Странно, но я сразу ей поверил. Не бросился в машину проверять, а принял новые правила игры. Ну ок, мы внутри пузыря, за который не вылезти просто так. Значит, играем по вновь открывшимся правилам. Мне кажется, это чудеса последних дней подточили мою критичность. Когда вокруг меняются правила, по которым существует казавшийся таким незыблемым мир, единственное, что остается, – это плыть по течению, искренне надеясь, что оно вынесет тебя в прошлую, нормальную и такую привычную реальность.
Я снова поставил чайник. Боль в голове улеглась, садиться за руль рановато, а вот думать и ходить можно вполне. Подошла Наташа, она грызла яблоко и вроде бы уже почти не сердилась.
– Ну что, остаешься? Давай чаю попьем хотя бы, – миролюбиво предложил я.
Она кивнула.
– А что делать? Завтра я еще раз попробую, а на сегодня все мои попытки свалить исчерпаны. Думаешь, приятно ощущать себя каким-то персонажем компьютерной игры с хреновым дизайном, постоянно упирающимся в невидимую стену? Найти бы этого гейм-дизайнера да руки ему обломать. Чтобы больше такого не делал.
– Найдем, – без особой уверенности пообещал я. – Тебе черный или зеленый?
– Мне с шоколадной конфетой. Двумя. Кирилл, ничего, если я у тебя до завтра поживу?
Я пожал плечами. Как будто у меня был какой-то выбор.
Я пододвинул вазочку с конфетами к Наташе.
– Кстати, у меня есть хорошая идея, как можно начать распутывать эту ситуацию. Мы пойдем к Оличу.
– Кто это такой, – спросила с набитым конфетами ртом Наташа, – этот твой Олич?
– Олич – это она. Для меня – главная хранительница мифов, легенд и баек этой местности. Если кто что и знает про подобные ситуации, то это она.
– А почему мы сразу к ней не пошли, раз уж она такая умная и знающая?
Я развернул фантик шоколадной конфеты и засунул ее в рот целиком, изображая максимальную заинтересованность процессом. Отвечать на Наташин вопрос мне совершенно не хотелось.
Глава 17
Кажется, мы дружили с Оличем, а вернее с Оленькой Пановой, всю жизнь, класса с третьего, а может, и еще раньше. Почти каждый день я приходил к ней домой то за домашкой, то просто так. Ее частный дом стоял почти вплотную к моей пятиэтажке, и путь до Олича занимал всего пару минут, это если бегом. А уже у нее, стоя в полутемном коридоре (я же не в гости, а так, просто заскочил), я задерживался то на час, то на все три.
Олич расчесывала свою пышную черную гриву и болтала со мной обо всем. Волосы у нее были просто прекрасные, густые, чуть волнистые. Когда она сидела перед зеркалом с расческой, то всегда казалась мне какой-то удивительной волшебницей. Глядя в ее большие карие глаза, думать о чем-то неприличном было совершенно невозможно. Олей хотелось восхищаться, боготворить ее. Я влюблялся в других, страдал, писал стихи, тайно звонил по телефону и обменивался записками, а с Оличем просто дружил. Она была слишком прекрасной и неземной, чтобы оскорблять ее банальным: «Ты мне нравишься».
Ближе к концу школы стало понятно, что Олич не просто красавица. Сейчас мне кажется, что она была умнее всех в классе. Она не вылезала из областных олимпиад по истории и краеведению, в которых побеждала не напрягаясь. Оля ездила с выступлениями на все пушкинские праздники (в наших краях многое связано с Александром Сергеевичем), читала лекции в библиотеках Гатчины, появлялась в тематических передачах на «Пятом канале» и даже участвовала в издании какого-то местного краеведческого журнала.
По своим оценкам и знаниям Панова могла претендовать на практически любой из вузов Питера, а то и Москвы. Выбрала же она внезапно областной пединститут, объяснив это необходимостью совмещать учебу с двумя работами. Мы же, балбесы, в то время не имели ни одной. Да, и вот такую прекрасную девушку я почти каждый день отвлекал малоинтересной болтовней. Решительно не понимаю, как она находила на нее время.
Объяснение пришло на выпускном, в самом финале, когда чопорный «выпускной вечер» плавно перетек в выпускное утро, которое мы встречали, уже переодевшись и переместившись из школы на речку. Из всего класса дожили до утра шестеро. Здесь были те, кто не сошел с дистанции под воздействием алкоголя и не ушел домой спать. Мы развели костер, купались, затем отогревались то у костра, то прикладываясь к бутылке, орали вечное чайфовское «Ой-ё-ё-ё-ё-ё» под гитару и праздновали начало новой, вроде как взрослой жизни.
Именно тогда Олич, на голове которой красовалось огромное черное гнездо из остатков вчерашней прекрасной прически, отвела меня в сторону и без предисловий и обиняков объяснила, что я дебил и что все эти годы она болтала со мной, потому что была влюблена и ждала, когда же я наконец созрею для признания. А я так и не понял, даже не увидел этого. И вот теперь «окно возможностей захлопнулось», Оле надоело ждать и она решила рассказать мне, чтобы я хотя бы сейчас осознал, что потерял. А чтобы потеря была ощутимей, Олич крепко поцеловала меня, выписала две смачных пощечины и ушла, не прощаясь. Собственно, тогда мы и виделись в последний раз, не считая пары минутных случайных пересечений.
