На опушке леса, где погуще сосняк и много кустов орешника, можно было разглядеть несколько землянок. Лавров направился к той, которая была побольше. Его остановил грозный окрик:
— Стой! Кто идет?
— Сержант Лавров, по вызову.
— Минутку. — Часовой приоткрыл дверь землянки, доложил: — Сержант Лавров, по вызову. — Чуть подождал, повернулся к Вадиму: — Проходите.
Сразу с улицы в землянке показалось очень темно. Но Лавров все же увидел, как из-за стола поднялся полковник. Среднего роста, плотный. Он шагнул навстречу и, протянув руку, с улыбкой сказал:
— Здравствуйте, товарищ Лавров. Проходите, пожалуйста, садитесь.
Сам сел напротив. На суконной гимнастерке привинчены, без колодок, ордена Ленина, Красного Знамени. «Наверное, до войны или в начале ее получил», — с уважением подумал Вадим. На правой стороне — орден Отечественной войны. Волосы темные, гладко зачесаны назад. А брови белесые, выгорели наверное. Лицо чисто выбрито, даже запах одеколона чувствуется.
— Ну, рассказывайте, как самочувствие? Как воюете? Как у девушек настроение? — И опять улыбается. А улыбка — широкая, душевная. «Как у Сергея Мироновича Кирова», — сравнил Лавров, вспомнив очень знакомый портрет. Обвел взглядом землянку. Нет, в ней нисколько не темно. Чуть поодаль от стола сидят два подполковника, Вадим их видит впервые, и капитан Кучеренко. Тот заговорщицки подмигнул, дескать, не робей. Робеть, конечно, нечего. Только дело-то уж слишком серьезное. Это тебе не на охоту идти. Там все ясно и понятно. А тут? Впервые ведь…
— Вот вы нам скажите, — пришел на выручку стушевавшемуся Вадиму полковник, — страшно ли выходить один на один с фашистским снайпером? И вообще, страшно ли быть одному или в паре за передним краем, как говорится, нос к носу с врагом? А он хитрый, злой.
Вадим чуть привстал, прижал к себе винтовку (он все время держал ее рядом) и, взглянув в глаза полковнику, ответил:
— По-моему, ничего не боится тот, кто ничего не соображает. Ведь не на гулянку за околицу идешь. Жизнь-то у человека одна. Скажу честно, поначалу я даже струсил. Едва не уполз назад. Да вовремя самого себя остановил. А потом привыкать стал. Страх, конечно, есть, скрывать не буду. Но он уже не давит так, как в первый раз. Понял, что в случае чего помогут, поддержат. Сзади-то свои…
— И не только солдаты, но и вся страна, — вставил начальник политотдела.
— Понял и другое, — продолжал Лавров, — ведь не мы к ним, а они к нам пришли. Пришли не в гости, а с разбоем. Вот пусть они сильнее и боятся.
— Это вы хорошо подметили, — резким движением руки полковник как бы подчеркнул сказанное, — не мы к ним пришли, а они к нам. И вот какая историческая закономерность: придут, а потом без всякого на то желания ведут нас за собой. Так уже было. Как раз вот в эти октябрьские дни 1760 года русские вошли в Берлин. Разгромив пруссаков наголову, они в сентябре форсировали Одер и взяли Берлин в полукольцо. Осада длилась всего шесть дней. 10 октября 1760 года комендант Берлина отдал ключи от города генералу Чернышеву. Между прочим, среди первых отрядов, вступивших в Берлин, был и отряд подполковника Александра Васильевича Суворова. Фридрих II сказал тогда: «Этих русских можно убить до единого, но победить их нельзя». К хорошему, справедливому предупреждению не прислушался Наполеон Бонапарт. И поплатился — русские пришли в Париж, а по пути, вторично, — и в Берлин. Не внял разумному совету и Гитлер. Пошел к нам с разбоем. А кончится все естественным образом: советские войска будут в Берлине. В этом сейчас ни у кого сомнения нет. Так что вы правы, товарищ Лавров, пусть фашисты нас боятся, а не мы их. — Подвинул к себе стакан чая, отхлебнул глоток и снова повторил вопрос: — Да, ну а как же девушки себя чувствуют, какое у них настроение?
— Настроение боевое, не хнычут. Но тяжело им. Очень устают. А главное — потери, вот это их особенно угнетает.
— И не только их, — глухо проговорил полковник. — Но такова уж особенность боя. В наступательном всегда жертв больше. Надеюсь, ясно, почему? В обороне человек укрыт — в траншее, окопе, дзоте. А в наступлении он на виду. Он идет, бежит. И чаще всего — во весь рост. Иначе нельзя. Одной лишь обороной победу не завоюешь. Еще на Руси говорили: «Кто только отбивается, будет вдвое битым». Чтобы победить врага, его надо погнать, догнать, добить.
— Это мы понимаем, — откликнулся сержант. — В обороне лежать — победы не видать.
— Вот-вот, — подхватил начальник политотдела. — Надо, чтобы эта мысль была глубоко в сознании каждого бойца. Вы теперь коммунист и должны жарким словом, личным примером побуждать людей к подвигу. Умейте воспитывать у них ненависть к врагу, находите для этого убедительные факты. Впрочем, их и искать не надо: зверства, чинимые здесь фашистами, на виду. Рассказывайте обо всем этом девушкам, другим бойцам. Пусть у каждого из чих клокочет в груди ненависть. А ненависть, как известно, утраивает силы воинов.
