ись и другие запахи. Здесь, в тени березы, пахло сырой землей, мхом и грибами. Иногда эти запахи разбавлял легкий, нежный аромат петуний, которые росли за домом. Мама и тетя Люда питали особую страсть к однолетникам и каждый год сажали их в изобилии едва ли не в огороде, и каждый год едва ли не до морозов цветы радовали глаз.
Эти ясные погожие сентябрьские деньки радовали и поднимали настроение, пробуждая в душе что-то неведомое, возвышенное. Но было в их красоте что-то печальное, отчего щемило сердце и наворачивались слезы на глаза. В эти сентябрьские деньки Злата Полянская осталась в Горновке одна.
Теперь они не могли так просто сорваться и уехать в Минск все вместе. Машка ходила в школу, и они договорились ездить в Минск и работать по очереди. Кто-то должен был оставаться дома, приглядывать за дочкой и возить ее в школу. Родители работали, а обременять Тимофеевну не хотелось. Конечно, Матвеевич мог бы на своем стареньком «Жигуленке» отвозить девочку в школу, и, безусловно, они бы присмотрели за ней не хуже самой Златы, но девушка, зная, как для Машки важны и трудны эти первые дни в школе, хотела быть с ней рядом, чтобы поддержать, помочь, приласкать, уделить внимание… Полянская знала: лучше нее, мамы, с этим никто не справится.
Утром, накормив дочку завтраком, Злата отвозила ее в школу и забирала только после четырех, когда заканчивалась продленка. А пока дочки не было, занималась обычными повседневными делами, перемежая их с игрой на фортепиано, пением, изучением музыкальной литературы, ведь впереди ее ждала последняя сессия, а потом диплом. Она все время что-то делала, ведь в деревне всегда находилась работа, она пыталась убежать от мыслей о Витале, навязчиво преследующих ее, но стоило лишь остановиться, присесть — и они, взлетая, как рой бабочек, кружили в ее голове.
Однажды после полудня, собрав яблоки, она уселась в беседке и принялась нарезать их тонкими дольками. Яблок в этом году было много, и чтобы они не гнили, Злата сушила их и складывала в большой мешок, а зимой они варили компот из сухофруктов. Так же они поступали и с грушами, и с черносливом. Это было вкусно и полезно, куда полезнее, чем соки с добавлением консервантов. В эти дни никто не заходил к Злате, ну разве что Тимофеевна иногда, но та чаще всего заглядывала по вечерам, приносила что-нибудь к чаю, который они пили вместе.
Поэтому, когда брякнула клямка калитки, Полянская, удивившись, выглянула из-за густой стены виноградника. На дорожке появилась баба Маня. Она медленно шла, глядя себе под ноги, и чему-то посмеивалась. Злата улыбнулась, обрадовалась, увидев старушку, сразу вспомнив, что в гости к ней она не заходила, кажется, целый месяц, а то и больше. По крайней мере, вернувшись из Минска, ни разу не навестила свою пожилую приятельницу.
Конечно, звонила ей, и из Минска тоже, а вот навестить ее так и не собралась. Стало стыдно, ведь девушка знала: бабе Мане даже эти короткие прогулки до ее дома давались с трудом. Артрит, прогрессирующий с годами, мучил старушку страшными болями, лишая самых простых радостей в жизни.
— Баба Маня! — окликнула девушка старушку, выйдя из беседки. — Здрасте! Проходите вот сюда, в беседку, тут тенечек и прохладней…
— Ох, Златуля, здароў! Чуць дакалдыбала! Ох, i замучаў жа мяне хандроз! Сiл няма ўжо нiякiх!
Старушка сошла с дорожки, дошла до беседки и тяжело опустилась на лавочку, с трудом переводя дыхание.
— Утамiлася! — сказала она.
Злата быстренько сбегала в дом и вернулась оттуда со стаканом холодного компота, молча протянула его старушке.
— Во пячэ, а! — посетовала баба Маня и с благодарностью приняла стакан. — Гэта ж калi так было, што восень такая пякучая, як летам? 3iма лютая будзе! I без снегу, вiдаць! Пагана гэта! Ну, а ты як тут? Адна? Цiмафееўна казала, Лёшка ў Мiнску? Пяе?
