням. Остановился около одной, постоял у другой. С каким-то безразличием смотрел на пробитые фанерные щиты. Смотрел и не видел их. Перед глазами все время стояла рука Люды с разжатыми пальцами и граната на ладони. «Еще бы две секунды… Всего лишь два счета: двадцать один, двадцать два… А может, и меньше. Как близко ходят они — жизнь и смерть».
В землянку возвратились молчаливые, притихшие.
— Что с вами? — встретили подружек Аня Шилина и Света Удальцова. — Будто с похорон пришли. Что случилось-то?
— Да ничего особого, — за всех ответила Наташа Самсонова. — Людочка вон номер отмочила: чуть себя и командира не угробила. — И стала рассказывать, как все произошло. Люда в это время сняла сапоги, забралась на нары, подтянула колени к подбородку и молча уставилась на Наташу. Ее рассказ она воспринимала, как о ком-то другом, не о себе.
— Ну, а в итоге на командира обиделась, что с ног сбил ее. А мы посоветовали утром и вечером, после подъема и перед отбоем молиться на младшего сержанта. Вот такие пироги, — заключила Самсонова. — А вы-то как поохотились? Удачно?
— Не так, чтобы уж очень, — ответила Света, — но вполне терпимо. Хитрые оккупанты стали. Уже не ходят, а только ползают. И в землю зарываются. Сплошные траншеи и ходы сообщения. Мы на стыке четвертой и пятой рот были. Знаете, там высотка такая есть, с валунами, а рядом — болото. Левее болота — кустарник мелкий. Вот в нем мы и были. Ночью — холодина страшная. Ноги прямо-таки закоченели. Думала, пальцы в суставах полопаются. А шевельнуться нельзя. Все время то с их стороны, то с нашей ракеты осветительные взлетают. И лежишь ты, кажется, на голом месте под увеличительным стеклом. Немножко поутихли где-то уже за полночь.
— Я подползла к ней, — продолжала рассказ Аня Шилина, — шепчу: «Скажи «тпру», а она — «ту»: губы не слушаются. «А руки как?» — спрашиваю. Без перчаток ведь. «Пальцы одеревенели», — отвечает. Я тогда достала масленку, в ней у меня спирт был налит. «Растирай, — говорю, — руки», — и в ладошку ей лью. Она это покрутила, покрутила кистями и спрашивает: «А нельзя и внутрь плеснуть? Там тоже все дрожит».
— Ну ты даешь, Светка! — рассмеялась Таня. — Неужели и вправду бы выпила?
— В тот момент — запросто, — вскинув голову, браво ответила Удальцова.
— Для снайпера алкоголь — верная гибель, — сказала Наташа Самсонова. — Даже самую малость хлебнешь — и стрелять уже нельзя: в глазах туман и в оптике марево. «Храбрость» ненужная появляется, дескать, плевать на все. Вот такого индюка или индюшку и ловят на мушку. Об этом не раз говорила нам в штабе старший лейтенант Нина Лобковская. Помните такую? Кстати, она сейчас недалеко от нас, в третьей Ударной командует ротой снайперов.
— Неужели? — воскликнула Аня Шилина. — Вот бы встретиться!
— А для меня в школе ближе и родней Екатерины Никифоровны никого не было, — сказала Таня. — Хоть и майор она, и начальник политотдела, а как мать родная. Сколько раз она у меня и слезы, и нос вытирала.
— Вечер воспоминаний потом будет, — прервал их Лавров. — Рассказывайте, Шилина, что было дальше.
— Внутрь спирта я ей, конечно, не дала, — продолжала Аня. — Масленку спрятала. В этот момент у фашистов на переднем крае огонь мелькнул. Я к прицелу. Гляжу, стоит один и от зажигалки прикуривает. Лицо его хорошо видно, особенно нос крючковатый. Спокойно прицеливаюсь в голову. Тах! Какое-то мгновение он еще стоял с зажигалкой. Потом мешком свалился в траншею. Еще один за Ленинград, за родных моих.
— Анечка, ты только не расстраивайся, — Света положила ей руку на плечо. — Расскажи лучше, как помог нам щенок.
Шилина тряхнула головой, как бы отгоняя воспоминания. В погрустневших было глазах ее блеснули веселые искорки.
— Случится же такое! — с улыбкой сказала она. — Это уже днем. Мы сменили позицию. Немножко отогрелись. Даже комарики появились. Лежим, отдуваемся. Перед передним краем немцев все спокойно. Как обычно: пулеметные, автоматные очереди. Стреляют, не поднимая головы над бруствером. Откуда-то из-за высотки бьют минометы. И вдруг видим — на пригорке щенок играет, за бабочкой, что ли, бегает. Откуда он взялся, понятия не имеем. Будто из-под земли вылез. На пригорке же никаких окопов, всюду травка, никем не тронутая. Где погуще, где пореже. Бегал, бегал этот щенок и оказался около того места, где трава погуще. И… исчез. Был и нету. Ясно, что дело нечистое. Не отрывая глаз, слежу за этим местом. Полчаса, час. Все тихо. Тут солнышко из-за туч выглянуло. И что-то в траве вроде блеснуло. Света тоже заметила, показывает мне, мол, оптика там. Состояние мое — сами понимаете какое. Внутри будто пружина боевая взвелась, все напряглось. Прицел, кажется, стал чище и мощнее. Каждую травинку вижу. Палец замер на спусковом крючке. И тут выскакивает опять щенок из травы этой, густой. А за ним рука, хотела схватить его, но он увернулся. И буквально на секунду высунулась голова. Больше мне и не надо было. Выстрел. Голова ткнулась в траву и осталась лежать. А щенок как ни в чем не бывало резвился на пригорке. Мы же со Светой поспешили сменить позицию. Ясно, что укокошили снайпера или наблюдателя и даром это нам не пройдет. Уползли метров на двести в сторону. Минут через пять фашисты те кусты, где мы лежали, буквально снесли с земли. Из пулемета били и из миномета.