Начальник политотдела еще раз пристально, изучающе посмотрел на Лаврова и, повернувшись к подполковникам, спросил, есть ли у них вопросы к сержанту?
— У меня есть, — поднялся один из них. — Скажите, почему вы вступаете в партию?
Лавров основательно изучил Устав ВКП(б), еще раз прочитал последние приказы Верховного Главнокомандующего, был в курсе событий на фронтах, в стране, за рубежом. Мог ответить на любой вопрос. А вот этот для него был совершенно неожиданным. И он растерялся. Переводит взгляд с одного на другого: может, кто подскажет? Но все молчат. Полковник, склонившись над столом, что-то чертит на бумажке. Подполковники с интересом смотрят на Вадима, ждут, что же он скажет. Лишь капитан Кучеренко ободряюще подмигивал.
— Я даже не знаю, что ответить, — наконец проговорил Лавров. — В жизни моей, хоть и недолгой пока, всегда случалось так: в трудную минуту рядом непременно оказывался коммунист. В том числе когда прибыл и в этот полк. Мне было очень трудно. Никогда никем не командовал, а тут вдруг девушки. Не знал, как и говорить с ними. Но рядом со мной был старший сержант Николаев, командир взвода разведки. Он не лез с нравоучениями, не навязывался с наставлениями. Он был искренним другом, перед которым душа сама открывает ворота. За ним я готов был в огонь и в воду. Каждый совет его, пожелание я воспринимал всем сердцем, потому что в них заключалась не только искренность, но и мудрость жизни, фронтовая мудрость. Честно говоря, я даже не знал вначале, что он состоит в партии большевиков. Вот на таких людей и хочется быть похожим, быть с ними вместе, в нужную минуту оказываться рядом с теми, кому трудно.
— По-моему, — начальник политотдела поднял голову, — сержант Лавров долг коммуниста понимает правильно. Быть нужным, полезным для людей, ради их счастья отдать все, даже собственную жизнь, — что может быть важнее и святее для большевика! — Полковник обвел взглядом присутствовавших членов парткомиссии, как бы спрашивая, есть ли еще вопросы к вступающему. Больше вопросов не было. — Тогда позвольте мне, — торжественным голосом произнес он, — поздравить Лаврова Вадима Павловича с вступлением в ряды Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) и вручить ему кандидатскую карточку.
Полковник взял со стола небольшую книжечку стального цвета, раскрыл ее и так, в раскрытом виде, вручил сержанту, сказав при этом:
— От души поздравляю и надеюсь, что оказанное доверие оправдаете, и в скором времени я вручу вам билет члена партии.
Поздравили Лаврова и другие члены парткомиссии. Подполковник, тот, что задавал вопрос, спросил:
— А где вы будете носить кандидатскую карточку? — И, не дожидаясь ответа, посоветовал: — На гимнастерке, с левой стороны, вот здесь, аккуратно пришейте изнутри кармашек. В него и положите. Удобно и надежно. Никогда не пропадет, всегда будете чувствовать ее.
Поблагодарив всех, сержант поднес руку к головному убору:
— Разрешите идти, товарищ полковник?
— Минутку, — улыбнулся тот. — Я должен выполнить еще одно приятное поручение. За мужество и отвагу, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, приказом командира дивизии от имени Президиума Верховного Совета СССР вы награждены орденом Славы третьей степени. — Неторопливо расстегнул папку, лежавшую на столе, достал оттуда светлую коробочку, раскрыл ее и, подойдя к сержанту, прикрепил орден к гимнастерке.
— Служу Советскому Союзу! — радостно выпалил Вадим и не удержался, скосил глаза на грудь: новенький, сверкает!
— Запомните, — подняв кверху палец, проговорил полковник, — старая слава новую любит, а Слава третьей степени любит Славу второй степени. Поняли?
Прижимая покрепче винтовку, Лавров вышел из землянки. Солнце как будто еще ярче, приветливее светит. И гул с моря — не грозный, а тоже приветливый. Даже птицы откуда-то появились, весело щебечут в пожелтевшей листве. Хорошо все же жить! Особенно, когда в душе у тебя и вокруг — ликование. Хотел было колесом пройтись, как когда-то в детстве, да передумал: еще увидит кто-нибудь, засмеют потом. Потихоньку запел:
Вы о нас, девчата, не грустите,
Мы придем с победою назад.
Подошел к березкам. Обнял одну из них, прижался щекой к холодной, но такой нежной, атласной коре. Закрыл глаза, на мгновение представил себя дома, в своем саду, около своих березок. Когда же это будет? Но будет, обязательно будет!
Прямо по стволу скользнул золотисто-лимонный листик. Вот он крутнулся несколько раз и лег около коричневого бугорка. Что же это такое? Нагнулся. О, боровик! Да такой упругий! Надломил немного ножку: ни одной червоточины. Белочке на зиму очень бы пригодился. Кстати, она где-то здесь неподалеку бегает. Надо вот сюда, на сучок повесить, пусть сохнет. Найдет, возьмет себе в запас. Потом еще увидел белый гриб, пару молодых подберезовиков. Тоже повесил на сучок. Белочка спасибо скажет.
Вдруг спохватился: «А где кандидатская карточка?» Тронул за карманы. Фу ты, испугался. Вот она. Достал, раскрыл. Смотрит на фотографию. Вроде свое лицо и в то же время — незнакомое. Какое-то строгое, напряженное. Это из-за того, что хотелось солиднее выглядеть. Перечитал записи. Все правильно. Почерк четкий, красивый.