За месяц до начала праздника карнавальная горячка захватывает всю прессу и радио. Ни одна газета не выходит без того, чтобы в ней на видном месте не было бы пространного репортажа и фотоочерка о школах самбы, воспоминаний о самых ярких карнавалах, сообщений о состязаниях исполнителей самбы, о выборах королей и королев, слов и музыки новых самб и объявлений о новых костюмах. Это для тех, кто может заплатить за чужую выдумку. Костюм цыганки стоит 850 крузейро, мексиканки — 1200. Дешевле всего популярная Чикита Бакана, ибо ее костюм скромнее скромного. Вместо шляпки — кожура от банана, разделенная до середины на четыре дольки, через правое плечо перекинуто несколько банановых листьев, левая штанина ниже колена, правая — выше колена. Ведь Чикиту Бакану воспевает призовая самба последнего карнавала:
Маленькая Бакана с Мартиники
Одевается лишь в банановые кожурки.
Она не носит ни платьев, ни туфелек,
И зима для нее — что лето в разгаре…
Попробуйте-ка после этого подозревать Чикиту Бакану в жадности, если она купила себе такой костюм!
В последние недели перед карнавалом в школы самбы превращаются целые города. Самбу разучивают в парках, трамваях и автобусах, на вокзалах и в столовых, перед своими домами и просто на улицах. Большая часть певцов и музыкантов не знает нот, многие не умеют ни читать, ни писать. Они учат самбу один от другого, на слух и сердцем, добавляют свое, улучшают, сочиняют новые слова и новые мелодии, которые тут же разносятся по городу.
Наконец ртуть в термометре карнавальной горячки достигает критической точки.
Из громкоговорителей на авениде Сан-Жуан безостановочно несется оглушительный рев самб. Над небоскребами кружат спортивные самолеты, сбрасывая центнеры разноцветного конфетти и листовок, напоминающих жителям Сан-Паулу о том, чего они не должны забыть в последние часы подготовки к карнавальным хороводам. На высоте семнадцатого этажа над авенидой Сан-Жуан штукатуры на лесах в такт самбе нашлепывают большими лопатками раствор на стену фасада. С замиранием сердца смотрим мы на них, на их плавные движения, согласованные с ритмом громкоговорителей, удаленных от них головокружительной высотой лесов над головами прохожих.
В восемь часов вечера улицы Сан-Паулу имели еще относительно нормальный вид. А двумя часами позже весь город был перевернут вверх дном.
Ни малейшего намека на организованное уличное движение.
Несколько машин беспомощно стоят в необозримой людской толпе, занявшей всю ширину улицы. Завертелась карусель масок; карнавальный поток течет из предместий к центру Сан-Паулу, сметая на своем пути последние признаки нормальной жизни. Тысячи кордонов, каждый с собственной группой музыкантов и барабанщиков. Пятилетние магараджи рядом с шестидесятилетними мексиканками, черные тореро и белые негры, феи и арлекины, диковинный хоровод красок, опутанный паутинами бумажных спиралей и занесенный метелью конфетти.
На улицах завязывается эфирная перестрелка — одно из открытий последних карнавалов. Сотни киосков со стеклянными бомбочками всех размеров, наполненными душистым эфиром. Жители Сан-Паулу в масках и без масок ведут друг по другу залповый огонь из этих лансаперфуме, попадая в головы, в лица, за шиворот.
На мостовой отплясывают самбу почтенного возраста господа в очках и цилиндрах; на перекрестке перед церковью на перевернутой вверх дном бочке стоит подросток с размалеванным лицом и свистком во рту, изображая из себя регулировщика воображаемого уличного движения. Дети, обвешанные блестящей мишурой и стеклянными бусами, вертятся среди взрослых, веселясь не меньше, чем они. Сквозь гущу толпы прокладывают себе путь открытые автомобили двадцатилетней давности с разбитыми кузовами, которые совершенно исчезли под слоем клея и цветного конфетти.
И вдруг среди этого поющего и танцующего людского моря замечаешь тихий островок невозмутимости — замкнутых, одетых в штатское японцев. По улицам они ходят группами, без улыбок, с угрюмым видом. Они без масок, но тем не менее в толпе размалеванных арлекинов их лица кажутся одной маской, холодной маской важности.
Все новые и новые кордоны движутся по улицам, направляясь к эстрадам и импровизированным сценам, где проводятся карнавальные конкурсы. Каждый кордон возглавляет церемониймейстер с нарядным жезлом, за ним счастливая девушка — знаменосец — portabandeira и, наконец, в надлежащем расстоянии — королевская пара. Маленькие искрящиеся короны, усыпанные стеклянными каменьями, серебряная парча, шлейфы и белые перчатки. Почетная стража с обнаженными мечами, хоровод танцоров и танцовщиц, перед которыми толпа беспрекословно расступается, затем парад масок и в заключение отряд барабанщиков.
