— У тебя его нет! — оборвала его Злата и, поднявшись с лавочки, зашагала к крыльцу. — Так что давай без критики.
— Как скажете, Злата Юрьевна! — тихонько засмеялся мужчина.
Когда они вошли в дом, баба Рая уже легла, оставив для них свет в небольшом закутке возле печи, где старушка управлялась по хозяйству. Где-то в лабиринте комнат большого дома спала Ильинична, а они, тщательно заперев за собой двери, устроились на небольшом диванчике здесь же, в передней комнате. Дорош погасил свет, а Злата сняла кроссовки и, подложив под спину подушку, удобно уселась на диване.
Он сел рядом, расстояние между ними сократилось до минимума, и в наступившей тишине Злата отчетливо ощутила то напряжение, которое сразу возникло между ними. Она по-прежнему ощущала те особые магнетические волны, исходившие от него, то, что притягивало, лишало воли. Полянская улавливала легкий аромат его парфюма, заставляющий ее сердце биться быстрее, слышала шелест его дыхания. Злате хотелось отодвинуться от него, но отодвигаться было некуда.
Он не касался ее, но этого и не требовалось. Девушка пыталась справиться с охватившим ее волнением и, боясь, как бы Дорош не заметил ее состояния, безуспешно пыталась отыскать тему для разговора.
— Большой дом у Ильиничны, правда? — негромко сказал мужчина, прервав тем самым тягостное молчание.
Злата обернулась и взглянула на него. В темноте не видно было выражения его лица, только темное очертание профиля. Он сидел, непринужденно развалившись на диване, и смотрел прямо перед собой.
— Да, большой. Правда, сейчас для нее это, скорее, обуза, чем роскошь. Теперь бабульки в деревне предпочли бы небольшие домики в две комнаты, где они могли бы управляться по хозяйству и отдыхать. Мало того, что в этих огромных хоромах теперь им одним доживать свой век, так в них ведь еще и убирать иногда надо, и отапливать. А это вообще проблема. Благо сейчас хоть по деревням возят и продают дрова, и порезанные, и поколотые. Пусть это и стоит едва ли не месячной пенсии старушек, но зато заморочек никаких. А если в лесничестве выписать, надо еще поискать где-то и трактор, и телегу, и работников, которые могли бы все это привезти. А откуда всему этому взяться в Горновке? Мы с Лешей тоже покупаем, потому что привезти и мы не можем, что уж говорить о бабульках. Баба Рая в этом году выписала, привезла и сама всю машину поколола. А ей, между прочим, восемьдесят лет. Кроме Маськов, здесь же в принципе и нанять-то некого. Хорошо еще, к некоторым дети приезжают часто, но ведь есть такие, у которых дети далеко и приехать им дорого. И это ужасно на самом деле! Знаешь, почему? Потому что им ведь даже лекарства некому привезти! В город они уже не могут поехать! Баба Маня однажды поехала. Полпути проехала, а потом ее так укачало, что из автобуса ее выводили. Так она и сидела на остановке, дожидаясь вечернего рейса, чтобы вернуться обратно. Да, они разбираются в лекарственных травах и собирают их, но это ведь не выход, в наш-то век прогресса и цивилизации, — говорила и говорила Злата, и в голосе ее отчетливо слышалась неприкрытая боль. — Я все время боюсь, если что-то случится…
— Но ведь когда-нибудь случится. Ты им во внучки годишься, и это неизбежно. И что тогда, Злата? Не боишься остаться здесь единственным постоянным жителем? А если какие-нибудь придурки, вроде вот этих, которые сейчас бродят по деревне, заберутся ночью в дом… О чем думает твой муж, оставляя тебя здесь одну? — спросил Виталя, и в интонациях девушка уловила нотки раздражения. — А впрочем, что я говорю, когда это чужое мнение, кроме твоего собственного, тебя интересовало! — добавил он.
— Люди вернутся сюда, — спокойно и просто сказала она.
— Нет, — убежденно заявил мужчина.
— Я не стану спорить, но я общаюсь с людьми и знаю, отказаться от земли, где ты родился и вырос, где всю жизнь прожили твои родители, сложно… Видишь ли, так устроен человек. Конечно, в двадцать и в тридцать, и даже в сорок лет я не берусь утверждать. В таком возрасте еще не задумываешься об этом…
— Тебе еще нет тридцати, — перебил ее мужчина.
— Да, ты прав! — Злата улыбнулась. — Наверное, я исключение. Но без Горновки и ее жителей я своей жизни уже не мыслю. Однажды, приняв решение, я поняла, в чем смысл и цель моей жизни, и за все это время я еще ни разу не пожалела об этом! И Леша, кстати, всегда разделял мою точку зрения! Уж не думаешь ли ты, что он живет в Горновке по какому-то принуждению и бежит отсюда при первой возможности?
— Нет, не думаю! — Виталя улыбнулся. — Только не Блотский! Вы ж являете собой живой пример безоговорочного взаимопонимания!
В его словах действительно прозвучала ирония или ей почудилось?
Злата повернулась к нему, но он ничего не добавил к сказанному.
— Не трудно тебе с чужим ребенком? — спросил он, помолчав немного.
— С чужим? — удивилась девушка. — Знаешь, может, тебе покажется это странным, но Машка мне не чужая. Она мой ребенок. Я ее очень люблю. Помнишь… — начала она и осеклась.
