[8] жаргоне пытается описать своему аргентинскому соседу невзгоды переселенца, и ему вовсе не мешает то обстоятельство, что через его плечо шумно переговариваются два болгарина, которым пока что некуда сесть. Над столами, покрытыми засаленными скатертями, и над тесно сдвинутыми стульями струится аромат капусты, и во всем этом многоязычном гаме локтями пробивают себе дорогу два официанта, роняя капли пота прямо в дымящиеся тарелки. Шкубанки[9] с маком, свиная ножка, которая едва умещается на тарелке, сосиски с горчицей, аргентинское пучеро, суп с лапшой, бухты[10] с творогом, кесо кон дульсе.
— Один чоп у тебя на четвертое!..
За витриной с моравскими колбасками и копчеными окороками время от времени мелькает автобус, криожьё останавливаются в дверях, чтобы обменяться несколькими словами о погоде и торговле.
— Пане Хосе, получите!
— Моментито, сейчас я это выкобрую…
Свернув с улицы Кордоба в самом ее начале, у порта Дике Куатро, на улицу 25 де Майо, мы вскоре увидели облупившуюся вывеску «JOSE TICHY». Долгота над «у»[11] давно исчезла, тем не менее ни пан Тихий, имя которого портеньо по-испански произносят «Тычи», ни его персонал не забыли чешского языка. В свою родную речь они подмешали ряд аргентинских слов, но зато научили своих аргентинских клиентов заказывать по-чешски пиво, кнедлики и бухты с маком.
Пожалуй, нет в Буэнос-Айресе чеха, который бы не прошел через двери кабачка «У Тихих». Эмигранты всех времен заходят сюда потому, что не знают испанского. Старожилы — потому, что иногда им хочется вместо вечного аргентинского асадо, пучеро или чорисо съесть хороший кусок свинины с капустой или шкубанок.
А остальные бывают здесь потому, что могут поговорить на своем языке. В их памяти еще сохранились картины родной деревни, так же как на стене кабачка José Tichy сохранилось поблекшее изображение Градчан.
— Как вам нравится такой чешский язык? — спросил нас после долгого молчания земляк, с которым мы забрели в это неофициальное общественное заведение.
В мыслях пронеслись десятки и сотни лиц земляков от Касабланки до самого Кейптауна.
В одном месте примешивали к родному языку французский. В другом месте английский. В Аргентине испанский.
Влияние окружающей среды слишком сильно, а двадцать лет — большой срок.
Поэтому, наконец, понимаешь, почему монштрудл с кремом заменил маковую ватрушку со сливками. Принимаешь к сведению, что «один чоп» обозначает «еще одно пиво», что «медио кристал» — это кружка пива «Кристал», что «эладера» — это холодильник, «ботежья» — бутылка. Только над «коброванием» мы долго ломали голову. Разве кобры имеют какую-нибудь связь с уплатой здесь, «У Тихих»?
— Вот именно, «У Тихих», — засмеялся наш земляк. — Кобровать — это от испанского «cobrar», подсчитывать, получать деньги! Какие же кобры? Откуда им здесь взяться!
В путеводителях по столице аргентинцы утверждают, что авенида Нуэве-де-Хулио — самая широкая улица мира. Это правда, хотя они забывают добавить, что в ней всего двенадцать кварталов. У этой гигантской магистрали с бетонным обелиском на скрещении и Дагональ Норте и светской авениды Корриентес нет никаких предпосылок разрастись до потрясающих размеров бразильской авениды Варгас, пересекающей Рио-де-Жанейро. Этому препятствует сложный узел путей северного направления главного вокзала Перона в Ретиро и железная дорога, идущая от Пласа Конститусьон на юг.
Зато у Буэнос-Айреса есть другое преимущество перед остальным миром, которое нелегко понять европейцам, чьи столицы были основаны за много веков до того, как Колумб открыл Америку. Это вовсе не значит, что Байрес строился по самым совершенным принципам градостроительства. Ведь Гарай и его последователи были овеянные бурями мореплаватели, а не архитекторы.
Весьма любопытным оказалось бы интервью со смельчаком, отважившимся отправиться пешком с одного конца проспекта Ривадавиа на другой. Он с интересом осмотрел бы Кабильдо — старую ратушу, остановился бы взглянуть на смену караула у президентского дворца Каса Росада, а возле памятника Хуану Гараю получил бы представление о том, как причаливала к американскому берегу первая каравелла. Затем наш смельчак отправился бы в многочасовое путешествие на запад. Улица за улицей, толпы людей и лабиринт домов, мчащиеся впритирку друг к другу автомобили, набитые битком трамваи и автобусы, бешеный пульс города с четырехмиллионным населением. На Пласа дель Конгрессо он остановился бы у здания аргентинского парламента, задыхаясь от влажной тридцатиградусной жары, но тут же свалился бы на скамейку, увидев на плане города, что находится на перекрестке улицы Ривадавиа, у дома №1400 и что до конца путешествия осталось ровно 10 тысяч домов.
