«Злата! — аккуратно было выведено Лешиной рукой. — Ты уж прости, что забрал вещи в твое отсутствие, но собирать их при тебе я вряд ли смог бы. Я уезжаю в Минск. Не знаю, зачем тебе пишу это сейчас, тебе ведь уже все равно, куда я еду и зачем, но, чтобы привыкнуть к этому, мне понадобится какое-то время. Я понимаю, у тебя сейчас другие заботы. Если тебе понадобится развод, ты знаешь, как меня найти. Я дам его тебе. Ты заслуживаешь счастья, и, если твое счастье — он, я не стану вам мешать. Наверное, я сам виноват в том, что произошло! Наверное, я не любил тебя достаточно сильно, я не сумел заставить тебя забыть о нем. Я прошу только об одном: не бросай сцену и свою писательскую деятельность. Ни ради чего не бросай. Зная тебя, могу лишь предположить, как потом ты будешь об этом жалеть. И еще, не лишай меня, пожалуйста, дочки. Что бы ни произошло между нами и как бы ни сложилась твоя дальнейшая судьба, я, как и прежде, хочу оставаться ее отцом. Прощай, Злата. Будь счастлива. Алексей».
Злата осторожно сложила письмо и сунула в карман спортивной кофты, которая была на ней. Она так и осталась сидеть на табурете, глядя прямо перед собой. Потом ее взгляд упал на сцепленные на коленях руки и обручальное кольцо. Осторожно сняв его с пальца, она несколько секунд просто смотрела на золотой ободок, который пять лет назад Алексей Блотский надел ей на палец. Тогда Злата была уверена, это навсегда, ведь Леша был как раз тем самым человеком, которого ей хотелось видеть рядом с собой до конца дней. И это не было обманом. По крайней мере, она не обманывала Лешу. Она обманула себя.
Полянская сунула обручальное кольцо следом за письмом, не уверенная, потребуется ли ей развод или это будет совершенно не важным. Но она знала точно, что с этой минуты носить обручальное кольцо и зваться женой Алексея Блотского не имеет права. О будущем Злата Полянская сейчас не могла думать, слишком уж тяжело это было. Слишком много вопросов всплывало в сознании. Настоящее было зыбко и непрочно. А впереди еще тяжелый разговор с родителями, да и бабульки в деревне скоро все поймут и станут спрашивать.
Глава 16
Но прошла неделя, прежде чем Злата решилась рассказать все маме. Все это время бабульки, ее верные подруги, советчицы, наперсницы, родственницы и просто добрые престарелые женщины, растерянно молчали, переваривая информацию, не звонили и не появлялись на пороге. Молчала и Злата, не звонила и не ходила больше в гости по вечерам, чувствуя, что между ними разверзлась пропасть, и зная, что переступить ее будет непросто. То, что случилось, и девушка отчетливо это понимала, подорвало доверие и уважение к ней старушек, то, чем она всегда так гордилась и дорожила. Злате стыдно было звонить кому-то из них, и она понимала, что произошедшее навсегда изменит к ней отношение деревенских. Наверняка в деревне уже все знают, что произошло, и, конечно, осуждают ее, не одобряют и порицают. Девушка не знала, что сказать, как оправдать себя, заставить понять ее и поверить. Леша был замечательным. Все в деревне это знали. У нее не было причин так поступать с ним, кроме одной — она не любила его так, как должна была любить. А это они понять не смогут. Их жизни и судьбы не были легкими. И не раз, глядя на Злату и Лешу, они, вспоминая свое, меж собой говорили, как же девушке повезло. Ведь они были идеальной парой…
А оказывается, она не любила, более того, любила другого и теперь ждала от него ребенка. А этот другой женат, у него сын. И вполне возможно, узнав обо всем, он просто оставит ее. Вот этого они понять никогда не смогут. Сколько бы Злата ни пыталась им объяснить. Все эти мысли и тревога, не отпускающая девушку ни на минуту, плохо сказывались на самочувствии Полянской. Бесконечные скачки давления, бессонница, головокружения и приступы внезапной слабости стали последствием нервозности и волнения, а ведь сейчас, в эти первые месяцы, ей особенно нужно было беречься. И все же распускаться Злата не могла себе позволить. В первую очередь ей совершенно не хотелось, чтобы Маняша что-то заметила.
Поэтому рядом с дочкой Полянская оставалась такой же улыбающейся, веселой, заботливой мамой. Они так же, как всегда, играли, баловались, смотрели мультфильмы, читали, пели, смеялись, занимались уроками, рисовали и играли на фортепиано в две руки. Так же выходили погулять, когда позволяла погода. Забота о девочке — то, что невозможно было игнорировать, погрузившись в собственные печали. Как и прежде, она готовила дочке завтраки и ужины, убиралась в доме, занималась стиркой и глажкой. К тому же впереди маячила последняя сессия, а после государственные экзамены, дипломная работа.
И если Злата не занималась домашними делами и дочкой, она садилась за музыкальный инструмент или разбирала ноты, листала конспекты и изучала музыкальную литературу. Созваниваясь с одногруппницами, она долго обсуждала с ними темы, конспекты, материал. Это немного отвлекало, не давало утонуть, занимало мысли. На рукописях сосредоточиться было сложнее. Роман требовал полной отдачи, по-другому Злата не умела. Ей нужно было полностью сосредоточиться на мыслях и чувствах главной героини, вжиться в образ, а она не могла. Слишком сильны были собственные тревоги и волнения, и они как будто блокировали все остальное.
