ько что закончилась лекция о положении на фронте, вместе вышли Вадим и Ира. Большинство старшеклассников остались на танцы. А Ира не захотела, сказала, что ей надо домой. «По пути» было и Вадиму. Некоторое время шли молча, оба чувствовали себя смущенно: по сути дела, они впервые вечером оказались вдвоем, впервые Вадим один провожал ее до дому.
— Сегодня пришло письмо от друга нашего Николая, — первой нарушила молчание Ира. (Вадим знал, что Зоновы не так давно получили на брата похоронку.) — Пишет, что брат с группой бойцов был послан в разведку. Их обнаружили. Наши стали отходить. Николай был в числе последних, прикрывал отход. Его тяжело ранило. Сам ползти не мог. Товарищи хотели помочь, но он отказался. Стрелял до последнего патрона, а когда фашисты оказались совсем рядом, взорвал себя гранатой. На следующий день полк перешел в наступление. Друзья нашли Николая и похоронили его. В письме названо село, около которого он теперь лежит в братской могиле. Ни маме, ни папе мы пока ничего не сообщили. Да и не знаем, как это сделать. Папа хоть тяжело, но перенесет, все-таки мужчина, а с мамой не представляю, что будет…
Рассказом этим Вадим был ошеломлен. Он никак не мог представить, что Колька Зонов — обычный деревенский парень, чтобы не попасть в плен, самого себя взорвал гранатой. «А я бы смог так?» — спрашивал себя Лавров и не знал, что ответить. Каждый вечер они с Сашей Юрловым, послушав сообщение Совинформбюро, булавками с флажками передвигали на карте красную нить на запад. И очень радовались, когда флажки ставили на отметках крупных городов. «Вот так мы и оказываем помощь фронту, — с иронией думал Вадим. — Николай жизнью своей, а мы булавочками…» Ирине же сказал о другом:
— Нас сегодня вызывали в райвоенкомат. Прошли врачебный осмотр. Военком спрашивал у нас с Сашей, в какой род войск мы хотели бы попасть.
— Ну и что вы ему ответили?
— Сказали: нам все равно, лишь бы побыстрей в действующую армию.
— Неужели и вас скоро возьмут на фронт? — печально проговорила Ира. — Вы же совсем еще мальчишки!
— Ничего себе мальчишки! — обиделся Вадим. — Нам уже по семнадцать. В наши годы Гайдар на фронте полком командовал.
— Разумеется, и вы на меньшее не согласны?..
— Все зависит от обстоятельств. Но лично мне больше всего хотелось бы заменить в боевом строю Николая.
Ира чуть замедлила шаг, взяла руку Вадима и с благодарностью пожала ее. От этого прикосновения сердце его вдруг отчаянно заколотилось. Он попытался схватить руку девушки, прижать к себе.
— Не надо. Спасибо за все… Не надо, — решительно отстранилась Ирина.
— А ты будешь писать мне? — неожиданно спросил ее Вадим.
— Право, не знаю. Да и о чем писать? Просто, как дань моде? Все пишут…
— Положим, это не мода, а необходимость. Мне твои письма будут очень нужны. Они для меня все: солнце, хлеб, воздух, вода. Они — жизнь.
Ира улыбнулась.
— Даже так! А не слишком ли напыщенно? — И, стараясь упредить возражение Вадима, добавила: — Хорошо, я обязательно буду писать. О школе, о девчатах. И знаешь еще о чем? О Черном море.
— Почему о Черном море? — не понял Вадим.
— Наташа, то есть Наталия Даниловна, училась в сельскохозяйственном институте в Симферополе. Она часто рассказывала о Крыме, о поездках к Черному морю, о природе этого замечательного уголка нашей страны. И мне так хочется побывать там! Я еще никогда не видела ни моря, ни гор. А ты?
— И я не видел.
Около ее дома они остановились. Тишина. Лишь слышно, как в хлеву корова шумно вздыхает да курица никак не может на насесте закрепиться, хлопает крыльями. Высоко в небе, натуженно гудя моторами, в сторону фронта летели самолеты.
— Спасибо, что проводил, — сказала Ира и протянула ему руку.
— Ира, славная, милая, — еле слышно, как в бреду, зашептал он и слегка потянул ее руку к себе. Ира качнулась вперед. В тот же миг Вадим обхватил ее левой рукой за плечи, прижал к себе и ткнулся губами в уголок ее рта. Волна хмельного тумана хлынула ему в голову. И он не сразу понял, что же случилось, когда в ночной тиши услышал резкий хлопок. Правая щека огнем вспыхнула.
— Благодарю, — только и успел вымолвить Вадим.
— Пожалуйста, — выдохнула Ира и, закрыв лицо руками, побежала к двери.
Горькая обида охватила все существо Вадима. «Мне — и пощечину! За что? Ведь я перед ней душу расстелил. Вот она! Чистая, без единого пятнышка, бери ее. Делай с ней, что хочешь. Отныне и вовеки она твоя. И что же в ответ? Боже мой, как перенести такой позор… Все! С завтрашнего дня я к ней и шагу не сделаю. Подумаешь, возгордилась. Было бы чем! Вон Клава Берникова, уж на что красавица и умница большая, но разве она позволила бы себе такое? А эта… Что я сделал плохого? Ну не сдержался. Так ведь от чистого сердца! От того, что милее ее у меня никого на свете нет… А у нее?»
Обидой, как огнем, обожгло Вадима. Но он тут же взял себя в руки. «Она только сегодня получила письмо от друга погибшего брата. До меня ли ей сейчас»…
На следующий день Вадим ни разу не вышел в школьный коридор. Сидел во время переменок в классе, боялся, а лучше сказать стыдился встречи с Ирой. Не выходил во время переменок и еще один день. На третий друзья-одноклассники вытащили его на улицу: не хватило одного человека в волейбол поиграть. А когда прозвенел звонок и все направились в классы, Вадим оказался рядом с Ирой.