От тех, кто впервые приезжает в Буэнос-Айрес, нередко можно услышать: «Скажите, пожалуйста, как вы разбираетесь в этом бедламе?»
Если походить по улицам Буэнос-Айреса дня два-три, то перестаешь считать этот город сумасшедшим домом. У Байреса, как и у многих других американских городов, имеется достойная похвалы особенность: его кварталы рассечены на правильные квадраты и прямоугольники и одеты в строгую униформу номеров. Когда-то мы хвалили Марокко за то, что там ориентируются по километрам. Господин Дювье живет на Рю-де-Пари, на километре 7,60. На улицах Триполи нумеруется каждый вход, каждая дверь. В Найроби тщетно искать нумерацию. Там у каждого жителя свой почтовый ящик, и они обходятся без почтальонов. В Буэнос-Айресе улицы разрезаны на куадры, которые, впрочем, ничего общего не имеют с геометрией. Просто это аргентинская мера длины: каждая куадра — 130 метров.
Если спросить у кондуктора, где находится улица Альсина, он на вопрос ответит вопросом:
— Qué altura? — На какой высоте? Эта альтура — гордиев узел запутанных проблем Байреса: транспортной, планировочной и строительной. Если известно, что магазин фирмы «Кодак» находится на Альсине 951, можно дать голову на отсечение, что у всех домов в улицах, параллельных Альсине, на этой «высоте» одинаковые номера. В восточном направлении они уменьшаются, в западном — возрастают. Каждый квартал начинается с единицы или двойки и кончается числом 99 или 100, невзирая на то, что отдельные номера внутри самого квартала пропущены, так как некоторые дома оказались шире и с меньшим количеством входов. Город рассечен на две половины — северную и южную, и нумерация возрастает от центра к южной окраине точно так же, как и в одноименных улицах противоположного северного направления. Авенида Ривадавиа и есть тот хребет, который держит всю эту удивительную систему.
Наш путешественник, добравшийся, наконец, за многие часы изнурительного похода до западного предместья города, увидел бы на домовых номерах цифры от 11600 до 11700 и был бы весьма удивлен, что тут, на окраине, Ривадавиа раза в два шире, чем в начале, в центре города. Здесь к ней присоединилось инородное тело пятиколейной железной дороги, и через шестнадцать километров Ривадавиа сбегает от столичной жизни за городские ворота. Здесь кончается территория столицы и вступает в силу власть провинции Буэнос-Айрес.
Над Ривадавиа по бетонированным лентам авениды Хенерал Пас, огромной подковой охватывающей город, мчатся тысячи автомобилей и мотоциклов. На эту современную окружную дорогу не смеет выезжать тихоходный транспорт. Здесь запрещены какие-либо остановки. Рядом, на станции Линьерс, каждые пять минут останавливается пригородный поезд, у которого одна конечная станция в подземелье на Пласа Онсе, вторая — среди вилл Морено. У вокзала, перед киоском со сластями и кока-колой, гаучо в широких бомбачас зажигает лампу, а мимо мчатся поезда, набитые тысячами людей, возвращающихся с работы. Над грудой глиняных горшков и тарелок возвышается лимонное дерево с желтеющими плодами, а его ствол служит рекламной тумбой для объявлений посреднической конторы. «Если вы хотите продать дом или парцеллу,[12] посоветуйтесь со мной». Внизу стрелка, указывающая в сторону гаучо с керосиновой лампой. Портеньо любят покупать и продавать. Надо пользоваться любым удобным случаем, чтобы делать деньги.
Да, Буэнос-Айрес держит мировой рекорд. Его установила не ширина авениды Нуэве-де-Хулио, а длина Ривадавиа, двадцатикилометрового позвоночника города.
Транспортная проблема в наши дни — больное место любого крупного города. Растет число жителей, все больше и больше появляется автомобилей, люди не хотят тратить драгоценное время на дальние переезды к месту работы или отдыха. Это одна из причин, объясняющая, почему из центра Буэнос-Айреса изгоняются медленные и неуклюжие трамваи. Они горделиво красуются на картинах времен 1892 года, когда первое появление их привлекло внимание и местных щеголей и бородатых гаучо на конях. А сегодня?
Кому нужен этот гремучий хлам, если под землею мчатся элегантные салон-вагоны метрополитена, а над землей грохочут американские автобусы с моторами в двести лошадиных сил! Долой трамвай!
За него взялись основательно. На каждом шагу встречаются группы рабочих, разбирающих деревянные шашки торцовой мостовой и освобождающих изношенные трамвайные рельсы. Одновременно с обеих сторон рельсов исчезают и глубокие канавы, которые за десятки лет проездили в деревянной мостовой шоферы такси, сберегая покрышки, автомобили и собственные нервы. Все, что остается после разборки, заливают асфальтом, и с трамваем покончено.
А между тем в Байресе насчитывается еще 99 трамвайных маршрутов. Желтоватые старомодные колымаги без прицепов, как угасающие воспоминания о прошлом веке, бродят по предместьям. Их свидетельства о рождении еще и сегодня можно прочесть на табличке перед вагоновожатым: «AEG Berlin».