— Спасибо! — только и смогла сказать девушка, подливая пожилой женщине еще чаю. — Ну, а у вас что нового?
— Да што ў нас ужо можа быць новага, Златуля? Дзень перажылі і добра! Зусім я не грабаюсь ужо. Мо памру к вясне!
— Так-так-так! Вы мне эти разговоры бросьте! Отдыхайте больше. Может, подлечиться стоит? Не говорите об этом! Мы прорвемся и эту зиму переживем! — не терпящим возражения тоном перебила Полянская бабу Маню. — Ды сколькі можна жыць? Скора восемдзесят!
— Десять лет еще как минимум. Туда всегда успеется. Туда попасть не сложно, вот только оттуда еще никто не возвращался. И не хочу я слышать про вечный покой и рай, пусть и богохульство это! Вот в Горновке — рай! И пока есть это голубое небо и возможность видеть эти просторы, надо жить! Не унывайте, баб Маня. Я знаю, дочки ваши в городе и зиму придется снова зимовать одной, но нам ведь не впервые, правда? Перезимуем! — с привычным энтузиазмом говорила девушка и улыбалась так, что не поверить в ее слова было невозможно.
— Ой, Златуля, добрая ты, залатая! — засмеялась баба Маня. — Перазімуем. Толькі, кажуць, зіма суровая будзе…
— Прорвемся! — Златуля, зусім забылася! А ты чула, што хату тэту, што пасля Ніны Лугоўскай стаіць, купілі?
— Да вы что? В самом деле? — несказанно удивилась Полянская.
И удивляться было чему. Дом, о котором говорила сейчас баба Маня, пустовал не одно десятилетие. Злата вообще не помнила, чтобы в доме этом когда-нибудь жили люди. Деревянный дом с обшарпанными грязно-голубыми ставнями, покосившейся крышей, дырявым шифером и почти разрушенным фундаментом. Старый сад, огород, заросший малинником и дикими сливами, покосившийся забор и старые высокие вербы у дома. Он был очень старым, этот дом. И то, что в оконных рамах стояло стекло, не спасало его от внешнего и внутреннего дряхления и разрушения. В нем давно просели и вросли в землю полы, сгнили стропила. По сути, если б у него не было хозяев, его, как и дом Шараев, который на самом деле был еще пригоден для жилья, но не имел хозяев, давно бы снесли, сровняв с землей. Но где-то в районном центре еще жили дети покойной бабы Нелли, которая умерла более тридцати лет назад, и периодически в районной газете появлялось объявление о его продаже.
Просили немного, но даже тех денег жаль было отдать за него. Этот дом не был пригоден для жилья. Его разве что на дрова можно было купить, хотя и в это верилось с трудом. И тут такая новость!
— Цімафееўна казала, дом не то штоб купілі, хазяева за так аддалі яго, толька за дакументы і спраўкі новыя гаспадары грошы заплацілі. Ён жа і капейкі не стоіць! Вецер сільны дуне — і, здаецца, дом вось-вось разваліцца! Печка з грубай разваліліся даўно, гарод заросшы, а што ў даму робіцца! Жах!
— Так кто ж его все-таки купил и зачем?
— А калі б мы зналі, Златуля. Я як да аўталаўкі ішла, бачыла, машына белая стаіць, да не бачыла нікога. А Сярак кажа, мужчыны нейкія былі! Каму патрэбен тэты дом? Жыць у ім няможна, а рамантаваць — грошай трэба столькі, што лепш новы па строіць! — убежденно заявила баба Маня.
Злата спорить не стала, но было любопытно узнать, кто в действительности купил этот дом и зачем.
— А яшчэ пліты нашы знайшліся…
— Да вы что? И где ж? Кто их своровал? Только не говорите, что кто-то из наших…
— Да не, што ты… Тэта з суседняй дзярэўні. Там якіясьці прыезжыя хату купілі, а ў двары лужы стаяць, вось яны і прыглядзелі пліты… Думалі, і не хваціцца ніхто… Участковы быў, прыязджаў Маськоў правяраць і Ніне казаў… Пліты яны назад прывезлі. Так што ляжаць…
Глава 17
Когда в клубе закончился концерт и ребята, собрав аппаратуру, ушли со сцены, Леша Блотский проводил их до машины и помог загрузить все, но домой не поехал, вернувшись обратно. Устроившись в углу барной стойки, он заказал коктейль и, потягивая его, ничего и никого не замечал вокруг.
Близился Новый год, и работы хватало, это, пожалуй, было единственным, что отвлекало, заставляло не думать, не ждать, не стремиться туда, за сотни километров, где он оставил свое сердце, свою душу. Часто после концерта он вот так же, как сейчас, оставался в баре клуба, где они выступали, или заходил в какое-нибудь полуночное кафе и сидел до закрытия. Или просто бродил по ночным бульварам, не замечая холода и вьюги, не видя вообще ничего вокруг. Нет, не пил, просто заказывал чашку кофе или легкий коктейль и, не в состоянии справиться с воспоминаниями, снова погружался в них.
Мучительно было это и, несмотря на те два месяца, прошедшие после разговора со Златой, все так же больно, невыносимо больно. Было в произошедшем что-то, не дающее парню покоя. И, казалось бы, за что себя винить, ведь это Злата предала его, разбив то, что казалось таким прочным и надежным, — их семью? Но все же чувство вины не покидало Лешу.
