И мой любимый муж захотел наследника, что было естественным. Я тоже думала о ребенке, мне было тридцать девять лет. Но, как оказалось, забеременеть в этом возрасте не просто, отнюдь не просто. Лишь через год, пройдя обследования и лечение, я поняла, что наконец-то жду ребенка. Мы были так счастливы. Но на четвертом месяце плод перестал развиваться, оставлять его и надеяться на чудо было опасно, врачи не подписывались под этим, и я согласилась… Мне сделали чистку. Врачи утешали и обнадеживали, говорили, все еще будет и все будет хорошо, но время шло, а ничего хорошего не происходило. Снова были анализы, обследования, соскобы и бесконечные процедуры. А муж мой зря времени не терял, нашел себе другую, молодую, которая с легкостью забеременела и родила ему сына. А я ушла. Вернулась в свою квартиру, на свою прежнюю работу. Конечно, прошел еще не один год, прежде чем я смогла примириться со всем, простить саму себя, ведь я знала, что никто, кроме меня самой, не виноват в случившемся. Но сколько бы я не оправдывала себя, сожаления не отпускали… Я могла бы родить ребенка, могла бы стать матерью, но я сама, собственноручно, себя этого лишила. Примирившись с мыслью, что уже никогда мне не стать мамой, я стала жить для себя, я умела жить для себя, лелея и любя себя, завела себе любовника, став стервозной, холодной и непреклонной дамочкой. Не то чтобы я была так уж счастлива от этого, но подобное поведение, по крайней мере, позволяло сохранить лицо, а для меня в тот момент только это и было важным. Вот так я и жила, пока однажды, в гостях, куда меня затащила одна знакомая, я не познакомилась с Блотским. Я, как всегда, расфуфыренная, скучающая дамочка с выражением легкого презрения на лице. Мне неинтересно, и я подумываю, как бы уйти, и натыкаюсь на внимательный взгляд голубых глаз, в которых вижу понимание и сочувствие, и это так неожиданно и странно. Я отвожу глаза, отворачиваюсь, но взгляд этого незнакомого мужчины как будто что-то задел во мне. Я не смогла не обернуться. Он смотрел мне вслед и, встретившись со мной взглядом, улыбнулся. И я улыбнулась, хоть и не собиралась этого делать. Я, естественно, поинтересовалась у знакомой, кто этот мужчина, но она не знала. Когда я собралась уходить, он подошел, представился и предложил проводить. И я согласилась. Знаешь, я до сих пор помню, как мы гуляли с ним по ночному городу. Был сентябрь. Мы говорили обо всем на свете, и так легко было говорить и смеяться и чувствовать себя двадцатилетней девочкой, впервые оказавшейся на свидании. Ты знаешь, Злата, никогда, ни с одним мужчиной, претендовавшим на мое внимание, я не разговаривала так много. К тому же у нас оказалось так много общего. В тот же вечер он рассказал мне, что у него умерла жена, которую он очень любил и любит до сих пор. Рассказывал и о сыне, и о тебе, и вашей девочке, которую вы удочерили. Мы забыли о времени, а когда спохватились, на востоке задрожал рассвет. Честно говоря, я была очарована этим мужчиной, который в общем-то был мне не пара и совершенно отличался от всех моих прежних поклонников, но меня в тот первый вечер потянуло к нему так, как ни к кому раньше. И я не отказалась бы, если бы он пригласил меня к себе домой или сам напросился в гости. Но он не сделал ни того, ни другого, просто вызвал мне такси и сказал, что рад был знакомству, и позвонил уже на следующий день. Очень скоро я поняла, что нет ничего прекрасней на свете, чем коротать вечера с человеком, которого любишь по-настоящему, готовить ему еду, стирать и гладить, рассказывать ему обо всем и видеть его заинтересованность, класть голову ему на плечо и чувствовать умиротворение. Именно встреча с Блотским окончательно примирила меня с тем, что я никогда не познаю радость материнства… А тебе не позволю совершить непростительную ошибку. Мне жалко Лешку, несмотря на натянутость отношений между нами, я знаю, что он хороший парень и любит тебя. Но тебя я люблю так, как если бы ты была моей дочерью, и как мать я тебя очень прошу, не совершай то, о чем будешь жалеть. Ты поймешь, что я была права, когда прижмешь к груди маленький теплый комочек.
— Я не знаю, Ирина Леонидовна… — с мукой в голосе произнесла девушка и закрыла лицо руками. — Все так сложно. Я ведь разрушу свою жизнь, впрочем, я ее уже разрушила. Согласившись оставить ребенка, я просто закончу начатое. И останусь среди развалин. Я потеряю и Лешу, и Виталю и останусь одна с двумя детьми на руках.
— Нет, ты не останешься одна. А мы? Твои родные, я, твои поклонники, люди, которые уже успели полюбить тебя и твои песни?
— Уж не думаете ли вы, что я буду прыгать на сцене с животом? Нет, об этом придется забыть. Придется выбирать… Придется идти на компромисс. Нет, у человека не может быть все сразу. Придется выбирать между карьерой и материнством… А у меня диплом в этом году.
