Но все время приходилось сдерживать себя, напоминая, что все изменилось. А ей так не хватало этих дружеских бесед с Лешей обо всем на свете, и в частности, о творчестве, музыке, аранжировках, текстах, обо всем, что можно было обсудить с человеком, который владел информацией, понимал и смыслил во всем этом, который мог что-то посоветовать и подсказать…
Она понимала: теперь их связывает только дочь, ради нее Леша готов поддерживать с ней отношения, но на прежнюю дружбу с ним не стоит надеяться. Она ее просто не заслужила. С пониманием всего этого Злата и вошла в свой дом, в котором не была столько времени и по которому успела соскучиться.
Родные стены встретили ее теплом и особенным неповторимым запахом, присущим каждому дому. Грубка и печь были вытоплены с утра, кругом была идеальная чистота. В столовой на столе, заботливо укрытая льняной салфеткой, стояла тарелка со свежеиспеченными, конечно же, Тимофеевной пирожками. Сбросив с себя пальто и шапку, не разуваясь, Злата вытащила из-под салфетки один и, жуя на ходу, прошлась по комнатам. Ну, вот она и дома. Зайдя в свою комнату, девушка опустилась на табурет у фортепиано и, продолжая жевать, огляделась вокруг. Знакомые и любимые вещи смотрели на нее со всех сторон, а ее обступала тишина, нарушаемая лишь чуть слышным журчанием холодильника на кухне да ходом старого будильника в комнате для гостей. Старый бабушкин дом принимал ее в свои объятия, а на Злату вдруг навалилась такая тоска, такая безнадежность охватила душу, и захотелось вскочить и бежать куда-нибудь без оглядки от этого одиночества, из этой почти пустой, занесенной снегами деревни…
Но девушка не могла позволить себе поддаться секундной слабости. Отложив недоеденный пирожок, Полянская повернулась к музыкальному инструменту, открыла крышку, погладила пальцами лаковые клавиши, быстро, двумя пальцами, сыграла веселый мотивчик, разрушив тем самым тишину вокруг. Потом закрыла крышку и неуклюже поднялась. Она дома, а значит, пора включаться… Через пару часов ей предстояло ехать за дочкой, а пока следовало позвонить маме, разобрать вещи, позвонить бабе Мане, чтобы узнать последние деревенские новости, и вливаться в домашний процесс.
В последующие две недели желание забрать Машку и перебраться к родителям, которые каждый день просили ее приехать домой и побыть хотя бы до весны, возникало не раз. Уже давно февраль не был таким холодным, вьюжным и суровым, а Злата была на седьмом месяце беременности и каждый раз, когда утром, просыпаясь, выглядывала в окно и видела занесенную снегом дорогу, ее охватывало отчаяние. Чтобы отвезти Машку в школу, надо было очистить от снега машину и прогреть ее, откопать проезд и думать, как доехать до школы.
Дорожные службы не спешили чистить в Горновке дороги с утра, порой приезжали лишь к обеду. И Злата звонила в школу и оставляла дочку дома. Бывало, снегопад начинался к обеду, и тогда она, не дожидаясь, когда он заметет дороги, садилась в машину и ехала за девочкой. Знала, что рискует ребенком, ведь он наверняка чувствовал, в каком она пребывает напряжении, когда каждый раз садится за руль, но ничего другого не оставалось. Да, возможно, из города отвозить Маняшу в школу и забирать оттуда было бы проще и легче, но Злата оставалась в Горновке. Оставалась, потому что знала, как ее присутствие необходимо и важно бабулькам, тем немногим, которые, как и она, оставались в Горновке, страшась непогоды и холодов, боясь выйти за водой и дровами, и, наверное, еще острее, чем Злата Полянская, чувствовали, как зима, с каким-то особым остервенением заметая деревню, вот-вот поглотит и их. Уходить из жизни зимой особенно не хотелось, хотя вряд ли кто-то из них боялся смерти. Хотелось дождаться весны…
Они часто об этом заговаривали и, несмотря на непогоду, по очереди выбирались навестить Злату и считали своим долгом поддержать ее. А Полянская в свою очередь считала своим долгом остаться в Горновке, пережить эту зиму…
Она догадывалась, что само ее присутствие в этой деревне, светлая и безмятежная улыбка, ее уверенность и спокойствие очень важны для них. Конечно, ей, как и им, было тяжело, и они боялись, и она все время держала наготове старый дедов дробовик, который выручал ее не раз, но виду, конечно, не подавала, чтобы не дать бабулькам пасть духом. Но сама снова не могла уснуть по ночам. На выходные приезжали родители. Мама разводила генеральную уборку в доме, стирала, гладила, готовила, понимая, что дочке заниматься всем этим на седьмом месяце беременности уже тяжело, и как-то пыталась облегчить ей жизнь. Папа чистил снег, носил дрова в кладовку, чтобы Злата не таскала их из-под навеса, ведь неизвестно, какой будет погода, еще не дай бог поскользнется на высоких ступеньках крыльца; проверял исправность машины, боясь, как бы она не сломалась где-нибудь на полпути к школе или обратно. Впервые за многие годы привычная его беспечность изменила ему. И засиживаясь допоздна у Михалыча в те долгие февральские вечера, покуривая и пропуская рюмочку, Полянский, впервые озабоченно хмурясь, рассказывал другу, как они с женой переживают за Злату, как боятся оставлять ее здесь одну, беспокоятся, ежеминутно ожидая беды. И зима как назло свирепствует.
