– А теперь хватит о быте. Рассказывай, что у вас произошло?
Олич слушала странно, не то что не перебивала, она даже вопросов наводящих не задавала. Так обычно ведут себя люди или полностью погруженные в ситуацию и понимающие все нюансы, или, наоборот, потерявшие нить разговора и тщетно пытающиеся сообразить, о чем же идет речь. Я продолжал рассказывать и искренне надеялся, что Олич все понимает. Удивилась за время истории она только один раз, да и то в абсолютно неожиданном месте, когда я рассказывал о том, как мы болтали с бородатым Кузнецовым. Она нахмурилась, но тут же исправилась и продолжила слушать так же внимательно, как и прежде.
Закончил я эффектным: «И вот мы пошли к тебе».
Панова помолчала, а потом выдала неожиданное:
– Карпов, а почему я должна тебе помогать? Что это за городская тема? Сначала я уехал – я офигенный, оставайтесь одни, неудачники. А как только приперло, сразу вспомнил одноклассников и внезапно они стали не такими уж и плохими. Тебе не кажется, что это ну так себе стратегия?
Я молчал. Не ждал я такой отповеди. Спасла меня Наташа:
– Ольга, помогите мне, пожалуйста. Я не знаю, какая собака между вами пробежала двадцать лет назад, но это мне в первую очередь нужна помощь, это я тут застряла в демонической какой-то хрени и домой вернуться не могу. А у Кирилла вообще семья погибла, вся. Думаете, он сейчас готов с вами выяснять отношения?
Олич почти мгновенно изменилась в лице.
– Блин, извините, ребята. Я и в самом деле не о том подумала. Я тебе, Кирилл, соболезную, не хотела задеть. Никак. Может, кто еще чаю хочет?
Мы помотали головами.
– Пока не начали обсуждать, ответь-ка мне на один маленький и простой вопрос. А что ты мне подарил в восьмом классе на день рождения?
Я ответил почти сразу:
– Гравюру, которую сам долго-долго делал. На ней парусник, чайный клипер и сзади надпись: «Ведьме в короткой рубашке». Единственный раз, кстати, когда я сам старался и своими руками подарок делал. А ты так и не оценила.
– Хреново.
Я вопросительно посмотрел на Олич.
– Что не так? Ты мне действительно самоделку подарил, картину. И да, на морскую тему, только выжигание, а не гравюру. Оценила я, Кирилл, можешь не сомневаться. Вот только пару недель назад попросила я Андрея вытащить коробку с документами. Там твой подарок и лежал все годы. Я посмотрела и офигела немного. Достань, вон, на серванте, возле бокалов для шампанского.
Я встал и достал лежащую там досочку. Теперь там было действительно выжигание. Вот только вместо клипера – какое-то большое океанское судно. Я перевернул на заднюю сторону – надпись осталась такой, какой я привык ее помнить: «Ведьме в короткой рубашке». Только теперь исчезла логика, ведьма-то – это «Катти Сарк», название клипера, а тут фигня какая-то.
Олич посмотрела на меня.
– Ну чего, не привык еще удивляться? Я тоже офигела, думала, муж пошутил или у меня крыша течет. После твоего рассказа отлегло – вопреки фактам, она у меня не течет.
– Фактам?
– Ну да, думаешь, это единственное, что поменялось за последние месяцы? Книги меняют названия, со старых фотографий исчезают люди и появляются новые, незнакомые и неизвестные. Кирилл, у меня много времени, я вижу всю эту фигню, а у обычных людей, затюканных работой, нет ни сил, ни времени, ни желания увидеть, как течет и меняется окружающий нас мир.
– Олич, ну ведь не может быть такого. Ну это же жесть. Ты достаешь свои свадебные фотографии, а там появилась пара незнакомых людей. Да все вокруг были бы в курсе такой жести.
– Ой ли? В самом деле? Ну вот увидел ты сейчас свой подарок. И наверняка думаешь, а может быть, это память со мной злые шутки играет, может, он такой и был, показалось мне, запамятовал. Тут же как, в первую очередь на себя грешишь: может, память подводит, может, крыша потихоньку протекает, может, к врачу уже надо сдаваться? Понятно, что такие мысли озвучивать не хочется, даже самым близким. Вот и начинаешь убеждать себя: может, показалось, может, действительно запамятовал. Это как с хрустнувшим зубом, когда против желания целый день трогаешь его языком, проверяя, все ли в порядке.
– Туда же и эффект Манделы, – подала голос Наташа, сидевшая до этого тихонько. Она даже шутить перестала. Блин, испортим мы девку со всеми этими странностями и несуразностями.
– Что за эффект? – переспросил я. – Что-то знакомое, на языке вертится, но не вспомнить.
– Модная в последнее время штуковина. Искажение коллективной памяти. Люди несколько лет назад благодаря интернету стали обнаруживать, что у них есть общие ложные воспоминания. Самое классическое – это фраза «Люк, я твой отец», которой в фильме не было. Ну или «Я устал, я ухожу», которой Ельцин не говорил. Я, правда, второго не помню.
– Еще бы ты помнила! Тебе сколько лет было, когда это случилось? Пять?