Злата с улыбкой кивнула.
— Да, его приглашают в клубы ночные поработать, но он вернется через пару деньков, и тогда уже я поеду. Пока приглашают, надо ездить! Что ж делать?
— Мы з Нiнай гаварылi толью ўчора пра гэта… Мо б лепш было, каб вы ў Мiнску засталiся i Машку аддалi ў школу там? У вас жа там усё… А матацца туды-сюды… Цяжка…
— Ничего, мы справимся! — Злата улыбнулась. — Наш дом здесь и Машкин тоже, а там мы квартиру Леши давно в студию превратили. Там мы можем переночевать ночь-другую, но жить с ребенком… Нет, там совершенно не те условия. Ребята-музыканты, Лешины друзья, там все время собираются, репетируют, что-то записывают, да и я тоже… А здесь Маняше хорошо. Свежий воздух, простор… Да и мы сами ни за что надолго не расстанемся с деревней. Нет, мы даже мысли об этом не допускаем! К тому же вас на кого я оставлю? — улыбнулась девушка и, присев напротив бабы Мани, вновь принялась потихоньку резать яблоки.
— Ой, маўчы лепш! — как всегда при этих словах, замахала руками баба Маня, а Злата лишь улыбнулась. — Нам ужо, качоўкам старым, на кладбiшча пара збiрацца! Хiба нам што трэба ўжо?
— А мне нужно! Нужно, чтобы вы были… Помните, вы говорили мне, о чем мечтали всегда…
— Да помню, калi ж не… Толькi не будзе гэтага нiколi Златуля. Здаецца мне, загiня дзярэўня! Ты толькi глянь — лета кончылася, i ўсе раз'ехалiся. Я калi выйду на вўлiцу у абед да калодзежа, прысяду на лаўку, сяджу, гляджу, а кругом нiводнага чалавека. I так можна дзень прасядзець i нкога не ўбачыць. Нiхто табе па дарозе не пройдзя, i машына не праедзя!
— Зато можно сполна насладиться тишиной! Я тоже вот сижу сейчас здесь, яблоки режу и слушаю, как жужжат мухи и пчелы! И так хорошо просто сидеть и слышать эти звуки и никакие другие! — Злата улыбнулась, понимая, что баба Маня, скорее всего, не поймет ее. — И все же я склонна думать, деревня не умрет! Так что не говорите мне о кладбище! Я вам это запрещаю! Вы еще доживете до тех времен, когда в Горновку снова возвратится жизнь! Может быть, здесь и не застроят пустыри новыми домами, но у тех заброшенных хат снова появятся хозяева! — убежденно сказала девушка и, не дав старушке опомниться, заговорила о другом. — А где вы были, баб Маня?
— Да вось сёння трохi лепш сябе стала адчуваць, думаю, дай схаджу ў той канец дзярэунi, Нiну даведаюсь, к Арышы зайду! Ды во чуць да цябе трапiла, зайшла адпачыць! Нiна мне званiла сёння, кажа, з лесу толькi прыйшла, пятнаццаць белых узяла ў бярэзнiку Сенажаткi. А там, мая ўнучачка, заўсёды добрыя грыбы раслi! Каб ты знала, Златуля, як мне хочацца ў лес па грыбы схадзiць! Казала я табе цi не, як улетку мае дзеўкi мяне пад ручкi да лесу давялi ды на краю аставiлi каб я хоць тым паветрам дыхнула? Яны пайшлi а я на пнi сяджу, i здаецца мне, шчас ускачу i пайду ягады збiраць! Вось я iду паглядзець на яеныя белыя! А зараз во выйшла толькi са двара, гляджу, Дунька паняслась па дарозе! Скоранька так бяжыць, рукамi размахвае! Я хацела яе клiкнуць, тады думаю, да ну цябе к чорту, бяжы! А тут Сярак выходзiць са свайго двара да i заве яе! А яна яму: адстань, кажа! Ты п'яны, я п'яная, нiма нам з табой аб чым гаварыць! I пабегла далей! А ён услед ёй бубнiць, от жа ведзьма гарбатая… А мяне ж разабрала, думаю, дзе ж гэта Дунька набралася i адкуль бяжыць! Ка мне не заходзiла, да Цiмафееўны тожа. Ну я i пытаю ў Серака. А ён жа сам чуць на нагах стаiць! Кажу, не разумею, што тэта сёння у дзярэўнi за празнiк такi, што усе п'яныя… А яно што… Дачнiк жа тут… Дзень нараджэння ў яго…
При упоминании о дачнике, то есть Дороше, сердце Златы пропустило один удар. Нож, дрогнув в руке, едва не поранил палец. Девушка ниже опустила голову, чтобы баба Маня не увидела, какое смятение отразилось на ее лице… «У него сегодня день рождения…» — забилась в сознании мысль, поднимая из глубины души сложную противоречивую бурю чувств и эмоций — боли, тоски, отчаяния, любви, собственной вины и непреодолимого влечения.
