— Эй, Златуль, ты чего это, а? Как же, бросит! Да где ж он лучше тебя найдет? Ты ж умница какая и красавица! Перестань реветь! Да приедет он! Вот я тебе говорю, точно приедет! — утешала ее Маринка, а Злата упрямо качала головой.
Они пили водку, запивая ее рассолом. Так сказать, горе заливали. Маринка вырубилась прямо на стуле, уронив голову на стол. А 3лата едва держась на ногах, спотыкаясь и хватаясь за стены и все что попадалось на пути, все же добрела до дивана в столовой и упала на него. Собираясь провалиться в бездну алкогольного беспамятства, Полянская закрыла глаза и… начался круговорот. Казалось, она попала в какую-то воронку и ее кружит, кружит, засасывая куда-то, а во рту стало кисло. Ее тошнило и вот-вот могло вырвать, но встать или даже просто оторвать голову от подушки. Злата не могла. Она застонала, подняла руку пытаясь нащупать хоть какую-то опору возле себя пытаясь остановить этот бешеный круговорот, перевернулась на бок и свалилась с дивана на пол.
Вскрикнула, больно ударившись головой о ножку стола, хотела подняться, но так и не смогла. Умом она понимала надо встать, выйти на улицу, сунуть два пальца в рот и поблевать, но тело отказывалось слушаться. Руки и ноги как будто и не принадлежали ей больше и были такими тяжелыми — вовек ей их не поднять. Но ей нужно было встать иначе она могла облеваться прямо здесь и так вот и лежать. Господи! И зачем только она пила? Да так ведь запросто можно умереть!
Девушка скрутилась калачиком, поджав под себя колени, прижала руки к груди, закрыла глаза и уткнулась лбом в холодные доски пола. Дышать! Ей нужно глубоко и медленно дышать, может это отвратительное чувство тошноты пройдет само собой.
Когда Злата в очередной раз открыла глаза, в комнате сгустились летние сумерки. Кажется, она все же вырубилась, только легче ей от этого не стало. Попытавшись подняться, она вскоре поняла слишком мало времени прошло и она все так же не может ни на диван забраться, ни выйти во двор. «Может от вина этого у меня отказали конечности? — мелькнуло в голове. — Или вообще паралич какой напал? Так ведь бывает! Я где-то читала!»
Эта мысль привела ее в отчаяние. Из глаз брызнули слезы. Но в следующее мгновение в комнате вспыхнул свет.
— Та-а-ак! — протянул Дорош.
Злата открыла глаза и сквозь пелену слез и пьяного тумана увидела его лицо, склоненное над ней. Лицо, которое то уплывало, надвигалось на нее, расплывалось и не желало приобретать четкие очертания.
— Я умираю! — простонала девушка.
— Я вижу! — с иронией сказал мужчина. — Это ж надо так напиться! — покачал он головой. — Золотая моя, ты, может, молоко с водкой перепутала?
— Не говори мне про водку, меня тошнит…
— Давай-ка ты сейчас встанешь…
— Я бы встала, только у меня нет ни рук. ни ног… Я пытаюсь встать, нох меня не получается! Я их просто не чувствую! Меня, наверное, парализовало! — снова всхлипнула Злата.
Дорош тихонько засмеялся.
— Hу, это вряд ли! Парализовало, — передразнил ее мужчина. — Эго ж надо такое придумать!
— Не смейся! Я по такая уж и пьяная! Это Маринка какой-то дряни принесла…
— Злата, я уехал день назад, а ты уже пьешь с этой девкой! Так золотая моя, у тебя пьяный бред! Давай-ка я помогу тебе подняться!
— Я скучала по тебе, — пролепетала Полянская.
Дорош ничего не ответил.
— Тебя тошнит?
— Да, — как-то уж с лишком обреченно выдохнула она.