— Помню. Я говорил тебе, что не сможешь ты писать романы свои и совмещать это с воспитанием ребенка. Я ошибался. Ты смогла. Сейчас ты совмещаешь много больше, чем написание романов, и при этом остаешься хорошей мамой! — закончил он за нее.
— Я ее ужасно балую, а по-другому не могу. Мне хочется окружить ее такой заботой и любовью, чтобы напрочь стереть из памяти первые несколько лет жизни. Знаешь, хотя и говорят, что маленькие дети не помнят раннего детства, мне кажется, Маня помнит кое-что. Она легко пугается, и в глазах ее появляется такое выражение… Затравленное, что ли… Когда я вижу это, хватаю ее на руки и целую до бесконечности… Она такая смышленая и умная девочка, хоть и ужасная непоседа. Знаешь, я, когда смотрю на ее счастливое, безмятежное личико, понимаю: что бы я ни сделала, чего бы ни добилась, каких бы высот ни достигла, принятое однажды решение удочерить Машу — самое главное, что я сделала в этой жизни. И я ни разу об этом не пожалела. Возможно, ты не поймешь меня…
— Отчего же? У меня у самого сын. Злата, — сказал мужчина и замолчал.
То ли передумал говорить, то ли пытался отыскать подходящие слова.
— Возможно, теперь это уже и неважно, но сейчас, когда у тебя есть Машка, ты сама мама и знаешь, как много дети значат для нас, ты поймешь, тогда я не мог даже ради тебя оставить свою семью.
— Сейчас это действительно уже неважно. Да и тогда вопрос об этом не стоял! Я бы этого не допустила, — перебила его девушка.
— Да, — только и смог он сказать.
— Зачем ты пришел тогда на свадьбу? — тихо спросила девушка. — Надеялся сорвать праздник?
— Ты вот так обо мне думаешь? — усмехнулся мужчина.
— Я помню, какие у тебя были глаза, непроглядные и злые…
— Да, я был зол тогда, но не на тебя, на судьбу, на жизнь, на невозможность что-либо изменить! Возможно, я хотел посмотреть на тебя в последний раз, посмотреть и убедиться, что ты действительно счастлива и влюблена, что ты и в самом деле забыла меня!
— Убедился?
— Тогда — да! Но потом, когда поостыл, понял, что вся твоя веселость тогдашняя была напускной! Злата… — мужчина обернулся.
— Нет, — негромко сказала девушка, почувствовав, как спазмы сдавили горло, а глаза защипало от слез. В комнате было темно, и Виталя не мог этого видеть, а голос девушки не дрогнул.
— Прости меня, пусть даже это уже и неважно сейчас, но все равно прости! Я знаю, что виноват во всем сам, и в том, что ты ушла и вышла замуж за Блотского, в частности! В какой-то момент мне показалось, так будет лучше, но сожаления от этого меньше не становилось.
Злата отвернулась и закусила губу. Его близкое присутствие, его голос и аромат парфюма, как и прежде, дурманили разум, заставляя сердце сжиматься в груди. Слезы покатились по щекам, слезы горечи, боли, давней обиды, всего того, что не давало ранам в ее душе затянуться, забыть, не оглядываться, быть счастливой… Ее ладонь безвольно соскользнула на диван и коснулась руки Витали, лежавшей тут же… Злата вздрогнула и хотела было убрать руку, но Дорош не дал ей этого сделать. Он взял ее за руку, и их пальцы, как раньше, переплелись… Злата зажмурилась, пальцы мужчины, теплые и чуть грубоватые, осторожно и нежно погладили ее пальчики.
Желание прижаться к нему, позабыв обо всем на свете, броситься в его объятия сладкой истомой пронзило ее, такое знакомое и почти забытое желание, которое только с ним она и познала… Но Злата не сдвинулась с места. Сейчас была ночь, он хотел ее и говорил слова, которые она подсознательно всегда хотела услышать, но завтра утром это наваждение пройдет. Ей придется смотреть не только ему в глаза, это было как раз не самым страшным. Ей придется смотреть в глаза дочке и мужу, а вот на это у нее вряд ли хватило бы сил. Злата не бросилась в его объятия, а сердце тоскливо заныло в груди. Она ведь любила Виталю, по-прежнему любила, но сейчас, как и тогда, два года назад, отчетливо понимала, не быть им вместе. Никогда не быть. Теперь несвободен не только он. Теперь и она замужем, и если он сие обстоятельство может легко переступить, то она никогда…
Вот так они сидели и молчали, взявшись за руки, а мысли, тяжелые и неотступные, кружились над ними, как вороны, и были они не о том, что сейчас где-то по деревне бродят подозрительные типы и представляют угрозу одиноким старушкам.
Злату первую стало клонить ко сну. Дыхание ее стало ровнее, рука, сжимающая пальцы Витали, расслабилась. Голова сползла по спинке дивана ему на плечо. Но как только щека коснулась мягкой ткани свитера, Полянская встрепенулась, собираясь отстраниться, забиться в угол.
— Тихо-тихо, — негромко прошептал мужчина. — Я тебя не съем. Иди сюда, ложись ко мне на колени…
— Нет, а вдруг там они… — запротестовала девушка и стала тереть глаза, прогоняя сон.
— Они никуда не денутся. Я предупредил мужиков. Если они услышат что-то подозрительное, сразу позвонят мне на мобильный! Ложись, поспи немного, я сразу разбужу тебя, если что-то случится!