Злата переживала, тревожилась, ждала и боялась. То порывалась позвонить Витале и все рассказать, а там будь что будет, то, наоборот, давала себе клятву больше никогда не звонить ему, не отвечать на звонки и не искать с ним встреч, скрывая от него свою беременность и правду. Она переживала из-за всего произошедшего, но все же свозила обоих Масько в райцентр, чтобы они смогли сфотографироваться на паспорт, написать заявление об его утере, оплатила штраф и даже отвезла их пройти флюорографию, припомнив, что участковый и об этом в тот день что-то говорил. Она улыбалась, слушая их разговоры и перебранку. Заехав в магазин, Полянская купила им кое-что из еды, понимая, что сейчас им в деревне заработать негде.
Родители приехали на выходные. Общаясь с мамой по телефону все эти дни, Злата так ничего и не смогла сказать. Но когда они приехали, девушка поняла, что таиться больше не сможет. Маме надо все рассказать. И неважно, поддержит или ужаснется Елена Викторовна тому, что произошло. Она ее мама, и, рассказав ей все, Злата тем самым будто сбросит с души непосильный груз, как в детстве, когда она делилась с мамой бедами и печалями, всем, что тревожило ее. В ней, не угасая, продолжала жить вера, что мама, как и прежде, все поймет, подскажет, поможет, избавив ее от тревог и волнений. Казалось, стоит, как в детстве, уткнуться головой маме в колени — и все будет хорошо. Девушка знала: даже если она просто все расскажет маме, станет легче.
Всю субботу они с мамой занимались уборкой в доме, а папа весь день убирал и перекладывал что-то под навесом, где недавно сложили дрова, и под поветью, где за лето скопилось немало хлама, до которого все не доходили руки.
После ужина, во время которого папуля опрокинул пару рюмок самогона, он улегся на диване у телевизора, и скоро дом огласил его приглушенный храп. Мама поставила чайник, достала конфетницу с конфетами и печеньем, и они, как бывало много раз, устроились втроем на маленькой кухоньке. За окном давно стемнело, а в комнатке, как и прежде, было по-домашнему тепло и уютно. Злата любила такие неспешные вечера, когда они сидели с мамой и говорили обо всем на свете.
Сегодня, как и раньше, девушка сидела, кутаясь в старенький бабушкин платок, и, подпирая щеку рукой, помешивала в чашке чай. Маняша, выпив молока, посидела с ними несколько минут и убежала играть.
Мама что-то говорила, рассказывала о каких-то знакомых, конфликте на работе, желании поскорей уж дождаться пенсии и оставить работу, о последней выходке отца, о своей сестре и Аньке с Васькой. Злата кивала, улыбалась, рассказывая что-то о горновцах и Масько, но мыслями она была далеко, решая про себя единственную задачу, как же заговорить с мамой о самом главном, рассказать о случившемся. В конце концов, мама замолчала, а девушка как будто и не заметила этого.
— Дочка, что-то случилось? — спросила мама, внимательно посмотрев в ее лицо.
Злата кивнула, постаравшись улыбнуться.
— Случилось. И многое. Мы с Лешей расстались. И у меня будет ребенок! — выпалила на одном дыхании Полянская, глядя прямо в глаза Елене Викторовне.
— Ох ты, господи! — от неожиданности только и смогла сказать мама. — Но… Злата, что-то я не пойму… У тебя будет ребенок? То есть мы с папаней твоим станем бабой и дедом? Господи ты мой, дочка, и когда?
— В конце апреля!
— То есть ты уже три месяца беременна? А почему не сказала? Ох, дочка, ну это ж просто замечательно! Подожди, пойду, налью себе рюмку самогонки! Такие новости, да и отметить надо! Вот папуля твой обрадуется! — Елена Викторовна, взволнованная и обрадованная, встала из-за стола и, подойдя к холодильнику, извлекла оттуда початую бутылку самогонки и тарелку с нарезанными колбасой и мясом. Все это она поставила на стол. Сходила к буфету за рюмкой и хлебом и снова вернулась к столу.
— Ты уже была у врача? На учет стала? Сейчас обязательно надо стать на учет до двенадцати недель. У какого врача ты стала на учет? Я, конечно, понимаю, что у нас в райцентре не самые лучшие врачи-гинекологи… — засыпала ее вопросами мама. — Господи, Златуля, как же я рада! — наклонившись к дочке, Елена Викторовна, обхватив ее за плечи рукой, на мгновение прижала к себе и поцеловала в висок, прослезившись. — Я уж и не думала, что это когда-нибудь случится. Маняша, конечно, замечательный ребенок, и мы ее очень любим, но ведь так хочется подержать на руках твоего ребеночка, нашего родного внука или внучку. Вы кого хотите? Мальчика или девочку? Мы бы с дедом были рады внуку…
Злата слушала, смотрела на маму и улыбалась, хоть самой хотелось плакать.
— Мамуль, это не Лешин ребенок. Я говорила, у нас с Лешей не может быть детей. Мы расстались. Леша уехал!