Он подхватил ее под мышки, поставил на ноги и, крепко обхватив рукой за талию, повел на улицу. А там, поддерживаемая им, она вызвала рвоту и блевала до тех пор, пока в желудке ничего не осталось, а на лбу не выступил холодный пот. Дорош стоял рядом, держал ее и молчал. В какой-то момент она хотела оттолкнуть его, попросить уйти. Но мужчина лишь сильнее сжимах ее, а потом, слабую и дрожащую, отнес в дом уложил на диван и закутах в одеяло.
На землю опустилась влажная июньская ночь. Теплый воздух, наполненный сладким ароматом цветов и трав, лился в комнату из распахнутого окна, а Злата Полянская куталась в одеяло и дрожала. Ее бил озноб.
Дорош прошел на кухню, поставил на плиту чайник, растолкал ничего не понимающую Маринку, пытающуюся протестовать против такого беспардонного обращения, и выпроводил ее вон. Пока закипал чайник, он убрал со стола остатки их пиршества и заварил огромную чашку крепкого чая. Но прежде чем отпаивать чаем Злату, он достал из кармана мобильный телефон и отключил его.
— Ты спишь? — спросил Дорош, опускаясь на краешек дивана.
— Нет… — тряслась она так, что зуб на зуб не попадал. — Что ж… так… холодно… — пробормотала она.
— Отходняк!
— Ужас! Чтоб я… когда-нибудь еще… взяла в рот эту гадость…
— Давай, выпей чай, полегчает и согреешься сразу!
— Может, лучше кофе?
— Нет, кофеин тебе сейчас ни к чему!
Кое-как приняв вертикальное положение и не переставая кутаться в одеяло, девушка обхватила обеими руками чашку и отхлебнула чай.
— Ты злишься? — помолчав немного, спросила девушка и подняла к нему глаза.
Он сидел на диване рядом, сцепив руки в замок, но взгляд его был прикован к распахнутому окну, и девушка могла бы поклясться — мыслями он сейчас не здесь.
— Нет. Но я так и не понял, что за повод был?
— Повода не было, — вздохнула она и, сделав еще глоток, поставила чашку на стол. — Просто… — она отбросила в сторону одеяло и, пододвинувшись к нему, прижалась щекой к его плечу. — Просто, когда ты уехал, мне стало так грустно, так тоскливо. Как будто мир перевернулся, а мне в нем ничего не надо, кроме тебя.
— И ты решила напиться. Золотая моя, но я ведь не могу все время сидеть в этой деревне, мне и работать надо! А если каждый раз после моего отъезда ты станешь пить, что ж тогда мы будем делать?
— Я не собираюсь пить. Просто мне вдруг показалось, ты уехал и больше не вернешься, — голос Златы дрогнул, она защурилась, но слезы все равно покатились по щекам.
— Злат, — голос мужчины потеплел. Он повернулся к ней, приподнял за подбородок ее лицо и легко прикоснулся губами к ее губам. — Ну что ты выдумываешь? Ну куда я денусь?
— А вот ты так не говори. Что ж там, где ты живешь, девок нет?
Улыбка коснулась красивых, чувственных губ Дороша, а в темных глубинах его глаз заплясали веселые искорки.
— Девки, конечно, есть… — начал он.
— Вот! И они, конечно же, бегают за тобой! — воскликнула она.
— А ты ревнуешь?
— Я? Вот еще!
— Ревнуешь-ревнуешь! А ну-ка посмотри мне в глаза! — потребовал он.
Злата посмотрела, а потом бросилась ему на шею, обвила ее руками и прижалась щекой к его щеке.
