— Здравствуйте! — поздоровалась она и подошла ближе. — Здравствуй, Маша! — взглянула она на девочку и легко коснулась пальцами ее нежной щечки. — Ну что, позволь отвести тебя к ребятам, с которыми ты будешь учиться, и к твоей первой учительнице!
Женщина протянула девочке руку, и та нерешительно вложила в нее свою ладошку.
Марина Александровна сама представила Машу учительнице и ребятам. Леша, взяв с собой фотоаппарат, сделал несколько снимков, а Злата не спускала глаз с дочки, каждую минуту как будто боясь чего-то, каждую минуту готовая прийти на помощь.
Но Маняша, оказавшись среди детей, как-то и забыла о родителях. Ее уже окружили девочки, что-то говорили, улыбались, и Машка отвечала и улыбалась им в ответ. Злата боялась скованности и робости, стеснения и отчуждения со стороны своей дочки, но ничего подобного не произошло. С детской простотой и непосредственностью Маняша легко влилась в ряды первоклашек.
Леша, обернувшись к жене, коснулся ее руки. Она посмотрела на него и улыбнулась, хоть в глазах и стояли слезы.
— Ну, что ты, что ты, моя хорошая? Все ведь хорошо, а ты боялась! — тихо сказал он, посмотрев на нее с бесконечной нежностью.
Злата лишь кивнула в ответ, кончиком пальца смахнув слезинки, и засмеялась. Она отвернулась, собираясь покинуть просторное школьное крыльцо, оставляя дочку с детьми, хотела спуститься с мужем вниз, на асфальтированную площадку у ступеней, где собирались родители и гости, но чья-то ладонь коснулась ее руки, удерживая.
Полянская обернулась.
Это была Марина Александровна.
— Злата Юрьевна, подождите, задержитесь, пожалуйста, на минутку. Жаль, что меня не было, когда вы привозили документы. Я хотела бы попросить вас сегодня сказать слово от имени родителей первоклассников, и вообще у меня много есть вопросов, которые хотелось бы с вами обсудить, не сейчас, но в ближайшем будущем.
Злата мельком взглянула на Лешу.
— Извините, Марина Александровна, но сейчас я вряд ли смогу сказать что-то более-менее связное, уж очень меня все это взволновало. А обо всем остальном я подумаю. Извините еще раз, — сказала она, виновато улыбнулась и, отвернувшись, оставила Марину Александровну в некотором недоумении.
Впрочем, не ее одну. Отойдя пару шагов в сторону, Злата повернулась к мужу и встретила немой вопрос в его приподнятых бровях.
— Я знаю, что она обиделась. И я знаю, что хамка…
— Нет, ты просто ужасно распереживалась сегодня. Это нормально, зная тебя, можно было не сомневаться, что так и будет! Я уверен, она все правильно поняла. Потом мы обязательно найдем время и зайдем к администрации, чтобы обсудить текущие вопросы, но только потом, когда страсти улягутся, все войдет в свою колею и мы привыкнем, что Машка теперь первоклашка! — с улыбкой и добротой в голубых глазах спокойно сказал муж.
— Я несдержанная грубиянка, а тебе как-то удается все правильно понять! — подняв к мужу бездонные глаза, девушка подарила Блотскому одну из тех солнечных беспечных ослепительных улыбок, от которых у молодого человека даже по прошествии шести лет со дня их знакомства все так же захватывало дух.
Они стали спускаться по ступенькам. Глянув себе под ноги, она бросила мимолетный взгляд в сторону калитки и дорожки и вдруг споткнулась. Леша среагировал мгновенно, схватив жену за руку, предотвратив тем самым ее падение. Злата, вцепившись в рукав Лешиного пиджака, готова была потерять сознание.
По дорожке, не торопясь, шел Дорош.
Девушку как будто током ударило, когда она узнала его. Сердце сделало какой-то невероятный скачок и забилось с перебоями где-то в горле. Дыхание перехватило, коленки подогнулись…
— С тобой все в порядке? — спросил Блотский, с беспокойством взглянув на ее лицо, на котором вдруг выступил румянец.
Девушка смогла лишь утвердительно кивнуть. Они спустились по ступеням, прошли площадку и смешались с толпой. Начиналась торжественная линейка. Чувствуя, как ее пронизывает дрожь, Злата опустила голову, боясь даже смотреть в сторону Витали, боясь выдать себя. Ни разу с той незабываемой ночи они не виделись. И если не считать того единственного телефонного звонка, на который Полянская не ответила, он больше не звонил. И она молчала. К тому же почти весь август они с мужем провели в Минске. Круговорот той деятельности, которой они занимались, увлек, закружил: в одном из крупнейших книжных магазинов столицы издательство организовало для Златы Полянской встречу с читателями.
Сразу после этого девушку пригласили в качестве гостьи на съемки телепередачи, где обсуждалось ее творчество как писателя. Ирина Леонидовна, очень серьезно относясь к своим новым обязанностям концертного директора, организовала для нее участие в сборном концерте на открытой площадке в парке, большое интервью в одном из женских журналов и договорилась об участии в концертах, посвященных Дню города, в нескольких городах Беларуси. В городах, где Злата еще не была и где о ней, возможно, даже не слышали, а это многое значило. Потом они забрали в Минск Маняшу и здесь выбирали ей все необходимое для школы.