Бесконечные разъезды, собственная карьера, фестивали, гастроли, друзья — Злата все это понимала, они оба были творческими людьми. Но если нет? Ведь и случилось все, когда он был в очередном отъезде. В их отношениях, в его любви ей чего-то все же недоставало, и в том, что он не понял, не почувствовал, чего именно, тоже его вина. Блотский ведь как будто ослеп. И потерял то, что было главным в его жизни, то, без чего он не представлял себя, — жену, дочку, дом и Горновку — деревню, которая была ему так же дорога и необходима, как и Злате.
Пустая квартира, этот огромный город, близящиеся праздники — все было невыносимо. Все подавляло, угнетало, давило, не давая возможности встряхнуться, оглядеться, смириться и понять, наконец, как же и чем он будет жить дальше. Златовласой девочки с голубыми глазами не будет больше в его жизни никогда! И каждый раз, когда Алексей повторял это про себя, повторял, как будто приговор выносил, казалось, слышит он это впервые…
Парень чувствовал себя так, как будто не стало половины его самого, и не знал, как быть, за что ухватиться. Но еще труднее было отучить себя не думать, не беспокоиться, не просыпаться с единственным желанием позвонить, чтобы услышать ее голос. Леша знал, что Злата приезжала в Минск, и не раз. Он догадывался, где она теперь останавливается, но позвонить или даже просто увидеть ее мельком так и не решился. Как не мог и приехать к бабушке в Горновку.
Он скучал и по Машке. Передав через отца и бабушку дочке подарки к Новому году, сам так и не смог приехать. Леша знал, что должен справиться с собой, должен ради себя, дочки и Златы, и не мог… Пока не мог. И что сделать, чтобы как-то это изменилось в нем, не знал.
— Здравствуй, Леша! — услышал он рядом с собой смутно знакомый голос.
Но не обернулся сразу. Откровенно говоря, ему никого не хотелось сейчас видеть, ни с кем разговаривать, а уж тем более улыбаться, изображая радость. Еще не обернувшись, он догадался, что к нему подошла одна из поклонниц. Подошла, как подходили и другие на протяжении всех этих лет его творческой деятельности, чтобы сфотографироваться, взять автограф, выразить благодарность и восхищение. Вот только отчего же голос девушки показался ему знакомым?..
Блотский обернулся и увидел перед собой темноволосую стильную молодую особу. Здесь, у края барной стойки, царил полумрак, который лишь иногда разрезали цветные лазерные лучи. Блотский не узнал ее. Смотрел на нее, ожидая продолжения, и молчал.
— Что, не узнал? Или уже и не помнишь меня? На самом деле, ведь не виделись много лет. Я Маша, помнишь?.. — продолжила говорить она и, не дожидаясь приглашения, села рядом на барный стул.
Маша, бывшая девушка… Да, Леша помнил ее, нет, не вспоминал все эти годы, но помнил…
— Здравствуй, Маша! — поздоровался парень. — Что-нибудь выпьешь?
— Да, спасибо, не откажусь от мартини!
Блотский махнул рукой, подзывая бармена, и заказал два бокала — себе и Маше.
— Я рада за тебя, Леш. Мы ведь с девчонками сегодня здесь день рождения отмечали, и я, когда увидела тебя на сцене, прям возгордилась! Похвасталась девчонкам, что знаю тебя… А они, представь, не поверили! Ты молодец! У тебя действительно талант… Помнишь, когда-то в компании ты всегда пел нам под гитару, здорово пел, помню, все тогда это признавали, но вряд ли понимали, насколько… Это казалось так естественно… А сейчас ты на сцене… Ты давно на сцене, я знаю. Ты и… — Маша замолчала и отхлебнула поданный барменом мартини.
— А как ты поживаешь, Маша? Чем занимаешься? — больше из вежливости, чем из любопытства, спросил Алексей.
— Я? Да всем понемногу, Леш! Немного работала в модельном бизнесе, немного успела побыть женой, теперь вот как-то больше пытаюсь быть самостоятельной. Работаю в РR-агентстве креативным директором.
— Круто!
— Да, неплохо! Мне нравится!
— Ну, а муж?
— О, так мы расстались года два уже как!
— Что так?
Маша пожала плечами.
— Мы были разными, причем совершенно. А впрочем, чего скрывать — я его просто не любила. А с чужим человеком, знаешь ли, нелегко жить и быть в одном доме, под одной крышей, в одной постели!
«С нелюбимым человеком…» — пронеслось в голове парня.
И он подумал о Злате. А как ей жилось с нелюбимым человеком все эти годы? Под одной крышей, в одном доме, деля постель и жизнь! Ей тоже было нелегко? Ей тоже хотелось сбежать, уйти? Что-то поднялось внутри, спазмы сжали горло, а слезы навернулись на глаза. Он стремительно отвернулся от Маши и вдруг как будто наяву увидел Злату. Увидел такой, какой она была все эти годы, — светлой, доброй, веселой, улыбчивой, деятельной, неунывающей, озорной и ласковой. Все эти годы он был счастлив и ни разу не почувствовал, что жене с ним нелегко. Злата тоже не любила его, но как называлось все то, что было между ними? То, чем они так дорожили, что хранили — их семья.
Что бы сейчас ни говорила Маша, но парень был уверен: все эти годы жена не притворялась…
— Я, наверное, пойду, Маша, поздно уже… — Леша встал и хотел было подозвать бармена, чтобы расплатиться, но девушка неожиданно удержала его за руку.