— Злата, дорогая моя, поверь мне, все будет хорошо и с дипломом, и со всем остальным! Все утрясется и будет так, как должно быть! — сказала Ирина Леонидовна и, наклонившись к Полянской, погладила ее по голове, как ребенка. — Ты справишься. Я знаю. Меня всегда поражали твои целеустремленность, смелость и стойкость. Ты сильна, ты справишься и без своих мужчин! — убежденно добавила женщина.
Глава 14
Слова Ирины Леонидовны, история ее жизни, ее непреклонная убежденность все же смогли посеять сомнения в душе Златы, но вместе с ними ее захлестнул и страх. Вернувшись в Минск из небольшого турне по городам Витебской области, девушка посетила врача, которая, осмотрев ее, заверила, что с ней все в порядке. Она предположила, что срок около двух месяцев, и порекомендовала сдать все положенные анализы, поинтересовавшись, где она собирается становиться на учет по беременности.
Идя в женскую консультацию, Злата Полянская, так ничего и не решив для себя окончательно, еще не знала, что будет делать после этого визита, все еще сомневаясь, и склонна была сделать аборт. Но так и не смогла заикнуться о нем в кабинете. А женщина-врач, у которой она была на приеме, даже не спросила, желает ли она сохранить беременность. Для нее было совершенно очевидным и естественным сохранение. Ведь это была первая беременность Полянской, к тому же и возраст говорил сам за себя. В тридцать лет с нашей экологией и каждодневными стрессами уже сложно было выносить и родить здорового ребенка. Поэтому врачом не было произнесено то слово, которое Злата произнести не смогла. Внимательно выслушав рекомендации врача, девушка вышла из кабинета и огляделась по сторонам. По коридорам сновал медперсонал и беременные с разными сроками.
Кто-то, как и она сама, с еще маленьким сроком почти бежал по коридору, прижимая к груди сумочку и медицинскую карту. У кого-то еще не заметен был животик, но взгляд был таким безмятежным, умиротворенным и счастливым, как будто этим женщинам одним была ведома некая тайна, сродни чуду, волшебству… Скрытая от посторонних глаз и известная только им. Кто-то уже на более поздних сроках шел неторопливо, медленно, гордо выставляя вперед животик. Были и те, которые, дохаживая последние недели, шли по коридору, как уточки, переваливаясь с ноги на ногу. Их всех объединяла радость приближающегося материнства, гордость, ведь, несмотря на скептицизм мужчин, они понимали, что выполняют главное предназначение женщины — вынашивают дитя, продлевают род. И каких бы высот ни достигли мужчины, какие бы открытия ни сделало человечество, дать жизнь другому человеку — самое главное и значимое из всего открытого, достигнутого, изведанного и совершенного. И сделать это может только женщина.
Злата улыбнулась, глядя на беременных девчонок, чувствуя, как глаза щиплет от слез, счастливых слез. Девушка едва удержалась от желания прижать ладонь к еще плоскому животу, в котором уже два месяца жило маленькое чудо, которое они с Виталей сотворили.
Кажется, только сейчас, выходя из женской консультации, Злата Полянская осознала: у нее будет ребенок. И она его сохранит.
В Минске, вдали от Леши и Витали, девушка почувствовала ту особую неразрывность, связывающую мать и ребенка, радость от осознания единения с ним. Будто весь мир вдруг остался за стенками кокона, в котором была она и едва зародившаяся жизнь ее малыша. Здесь, в Минске, вдали от всех, она смогла почувствовать то невероятное счастье, от которого хотелось просто беспричинно улыбаться или плакать.
Но оно закончилось, когда Полянская вернулась в Горновку, взглянула в голубые глаза мужа и ее захлестнул страх. Как они с Маняшей обрадовались ее приезду. Как они ее ждали. Приготовили ужин, навели в доме идеальный порядок и даже собрали для нее осенний букет из хризантем, желтых листьев клена и рябины. Как только она вошла в дом, дочка, повиснув на ней, ни за что не желала отпускать и потом весь вечер так и ходила, вцепившись обеими ручонками ей в руку. И пусть с Лешей они разговаривали по телефону каждый день, все равно было так много всего, о чем хотелось рассказать. Особенно Маняше, у которой каждый новый день в школе был полон открытий и впечатлений. Девочка была в восторге от своей первой учительницы, но еще больше от детей, общения с которыми была лишена раньше и теперь восполняла это. Болтая без умолку, девочка рассказывала то о Саше, то о Даше, то о Кате, а то и обо всем классе сразу.
Она говорила о том, чем они занимались с папой в ее отсутствие, как ходили в гости к бабушке и какой страшный дядька поселился у бабы Ариши, и под конец принесла рогатку, которую для нее смастерил дед Матвей.
Злата слушала девочку, улыбалась, раскладывая одежду, умываясь и садясь за стол. Потом, встав из-за стола и перемыв посуду, они устроились на диване в столовой. Машка, притащив из своей комнаты книги, листала их, устроившись на ковре, и особенно понравившиеся картинки показывала родителям.
За окном непроглядным мраком их обступала октябрьская ночь. Ветер, качая деревья в саду, царапал ветками о старую шиферную крышу веранды. В грубке трещали дрова, мерно отсчитывали минуты настенные часы. Родные стены бабушкиного дома ограждали их от всего мира, знакомые предметы интерьера, замерев, смотрели на них со всех сторон. Уютом, покоем и умиротворением дышало все вокруг. И Злата, беззаветно любя этот дом, любила такие вечера, когда они были втроем с Машей и Лешей.