– О! Узнаю Кирилла, ты еще возрастом начни меряться с молодой девушкой. Вот точно, мелкая собака до старости щенок! – похоже, Олич все еще злилась на меня. – Кстати, Наташа права. Она говорит о коллективной конфабуляции, а есть еще и личная. Нормальное такое классическое психиатрическое заболевание – ложные воспоминания и все такое. А тут ты в упор не можешь вспомнить, откуда у тебя на чердаке взялись прялка и фотографии с незнакомыми людьми. Самый простой вариант оставаться в здравом уме – это убедить себя, что показалось, и отнести вещи на базар, да побыстрее.
– Или в ближайший музей, – добавил я.
– В смысле?
– В письме, что мне оставил Кузнецов, было написано, что у них резко увеличилось количество странных вещей, которые им приносят люди и которые не очень бьются с реальностью. Их не получается верно датировать, непонятно, как такое может быть. В общем, хрень полнейшая.
– Ну или так, – Олич напряглась. – Кстати, а расскажи мне еще раз, как выглядит Кузнецов? Ну, или лучше пусть Наташа расскажет, может, ты что-то не так увидел?
Наташа послушно начала описывать, помогая жестами:
– Большой, реально большой дядька с лишним весом. Шикарные бакенбарды и борода. Сам чернявый, может, в нем южная какая-то кровь, ну или еврейская. В очках, взгляд такой спокойный и умный. Глаза карие или темно-серые.
– Прекрасно, ты умница и могла бы, наверное, в милиции работать, – похвалила ее Олич. – В принципе, описание бьется с тем, что Кирилл рассказал. У него, конечно, язык победнее, но…
– А с чем не бьется? – перебил я.
– С реальным Кузнецовым это никак не бьется. Я же с ним много лет работала, до того как стала стационарной женщиной. У меня с Игорем куча фотографий, вон одна на стене висит.
Мы с Наташей обернулись как по команде. На стене действительно висела фотография. Вот только Кузнецова на ней не было. Какое-то мероприятие, что-то открывают, и на первом плане счастливая и прекрасная Олич с каким-то худощавым мужиком перерезают ленту. Мужик высокий, худой, с бородой. Больше всего он был бы похож на Достоевского, если бы его отправили перед фотосессией в барбершоп.
– Это не Кузнецов, – возразила Наташа.
– Ну или не тот, кто представился Кузнецовым вам, – кивнула Панова. – Кстати, мне бы то письмо посмотреть-почитать, что он тебе оставил. Уверена я, что там наверняка что-то есть. Не мог он не вставить в то письмо подсказку какую-то. Слишком это глупо и странно. Принесешь завтра?
Глава 18
Я кивнул, в душе же отругал себя. Думал ведь, что это письмо не просто так, да все не находил времени сесть и спокойно почитать. Тупица ты, Карпов, и лентяй.
– К слову, мне тоже письмо приходило, вернее, бандероль, – продолжила Олич.
– С «Алиэкспресс»: «тайный-клад-знак-масонов-золото-настоящее-23-карата-истинный-волшебство»?
– Очень смешно. Лучше помоги, открой буфет, чтобы мне не возиться, сверху бери конверт.
Я открыл старый, знававший лучшие времена буфет и достал оттуда конверт. Точно такой же я получил от Кузнецова. Вернулся за стол, раскрыл его и вытащил оттуда достаточно умелую акварель в паспарту из темного картона. На акварели в вихре из осенних желтых листьев проглядывали очертания какой-то незнакомой усадьбы и уже прекрасно знакомые нам башенки Старого Плёса. Наташа ахнула. Я сидел молча, и настроение у меня становилось с каждой секундой все более поганым.
– Можно сфотографировать? – спросила Наташа у Олич.
Та только махнула рукой – мол, ничего не имею против. Наташа, дитя инстаграма[1], тут же начала щелкать странную картину. Даже оборотную сторону умудрилась щелкнуть. Вот спроси, зачем она это делает, и не получишь никакого ответа. На мой взгляд, большинство современных фотографий делается, чтобы не взглянуть на них ни разу. Я и сам такой же, где-то в глубине моего смартфона лежат десятки видеозаписей с концертов. И это при том, что я сам ни разу их не пересматривал и даже если соскучусь, то скорее прослушаю этот трек в нормальном качестве, а не в плохо снятом видео сквозь похрустывание и попукивание микрофона.
– И давно эта штука к тебе пришла? Почтой доставили или подкинули?
Олич смешно наморщила лоб, припоминая даты.
– Примерно месяц назад, ну или чуть меньше.
– О, как. То есть это произошло явно до того, как я вообще узнал о существовании Старого Плёса и закрутилась вся эта чертова карусель.
Знаешь, вот чем больше я в этом варюсь, тем меньше мне все нравится. Сначала хоть какая-то логика была. Старый Плёс, потерянный город, в котором творится чертовщина. Не думал, что скажу это, но это было хотя бы насколько-то нормально. То, что происходит сейчас, это вообще ересь, похожая на карманы в детских куртках!
– Карманы?
Я постарался раскрыть свою мысль.
– Олич, ну ты же помнишь в детстве карманы в своей куртке? Наверняка они были, как и у всех детей, забиты каким-то странным хламом, камешками, веточками, магнитами и таинственными буквами «Ш» из разобранного трансформатора. А потом, если ткань плохая, карманы начинают ползти, в них появляются прорехи, множатся дырки, сначала маленькие, а потом все больше. И вот если в это время мама не обнаружила проблему, начинается самое интересное, практически магия.