— Ну да, ревную! И к девкам из вашей деревни, и к твоей работе, и к людям, с которыми ты там общаешься, к тем, с кем ты разговариваешь, кому улыбаешься. Я ревную тебя и к жизни, той, другой, которой ты живешь без меня! — срываясь на шепот, быстро заговорила она. — Я не знала, даже не думала, что это возможно опять. Нет, какое опять! Что я говорю! Такого, как сейчас, со мной еще никогда не было. Да у меня, только стоит посмотреть на тебя, слабеют и подгибаются колени от желания, от безудержного желания быть с тобой, касаться тебя…
— Так-так-так, моя золотая! И когда ж ты успела меня приревновать, я ж уехал всего день назад? — смеясь, спросил он и, обняв ее за талию, крепко прижал к себе.
— Вот всё это время я лежала на кровати, ревела и представляла, чем ты там занят! Ну и ревновала, конечно.
Дорош тяжело вздохнул и коснулся губами ее виска.
— Злат, а я, честно говоря, даже не думал эти дни ни о каких девках. Нет, вернее, думал. Думал об одной сумасбродке со светлыми длинными волосами и голубыми глазами. Вспоминал, представлял как ты гуляешь по окрестностям или снова отправляешься опекать эту пьянчужку Маринку. Радовался, что забрал Сашку с собой, по крайней мере, мог спокойно уснуть, — зная, пока меня нет, ничего не произойдет. Я сейчас только на работу устроился, в пансионат. Ты знаешь, где он находится?
— Да.
— Так вот, я устроился туда начальником техслужбы, и у меня там такой завал с документацией! Эти два дня мне просто голову некогда было поднять. Просто не представляю, когда смогу во всем разобраться и разгрести весь тот бардак! А еще нужно установить свой авторитет, чтобы дисциплина была. И за Сашкой следить — он мне баню строит. С ним ведь, если не досмотришь, проблем не оберешься…
— Ты делами занят, а тут звонит тебе пьяная девица и отвлекает — прошептала она, целуя его в ушко.
— Ну… — мужчина засмеялся и, отодвинувшись, заглянув ей в лицо. — Я все равно через пару дней собирался приехать. Дальше я бы не смог без тебя.
Несколько бесконечно долгих секунд они смотрели друг друге б глаза А в них… Бывает так: заглядывая в глаза, ты натыкаешься на пустоту непроницаемость, холодность, равнодушие или жестокость. А в темных глазах Витали отражались все те же чувства, которые жили и в ее сердце. И все те невысказанные слова любви и нежности, которые ей хотелось бы сказать и которые ей хотелось бы услышать, были в них…
И сейчас Полянская не могла понять как и в какой момент могла усомниться в нем. Как же могла она подумать, что он бросил ее, если любовь соединяла их, да еще и взаимное желание?
Проснулась Злата на рассвете. Розовый свет утренней зари проникал в комнату сквозь неплотно задвинутые шторы. Дивно заливался соловей в зарослях акации, где-то кричал петух и лаяла собака. В настежь распахнутое окно вместе с утренней прохладой проникал пронзительный аромат сирени.
Хотелось пить, но она не решилась бы сейчас встать и потревожить мужчину, который так и обнимал ее всю ночь, не выпуская из своих объятий. Спать не хотелось. 3лата чуть отодвинулась и, подперев голову рукой, стала всматриваться в черты любимого. Длинные темные ресницы слегка подрагивали, выражение лица казалось безмятежным, а на сухих губах наметилось некое подобие улыбки, как будто ему снилось что-то безумно приятное. Злате тут же за хотелось прикоснуться губами к его губам, но она не стала этого делать. Скоро ему вставать, кажется, вчера он заводил будильник на половину седьмого. Он снова уедет, но это не страшно. Он вернется, а она станет жить и ждать его. И то, что произошло вчера, больше не повторится. О нет, Злата Полянская не льстила себе и знала, еще не раз ей будет грустно и тоскливо, и одиноко без него. Но Виталя об этом никогда не узнает. Чтобы он ни говорил и как бы ни закончился вчерашний вечер, она знала точно: то, что произошло вчера, ему не понравилось. Да он шутил, да, он не дал ей умереть и остался на ночь, но он был явно разочарован.