— Ничего. Ты правильно сказал: я сама приняла это решение, а значит, я сама справлюсь со всем. Езжай домой, забудь о нас, живи как раньше. Я уже говорила, ты ничем мне не обязан… Вот и все! — не глядя, однако, на мужчину, произнесла Полянская.
— Вот и все… — медленно повторил за ней Дорош и пошел к выходу.
Злата не подняла глаз, но как только за ним захлопнулась входная дверь, закрыла лицо руками и зажмурилась. Слезы сдавливали горло, жгли в груди, готовые вот-вот хлынуть из глаз потоками, но девушка не могла себе их позволить. Нет, если сейчас она начнет плакать, остановиться не сможет, а она должна быть сильной.
«Я справлюсь!» — кажется, в сотый раз, как заклинание, повторила она, вот только уверенности в себе не чувствовала. Она осталась одна: беременная, с семилетней дочкой на руках, в большом доме, глухой деревне, а впереди зима…
В какой-то момент отчаяние, безнадежность и страх полного глубинного одиночества навалились на девушку, заслонив собой все другое, и на мгновение показалось, что она задыхается. Но это было минутным чувством. Оптимизм, жизнерадостность, стойкость и упрямство, свойственные ее натуре, взяли верх над отчаянием и малодушием. Злата вытерла мокрые глаза. Она не одна — с ней Маняша и маленькое существо, живущее в ней, у нее есть родители, готовые во всем поддержать ее и помочь, родственники, друзья, у нее есть этот дом и эта деревня, и любимая работа. Ради всего этого она не позволит себе раскиснуть, сломаться, впасть в уныние и грусть. Как бы там ни было, Злата ни о чем не жалела.
Теперь, когда Леша и Виталя знали о ее беременности, когда все прояснилось и позади тяжелые разговоры, которых она так страшилась, в том числе и признание родителям, теперь, когда время страхов, нерешительности и неопределенности прошло, Полянская поняла, что приняла единственно правильное решение, пусть из-за этого пришлось многое потерять. И теперь это было не так уж важно, главное, у нее будет ребенок, ребенок от любимого человека, а ради этого можно вытерпеть и не такое…
Как будто услышав ее мысли, почувствовав край ее отчаяния, в гости приехала Анька с Тимофеем, а потом еще нагрянул Васька. Всю неделю их пребывания в доме царили веселье и смех. Потом позвонила Ирина Леонидовна, она включила Злату в программу концерта, проходившего в одном из областных центров. Потом дало о себе знать издательство, ее приглашали с презентацией книги в Поставы и сразу же на запись программы о литературе. Как будто сговорившись, ей не давали скучать, грустить, засиживаться дома, погружаясь в собственные невеселые мысли. И если в издательстве, ни о чем не подозревая, лишь предлагали девушке выполнить часть условий, указанных в авторском договоре, то Ирина Леонидовна, зная обо всем, в том числе о последнем разговоре с Дорошем, считая себя ответственной за произошедшие изменения в судьбе Полянской, работала не покладая рук и заставляла работать Злату, зная, как много значат для девушки сцена и зритель. Только на сцене все неурядицы забывались, улетучивались, а адреналин захлестывал все внутри. И казалось, ты уже не принадлежишь себе. Эмоции накрывали с головой, и это было непередаваемое ощущение. В тот момент, когда на сцене происходил обмен эмоциями со зрителем, на все сто процентов девушка чувствовала себя счастливой. Злата, стоя на сцене, понимала: люди, пришедшие на концерт, чувствуют, что у тебя внутри. Их не обмануть. Это почти так же, как и в писательской деятельности. Читатели чувствовали, видели, где просто слова и строчки, а где все подкреплено лично пережитым, передуманным. Она несла людям любовь к родной земле, краю, культуре, фольклору. Полянская это как будто пропагандировала со сцены. Она словно передавала им это, делилась. Ей важно было, с чем уходили зрители с концерта. Когда она понимала, что ей это удалось, когда читала отзывы и комментарии в социальных сетях, эйфория переполняла ее.
Дома проходили бесконечные репетиции под фортепиано и акапельно. Давала знать острая нехватка баяна или гармони, потому что осовремененная музыка — это, конечно, здорово, но хотелось петь под «живую». Почти детская радость от новых народных песен, раздобытых в архивах Университета культуры, и знакомство с Витей и Надей, ребятами, которых где-то нашла Ирина Леонидовна. Они профессионально занимались народной хореографией, бесподобно танцевали и за сущие гроши согласились поставить несколько совместных номеров и вместе со Златой выйти на сцену. Это радовало, это окрыляло, не давая возможности грустить, оглядываясь назад, думать о Витале, снова чувствовать боль и обиду и скучать, отчаянно скучать…
Ноябрь был каким-то совершенно сумасшедшим. Каждые выходные Злата с Маняшей или без нее моталась в Минск. Иногда уехать ей надо было раньше или задержаться до понедельника, и тогда за дочкой в школу приезжал Златин папа и увозил девочку на выходные в город, или в понедельник отвозил в школу, а Злата потом забирала.