Вся эта суета, приятная, радостная, закружила. И Злата, погрузившись в нее, старалась не думать, не вспоминать… Иногда ей это удавалось. Но иногда… Воспоминания о Дороше застигали девушку в самых разных местах, не спрашивая разрешения, врывались в сознание, в сердце, разбивая вдребезги покой, заставляя сердце тоскливо сжиматься. Лежа по ночам рядом с мирно спящим мужем, девушка вглядывалась в прозрачную темноту комнаты и видела лицо Витали, его темные глаза, проникающие прямо ей в душу. Беззвучные слезы катились из глаз, их впитывала подушка. Тоска прогнала чувство вины перед мужем, да и совесть уже не мучала ее. Она скучала по Дорошу и не знала, увидит ли когда-нибудь вновь. И уж, конечно, Полянская даже не думала, что увидит его сегодня.
А между тем ей следовало бы это предположить, и дело даже было не в том, что жена его была завучем. Злата вспомнила, что еще во времена ее недолгого преподавания в этой школе на праздничные линейки приглашали представителей организаций, расположенных на территории сельского совета. И сегодня здесь присутствовали председатель, директор совхоза, которому непременно дадут слово, а пансионат представлял Дорош. Злата подняла глаза. Линейка уже началась. В рядах родителей и гостей наступило затишье, да и дети, притихнув, стояли, не шелохнувшись, и не сводили глаз с импозантной фигуры директора школы, голос которого даже без микрофона разлетался далеко вокруг. Испуг от столь неожиданной встречи с Дорошем прошел. Сердце, вернувшись на место, забилось ровнее, дыхание восстановилось.
Взглянув украдкой на мужа, увлеченного речью директора, Злата сделала маленький, почти незаметный шажок назад и огляделась по сторонам. И сразу увидела Виталю. Он стоял чуть правее от нее, рядом с дорожкой. Расставив ноги и сцепив ладони в замок, он, повернув голову, внимательно и сосредоточенно слушал вступительную приветственную речь директора школы. Осмелев, Полянская стала разглядывать его. Сердце снова тоскливо заныло. Он был таким красивым в своем темно-сером с отливом, классическом костюме, в ярко-бирюзовой сорочке, вступающей в контраст с его смуглой кожей, и галстуке в тон костюму. Гладко выбритый, явно только что побывавший в парикмахерской, он так и притягивал к себе взгляд девушки. И она смотрела на него, не в состоянии отвести глаз, ловила его движения, пусть и незначительные, едва заметные… Вот он чуть заметно усмехнулся, когда директор припомнил какую-то шутку, вот поднял руку и небрежно пригладил волосы таким до боли знакомым движением.
И вдруг Дорош обернулся, как будто почувствовав чей-то взгляд, и глаза их встретились… Их разделяло с десяток метров, но это было неважно. Едва их взгляды встретились, все вокруг исчезло, затихло, перестало существовать… Были только его глаза, их плен, из которого ей уже невозможно было вырваться, а все остальное не имело значения. Злата снова тонула, растворялась в них, забывая обо всем на свете. Дорош первым отвел взгляд, и Злата, спохватившись, опустила глаза. Но еще не раз за все время, пока шла линейка, они встречались взглядами.
Мужчина ни разу не улыбнулся ей, казалось, даже наоборот, каждый раз, поворачиваясь к ней, становился все мрачнее. У девушки на глаза наворачивались слезы. Она кусала губы, едва сдерживая невыносимое желание подойти к нему, коснуться…
Осень в этом году выдалась сухой, теплой, не по-осеннему солнечной и ясной. В конце августа прошли долгожданные дожди, и снова восстановилась жара. И все же, несмотря на ясные сентябрьские деньки, с наступлением осени деревня опустела. Дачники, все лето жившие в деревне, уехали в город, и приятная сердцу суета затихла.
Безмолвие — постоянный спутник Горновки — снова воцарилось над деревней и ее окрестностями. Днем Злата часто выходила на улицу, усаживалась на лавочку и долго сидела без движения. Звенящая тишина висела над деревней. Она окутывала, обволакивала, казалась почти осязаемой. Улица была пустынной. Старушки, жившие по соседству, либо копались в своих огородах, убирая урожай овощей, либо с утра пропадали в лесу.
После августовских дождей пошли грибы. Злата сидела на лавочке, запрокинув голову, и смотрела на небо — высокое, яркое, пронзительно-синее. Она могла бесконечно смотреть ввысь. Что виделось ей там в эти минуты, она и сама бы не смогла сказать, но эта синева как-то успокаивающе действовала на нее. Только тяжелые темные облака, предвестники холодов и бурь, напоминали о том, что лето ушло и вернется не скоро. Час от часу за забором в саду с деревьев падали яблоки, листочки березы, что стояла тут же, у калитки, отрываясь, бесшумно ложились на траву. В палисаднике легкий ветерок качал букеты ярких флоксов. Буйством красок радовали георгины, клонившие книзу цветы. Все еще продолжали цвести циннии, ожившие после дождя. Вдоль дорожки красовались низкие бархатцы. Сентябрь приглушил, размыл краски лета, но только для того, чтобы придать им новые пестрые оттенки. За дорогой и вспаханными полями, как будто тронутый сединой, застыл лес. К аромату яблок примешивал