У Витали сегодня день рождения, а она даже не знает об этом.
Баба Маня, не замечая ее состояния, как ни в чем не бывало продолжала говорить.
— Вось яны ўсе i поўзаюць к яму. I Маслюкi, мабыць, тожа там, бо не вiдна зрання. Усе п'янiцы на дзярэунi там п'юць дзень, i дажа Дунька трапiла, курва! — старушка замолчала на мгновение, переведя дыхание, глотнула компота. — Ты сёння да аўталаўкi не падходзiла, Златуля?
— Нет, я сейчас, когда за Машей езжу в школу, захожу в магазин у них там, в деревне, если мне что-то понадобится, а вообще езжу в город, там большой супермаркет открыли, есть все, что душе угодно. Мы в основном только там и закупаемся. А что случилось? Было что-то хорошее сегодня в автолавке? — спросила Злата, пытаясь держаться прежнего непринужденного тона.
— Ды свiнiну прывозiлi, харошую такую. Сала з мясам i не дарагую. Я сабе ладны такi кусок узяла, кiлаграм на пяць. Раздзялю, сала засалю. Мне хоць i нельга яго есцi, але ж другi раз хочацца. А мяса ў халадзiльнiк палажу. Калi баршча зварыць будзе, а мо перакручу на фарш, калi катленiцу якую спекцi.
— А мы как-то свинину и не покупаем. Только, когда родители тут, папенька без яичницы с салом утро не начинает, а так я курицу покупаю. Машка любит бульончик, да и отбивные тоже…
— А у мяне кура ўжо месяц ляжыць. Да толькi каму мне гатовiць зараз? Гэта ўлетку, як дачка з сям'ёй была тут, а зараз… Ранiцай кофа з чым-небудзь вып'ю i так да вечара… А то калi бульбы ў грубе зжару цi кашы звару… Адной не ядзiцца, ложку, другую з'ем i сабаку цi курам аддаю. Шчас добра жыць на свеце, Златуля. Грошы кожны месяц дадому носяць i ў магазiнах ёсць ўсё. Каб толькi елась. Зараз бы жыць i жыць, а сiл няма. Здароўя падводзiць. Сорак гадоў кароў даiушы, якоя здароўя будзе? Толькi б вайны не было! Як пабачу па тэлявiзару, што на свеце робiцца, страшна становiцца. Не за сябе, за дзяцей, унукаў… А як успомню, як мы раслi i што елi.. Калi раён наш асвабадзiлi ад немцаў, мы ад партiзан з лесу выйшлi, а дзярэўнi няма, немцы ж спалiлi. А дзявацца няма куды. Бацька дзесьцi на вайне, а нас у маткi шасцёра. Зрабiлi зямлянку i жылi ў ёй, а там было поуна тараканаў, блох, мышэй, вужэй. Матка прыносiла на ноч саломы, мы пад галаву сцялiлi што было, штоб у вушы не калола, i так во спалi, а ураннi яна выносiла ўсё… А возле землянкi ў нас трохi проса расло, увосень яго зжалi i мы ўсёй кучай на вулiцы спалi, панакрыемся хто чым, а ўранку падымаемся, а кругом iней… Мы потым з маёй пакойнай сястрой часта ўспамiналi, як тады жылi, як не памерлi, да, мабыць, ужо тады здароўя i падарвалi..