Маленький человечек, который жил и рос внутри нее, давал о себе знать совершенно невероятным, щекочущим ощущением. Оно заставляло Злату замирать, прислушиваясь к тому, что происходит внутри, прикладывать ладонь к растущему животику и беспричинно улыбаться. Так уж вышло, что весь прошедший месяц девушка не встречалась ни с кем из деревенских. Погода в ноябре совершенно испортилась. Бабульки сидели по домам, выходя только к колодцу и автолавке. Телефон безмолвствовал, а сама она позвонить не решалась…
А посему была очень удивлена и обрадована, когда однажды после обеда на пороге ее дома появилась баба Маня. Это было первого декабря. Тяжелое серое небо клонилось над деревней, а пожухлые травы, лавочки, заборы и крыши уже припорошил первый снег. В палисадниках несрезанные хризантемы, прихваченные морозом, склонили свои головки под тяжестью снега. Ветер гулял за околицей, свистел на пустырях, кружа в бешеном танце снежинки. Зима распростерла свои крылья над деревней, заставив хаты жаться друг к дружке, а людей безвылазно сидеть по домам. Пустынной стала деревня. Казалось, в ней вообще нет больше людей. Лишь изредка одинокий пес, труся по дороге, мог нарушить царящее безмолвие, да стая ворон, испуганная выскочившим неожиданно зайцем, с громким карканьем взмывала вверх и опускалась на ветки деревьев, которые нещадно качал ветер. Мир вокруг застыл, замер, уснул в ожидании морозов, вьюг и снегопадов. Бабульки на улицу почти не выходили, разве что к автолавке, предпочитали сидеть дома и общаться исключительно по телефону. И Злата, если и выходила погулять, ни разу никого не встретила на пустынных улицах Горновки.
Отвезя Машку в школу, Полянская растопила грубку, потому что в доме было зябко, и занялась приготовлением обеда. Она сейчас старалась с самого утра справиться со всеми домашними делами, чтобы потом до самого вечера, пока не придется ехать в школу за дочкой, заниматься музыкой и писать. Услышав, как хлопнула входная дверь, девушка вышла из кухни. Она никого не ждала, да к ней, кроме Алки Масько, никто и не заходил из деревенских. Да и та бывала не часто, приходила, когда что-то нужно было, в основном, конечно, поесть.
— Ну и холад жа на двары! — закрывая за собой дверь, посетовала баба Маня. — Я i не бачыла ў акне, што такі вецер! Зусім сляпая стала! Во, пакуль дачапала, адубела зусім! Здароў, Златуля!
— Здравствуйте, баба Маня! Проходите, давайте я помогу вам раздеться! — поспешила к ней девушка.
— Скажы, Златуля, ці не дурная баба, у такую пагоду выйсці з хаты! Ой, да толькі сіл няма сядзець ужо адной у прыцемку гэтым! Па целявізару і паглядзець няма нічога харошага! Я званіла як-та пару разоў вам, дык ніхто трубку не браў! Мо целяфон не работая?
— Да нет, работает! Просто я часто уезжала. Дома никого не было, — улыбнувшись, сказала девушка, помогая снять старушке пальто и платок и пододвигая стул. — Вы присаживайтесь, баб Маня, а я сейчас самовар поставлю.
— А мы з бабамі паміж сабой гаворым, што тэта Златулі не бачна на дзярэўні. Думалі, ці не паехала ты мо ў горад да бацькоў. Маські як-та былі, кажуць, тут ты. А не заходзіш. Hi да мяне, ні да Ніны. Ты мо пакрыўдзілась на нас, Златуля? Мо думаеш, што мы асуджаем цябе? Не, мамка мая, ты так не думай, i мы так не думаям, куды нам, старым. Ну, што зробіш, калі так у вас усё здарылася з Аляксеям? Вы маладыя, вам бачней! Жызня, яна такая! Наго ў ёй толькі не здарыцца! Па нам, дык толькі б ты шчаслівая была, толькі б добра табе было, мы табе заўсёды гэтага жадалі, а з кім і як — табе рашаць! I табе жыць!
— Да я не обижаюсь, баб Маня! Что вы! Просто… Ладно, давайте уж чай пить!
— Ну і добра, Златуля! Ты разумееш, як тара з плеч, мы крэпка перажывалі. А цяпер скажу бабам, усё добра. I во, што хацела сказаць табе яшчэ, унучачка! Ты Цімафееўну не абходзь, яна любіць цябе і Машу і вельмі перажывая, што ты не зайдзеш боляй і малую не пусціш!
— Баб Маня, ну как же я могу к ним приходить? Нет, я не против, чтоб Маняша у них бывала, но я… Как-то это неправильно!
— А ў нас, у старых, ты ведаеш, Златуля, іншае паняцця таго, што правільна, а што не… Мы цябе любім, як родную ўнучку! Ты ж нас тут адна ратуеш, падтрымліваеш і не даеш раскіснуць зусім! Так што ты кінь тэта, заходзь да іх! Яны старыя, дачка ў іх памерла, Аляксей у Мінску, і калі цяпер прыедзе, а ты для іх заўсёды застанешся роднай! I не думай па-другому!
— Спасибо вам, баба Маня! — Злата улыбнулась и поставила на стол чашки, потом сходила на кухню за плетеной корзинкой, полной конфет, сухарей и пряников, а потом еще и блюдце с сыром и колбаской принесла.
Скоро закипел самовар, и Злата разлила по чашкам ароматный чай. Занятые чаем, некоторое время они молчали.
— Ну, што новага ў цябе, Златуля? Што там у Мінску чуваць? — спросила баба Маня, как спрашивала всегда. И как раньше, Злата стала рассказывать обо всем, что происходило в ее жизни в последний месяц, зная, что бабе Мане все это интересно. Старушка радуется за нее так, как радовалась бы бабушка, если бы была жива. — Як я рада за цябе, Златуля! Мы часта з бабамі гаворым, да і з дзеўкамі маімі тожа, якая ж ты маладзец! Дай бог, штоб і далей у цябе ўсё было добра! I шло ўсё толькі ў гору! Баба Соня глядзіць на цябе адтуль, зверху, і ганарыцца, нябось!