Вдруг откуда-то несется вой сирены, люди разбегаются, образуя широкий круг, и в центре его останавливается военная машина. Уже на ходу с нее стремительно соскакивают два вооруженных солдата и врезаются в толпу, прямо туда, куда двое других, оставшихся на машине, целятся из карабинов. Не проходит и пяти секунд, как солдаты уже волокут упирающегося паренька, одетого матросом. Отработанная хватка четырех пар рук, и моряк летит вниз головой в кузов. Через десять секунд от машины и след простыл, а еще через двадцать на месте происшествия уже весело танцевали самбу.
Это была блестящая демонстрация сыгранности тайной полиции с военными патрулями, для которых карнавал — долгожданная возможность поработать. Кем был этот моряк? Для того чтобы схватить карманного воришку, вряд ли примчалась бы сюда целая полицейская машина. Но в толпе, куда только что запустила руку полиция, никто уже не думает об этом.
В свое время бразильский сенат обсуждал ряд мероприятий, которые, по официальным заявлениям, должны были привести к повышению уровня производства и к приостановке безудержного роста цен. В соответствии с одним из предложений нужно было максимально уменьшить число государственных и народных праздников. В Бразилии их тридцать пять, а предлагалось основательно урезать эту цифру, оставив только пять праздников. Но нигде даже и не упоминалось о четырех карнавальных днях. Ни одно бразильское правительство не осмелится посягнуть на эту карнавальную традицию. Подобный шаг был бы чересчур рискованным; вернувшись, как бумеранг, он пал бы на головы безумных реформаторов и, по всей вероятности, потряс бы правительственные кресла посильнее, чем экономический кризис.
Ведь бразильский карнавал — это воистину предохранительный клапан постоянно перегретого котла, в котором из года в год растет давление, вызываемое произволом сильных и богатых над огромными массами простого народа. Любое бразильское правительство считает, что куда разумнее и безопаснее раз в год добровольно открыть клапан на четыре дня, чем ждать, пока пар не вырвется сам, гораздо решительнее и на несравненно больший срок, нежели четырехдневная революция во имя самбы.
Но, кроме победы смеха, песни и танца, у бразильских карнавалов бывает еще и другой итог, который подводится, когда отзвенели самбы на улицах, когда опустели лансаперфуме и когда неудовлетворенные и неутомимые певцы и танцоры переселились на окраины, чтобы продлить там карнавал еще на три-четыре недели. Карнавал не укрощает ни строптивых кариок, ни пылких паулистов. От их слов до их дел — один шаг.
Во время последнего карнавала в толпе кариок, веселящихся на улицах Рио-де-Жанейро, оказался полицейский инспектор, ехавший на автомобиле со своей женой. Некто в костюме пирата навел деревянный пистолет на его жену. Инспектор выхватил свой настоящий револьвер, завязалась перестрелка — и санитарные машины увезли шесть тяжелораненых.
Однако всеобщей карнавальной суматохой злоупотребляют и профессиональные преступники. Поэтому второй итог последнего карнавала оказался менее радостным: 28 убитых и 4659 раненых.
И все это за четыре дня и четыре ночи карнавала, призовой самбой которого была песенка с наивными словами: «Eu sou о pirata da perna de pau, do ólho de vidro…» — «Я пират с деревянной ногой, со стеклянным глазом…»
КОФЕЙНЫЕ АЛХИМИКИ САНТУСА
Весь мир знает Бразилию как кофейную державу. Добрая половина кофе, проходящего через мировые рынки, отправляется во все части света из порта Сантуса. А совсем недавно доля участия Бразилии в мировой торговле кофе была еще большей.
Но кофе — это не только важная статья бразильского экспорта. Чашечка кофе, знаменитое кафезиньо, занимает в жизни Бразилии такое же место, как сон и еда; без кафезиньо жизнь в Бразилии, вероятно, остановилась бы, как погасли бы в необозримых пампах Аргентины костры гаучо, если бы улетучился аромат матэ.
В Рио-де-Жанейро, Сан-Паулу или Сантусе нет такой авениды, где бы не было солидного кофейного бара, просторного помещения со сплошной мраморной стойкой в виде большого эллипса. За стойкой хозяйничают официанты в белых беретах, убирая пустые чашки и привычным движением расставляя на мраморе чистые. Они бегают по кругу, как стрелки часов, собирая лежащие перед каждым посетителем пластмассовые жетончики, которые продаются в кассе по 30 сентаво, и наполняя приготовленные чашки душистым нектаром.
Но это еще не все. Господин в белом берете тоже бегал мимо нас, когда мы впервые попали в кофейный бар, привлеченные неодолимым ароматом кофе; он прошел мимо нас один раз, второй, его рука ловко сгребала жетончики, другая рука с той же ловкостью разливала кофе всем нашим соседям, только наши жетоны и чашки продолжали оставаться без внимания.
— Dois cafezinhos, senhor[58], — нетерпеливо потребовали мы осуществления своего права на чашку кофе, когда официант обошел нас и в третий раз.
— У вас еще нет сахару, — обронил он через плечо и пододвинул к нам сахарный песок в баночке с закрытым горлышком.
— Мы хотим без сахару…
Официант недоуменно качает головой, неохотно наливает в наши чашки кофе и удаляется, бросая на нас недоверчивые взгляды.