— Обиделся? — улыбнувшись, спросила она. — На это не обижаются. Приходите вечером с Сашей.
Вадим не успел ответить — Ира свернула в свой класс. Но глаза его сказали больше, чем надо. Он рад, что его простили, что снова может видеть ее.
Однако вечером придти не удалось. Дома его ждала повестка из райвоенкомата. Вадим быстро пробежал ее глазами. «С собой иметь две пары нательного белья, продуктов питания на трое суток, кружку, ложку…»
Через три дня с туго набитым «сидором» за плечами стоял он в строю у военкомата. Рядом был и Саша Юрлов. Не отрывая глаз, смотрели и смотрели на них матери. Пришли проводить и девушки. Они стояли в сторонке, ободряюще кивали. Потом рюкзаки положили в повозки, лошади тронулись. Все стали прощаться.
— Обязательно пиши мне, — пожимая руку Вадиму, говорила Ира. — Я буду очень ждать. И писать…
Вот и все. Прощай, Вишневка! Когда-то мы с тобой еще встретимся?.. До свиданья, школа! Жди, обязательно жди меня, Ирина!..
— Ты чего это сам с собой разговариваешь? — толкнул Лаврова старший сержант Николаев. — Идет, что-то шепчет. Или с умным человеком и поговорить приятно? Признайся, о ней думал?
— О ней.
— Вот и я тоже. Иду, а перед глазами все время Алла. Ее улыбка, лучик солнца в волосах…
Повозка снова остановилась. Лида Ясюкевич склонилась над Девяткиным, прислушалась. Потом торопливо отбросила прикрывавшую его шинель, приложила ухо к груди. Через несколько секунд подняла голову, прикрыла у Гриши веки и горько заплакала.
— Он умер, — чуть слышно проговорила она. — Так и не пришел в сознание. Я думала, что ему лучше стало и он дремлет…
Место для захоронения выбрали на высотке, что была рядом с дорогой. Николаев, Лавров и Никитин быстро вырыли могилу. Тело Девяткина сняли с повозки, переложили на плащ-палатку, осторожно подняли, понесли. Девушки успели набросать в яму сосновые и еловые ветки.
— Прощай, Гриша! Прощай, дорогой наш солдат! — сказал капитан Кучеренко. — За смерть твою мы сполна отомстим.
Тело медленно опустили. Зашуршала земля. Трижды прозвучал прощальный салют. «Эх, земляк, земляк! — думал Вадим. — А я-то надеялся, что именно ты принесешь мне письмо от Иры». Над холмиком поставили конический столбик с дощечкой, на которой химическим карандашом написали: «Рядовой Девяткин Григорий Анисимович. 17.03.1926—10.10.1944 г. Пал смертью храбрых в бою за свободу и независимость нашей Родины».
…Поскрипывают колеса повозки. Все молчат. Идут, прислушиваются к гулу теперь уже недалекой канонады. С тревогой думают: почему она не катится на запад, а топчется на одном месте? Неужели наступление захлебнулось?
Лес стал мельче и гуще. Сосны отступили. В основном пошли ольха, кусты орешника. Но вот кончились и они. Повозка выкатилась на утрамбованную дорогу, что шла по опушке леса. Впереди расстилался кочковатый луг. Трава на нем побурела, кое-где виднелись пятна невзрачных желтых цветов. Кочки выделялись пышной зеленью и издали были похожи на каски залегших солдат.
Солнце ушло за горизонт, туда, где синел другой лес. Оттуда и доносилась канонада. В ее общем гуле теперь явственно различались и отдельные, более сильные взрывы. Проскрипел «ишак». Спустя минут десять — еще раз.
По низинам луга уже начали стелиться рваные простыни белесого тумана. Капитан Кучеренко приказал боковым охранениям приблизиться на зрительную связь и всем ускорить движение. Надо засветло добраться до того леса. Там привал, там наши. Вадим огляделся. Впереди вместе с Никитиным и Ушаковым шли Наташа Самсонова и Таня Климанова. Справа, по краю скошенного поля, — Надя Чуринова и Рита Кулдзиня, слева — Аня Шилина и Света Удальцова, обе пары в сопровождении разведчиков. Сзади — раскрасневшаяся Дина Абрамова, внешне отреченная от всего Лида Ясюкевич и уставшая до предела Марина Степаненко. Устали, конечно, все. Шутка ли, девятнадцатилетней девчонке в тяжелых кирзовых сапогах, с полной выкладкой, а она не менее тридцати килограммов, полдня идти по вязкому песчаному грунту. Да не просто идти, а быть в ежесекундной готовности вступить в бой, то есть в постоянном физическом и нервном напряжении. Далеко не каждый мужчина выдержит это. А они идут. Хоть и чертовски тяжело, но форс перед ребятами держат, даже улыбаются.
Первым вместе с головным дозором в лес вошел капитан Кучеренко. Дело в том, что дорога, по которой катилась повозка, пошла дальше вдоль опушки. И, наверное, никто, кроме него, не мог знать, что группе следует держаться тропинки, которая резко свернула с дороги и скрылась в невысоком ельнике. Именно туда и направился капитан. Пегас, тянувший повозку, чутьем своим лошадиным понял, что надо идти за этим хмурым, сутуловатым человеком, и без понуканий повернул. Пришлось поднапрячься. Тоненькие деревца сгибались под повозкой до земли и затем, пружинисто разгибаясь, с вжиканьем секли воздух.