– И ты так и не попытался вернуть ее? – спросила Наташа, которой я рассказал эту историю по пути к дому Оли. Мы пошли пешком: погода хорошая, а за руль я так и не рисковал садиться.
Я помотал головой.
– Знаешь, как-то не до того было. Я был влюблен в другую девушку, а потом еще это поступление, учеба в Питере.
Теперь головой замотала Наташа.
– Карпов, я тебя знаю всего несколько суток, но я даже представить не могла, какой же ты все-таки дебил.
– Женская солидарность?
– Нет. Ум и знание жизни.
Остаток пути мы прошли молча. Никогда не видел смысла спорить, когда твой собеседник, без сомнения, прав.
Олич я узнал сразу. Такие волосы узнать несложно – смотришь и сразу понимаешь: вот она, Рапунцель, заточенная в башне. Олич сидела в кресле на крыльце дома, в котором я провел так много времени.
Я подошел поближе и обомлел. Это было не кресло, а инвалидная коляска. Панова сидела в ней, закутанная в теплую не по погоде куртку, а на ее коленях лежал планшет. Странно, но этот старый, покосившийся дом и девушка в инвалидном кресле казались чем-то близкими, как кусочки пазла или элементы одной картины. Почти как «Мир Кристины» Уайета, только без надрыва. Я подошел ближе и поздоровался в полной растерянности, абсолютно не понимая, что и как я должен сейчас сказать.
– Явление третье: прибытие Карпова на места боевой славы.
Олич улыбнулась. В ее огромных карих глазах все так же бесились чертенята. Голос не изменился, но что-то пропало. Точно, не стало мягких и обволакивающих жестов. Губы улыбались, глаза светились, а руки бессильно лежали поверх планшета.
– Привет-привет, заблудший одноклассник. Что привело тебя сюда спустя столько лет? И кто эта прекрасная дама рядом с тобой, неужто супруга?
Олич откровенно издевалась, а я не знал, как реагировать – молчал, тупил и оттого немел еще мучительнее.
– Нет, это знакомая. Я по делу пришел, – попытался неуклюже объяснить я свое появление, но получилось только хуже.
– Да я догадываюсь, что не просто так посидеть, поболтать с одноклассницей. Рассчитывать на внезапное извержение совести спустя два десятка лет глупо. Не так ли? Я Ольга, школьная подруга вот этого молчащего молодого человека.
Наташа улыбнулась.
– Я Наташа. А вот этот столбик, – она показала на меня, – недавно вполне бодро разговаривал.
Я отмахнулся от них. Мысли в голове путались.
– Олич, а что, ну…
Оля точно соображала лучше меня. Впрочем, так оно всегда и было.
– Что со мной случилось? Да все просто, сертификат на парашютный прыжок, сильный боковой ветер, неудачное приземление. Хоп – и я в мгновение ока становлюсь той самой Рапунцель, что не покидает башню и не может сама даже расчесать волосы.
– Блин, Оля. Я просто не знал, я даже не мог подумать…
Олич фыркнула и тряхнула головой.
– Еще бы ты узнал. Вот чего мне тут точно не хватало, так это твоих крокодиловых слез и мудовых соболезнований. Ты бы еще, паче чаяния, решил, что должен что-нибудь сделать в связи с этим. Так что я лично просила молчать всех, кто только мог проболтаться. Хотя ты и сам не очень часто бываешь у нас.
Крыть было нечем.
– Не часто. Олич, мне жалко, что я не знал раньше.
– Жалко – оно, Кирилл, у пчелки. Лучше расскажи, что случилось и почему ты все-таки решил навестить меня, да еще и с незнакомой девушкой. Прости, Наташ, но не могу перестать над ним подтрунивать. Да и вообще, я, не вставая с этого места, чувствую, что вы принесли мне удивительно интересную историю. Хотя стоп, не надо рассказывать. Кирилл, можешь закатить меня на веранду? Дверь открыта. Наташа, заходи, тебя я попрошу поставить чайник и налить нам всем чаю. Длинные истории нельзя оставлять на пороге.
Я взялся за ручки коляски и аккуратно покатил ее через дверь на веранду. Все пороги в доме были снабжены аккуратными пандусами; видно, что дом серьезно готовили для жизни маломобильного человека.
Мы сели пить чай за огромным столом, где специально было оставлено место для коляски. Руки плохо слушались хозяйку, и я старался не смотреть, как Олич, обхватив чашку двумя руками, изогнувшись всем телом, некрасиво пытается пить чай.
– Слушай, а как ты тут…
Мне даже не требовалось договаривать фразы до конца, Олич с ходу угадывала, что я хочу спросить. А может, просто привыкла, наверняка ведь каждый, узнавший о ее беде, первым вопросом спрашивал одно и то же.
– Муж. А ты что, реально думал, что я так и буду ждать принца? С утра он меня вывозит, вечером обратно, пока лето, можно целый день гулять. Впрочем, он тут недалеко работает, а уж позвонить, чтобы подъехал, я могу без проблем. Да и соседи знают: если что, можно всегда крикнуть через забор.
И она снова улыбнулась, будто извиняясь, и вновь превратилась в прежнюю прекрасную и недоступную красавицу, о которой нельзя даже подумать ничего плохого.