Однажды Михалыч, подумав немного над словами своего давнего друга, налил им еще по одной рюмке и со всей серьезностью заявил, что заботу о дочке товарища он берет на себя, нечего Юрику волноваться! Что ж, мужиков в Горновке нет? Вот, он да Валерик! Что ж, они дров в дом Злате не занесут или снег не расчистят? Да и вообще, если надо, они могут и девочку ее в школу возить, ну или хотя бы ездить вместе со Златой, страховать, так сказать…
В тот вечер они выпили еще не одну рюмку, и Полянский не то чтобы забыл слова Михалыча, просто потом решил: ну мало ли чего можно по пьяни сказать и пообещать. Он был очень удивлен, когда уже в понедельник позвонила Злата и сообщила: мужики в деревне, кажется, решили взять над ней шефство. Утром, когда она собралась отвезти Маняшу в школу, пришел Михалыч, пришел помятый и с характерным запахом перегара, видно, опять полночи пили. Однако, не обращая внимания на Златины возражения, заявил, что повезет с ней Маняшу в школу. За руль по известным причинам сесть он не может, а вот побыть экспедитором и подстраховать ее — это запросто. К обеду явился Валерик, угрюмый и молчаливый, и, ни слова не говоря, стал таскать дрова.
…Эта зима стала тяжелым испытанием для Горновки и для ее жителей в отдельности. Злата, пытаясь не пасть духом и поддерживая всех старушек, бессильна была перед памятью сердца и тщетно старалась противостоять воспоминаниям о Витале и тех минутах и мгновениях, проведенных с ним.
Они приходили неожиданно и накрывали с головой, заставляя сердце тоскливо сжиматься, а на глаза наворачиваться слезы. Баба Маня ждала свою старшую дочь, которая была для нее и врачом, и поваром, и хозяйкой, и просто тем главным человеком, который поддерживал и помогал, в присутствии которого старушка забывала о своих болезнях и страхах. А дочь эту зиму проводила у детей и внуков в России и вернуться собиралась только весной. Она, конечно, звонила матери, и очень часто, но баба Маня боялась не дождаться ее…
Злата уже и не помнила, когда было так тяжело и так хотелось, чтобы поскорее пришла весна и время ожидания для нее закончилось. Как бывало уже не раз, верилось, приход весны все изменит к лучшему…
Глава 19
В один из таких суровых февральских дней, когда морозы особенно крепчали и старушки в Горновке лишний раз боялись выйти на улицу, впрочем, не только они, у дома Полянских остановилась большая темная блестящая машина, из которой вышел мужчина и легкой, непринужденной походкой направился к калитке. Входная дверь веранды открылась и закрылась, а Злата, которая в это время готовила обед и тут же, на кухне, занималась привычными домашними делами, не торопясь, с осторожностью передвигаясь в небольшом пространстве комнатки, выглянула из-за дверей.
Она не закрывалась днем, не ожидая незваных гостей, но была готова, что иногда кто-нибудь из деревенских мужиков или же Алка Масько могут зайти. Не проходило и дня без того, чтобы эта колоритная парочка не появилась на пороге ее дома. Впрочем, Полянскую их приходы нисколько не напрягали и не раздражали. Даже наоборот. Она радовалась возможности с ними поговорить. После возвращения из Минска общество дочки было едва ли не единственным для нее. Нет, конечно, на выходные приезжали родители, да и со старушками в деревне она ежедневно болтала по телефону и знала обо всем, что происходило в Горновке. В обязательном порядке каждый день она заглядывала на свои странички в соцсетях, где вела переписку с друзьями и подружками, с которыми ходила в школу и росла, играла в одном дворе, с однокурсниками, многочисленными знакомыми, поклонниками и даже коллегами не только по сцене, но и по писательскому цеху.
Но одиночество этой зимы было слишком тягостным, и ей не хватало живого общения. И пока Толик Масько таскал с улицы дрова, а Злата складывала им в пакет еду и давала пачку сигарет, Алка, зябко ежась, выкладывала ей все, что происходило в деревне. К обеду они обычно успевали обойти все дома в Горновке. С утра принесли воды бабе Мане и узнали, что она сегодня почти не спала всю ночь, так плохо было. Давление было высоким, сбить его самой все никак не удавалось, и она уже подумывала вызвать скорую. Потом они носили дрова бабе Рае и рассказывали, что дочь ее, наконец, дозвонилась вчера до деревни, потому что до этого телефоны не работали, и сообщила, что взяла билеты и через неделю вылетает в Беларусь. А не была она здесь уже лет десять, а то и больше, живя в Санкт-Петербурге. Баба Нина сегодня к обеду ждет гостей, поэтому еще затемно растопила печь и готовит. К Луговской бабе Нине утренним автобусом приехал из области сын. Василий давно разведен, живет один и часто навещает мать, подолгу задерживаясь в Горновке, фактически ведя хозяйство и помогая ей во всем. У Тимофеевны с утра мясные пироги, а у Максимовны шаром покати. От козы, которую они зарезали неделю назад, уже ничего не осталось. Все съели, а из ножек вчера сварили холодец. От всего некогда большого хозяйства остался лишь индюк, такой старый, что и после варки вряд ли получится его разжевать. Лошадь подыхала в сарае. Сена не было еще с осени. И они каждый день ждали ее смерти, надеясь получить страховку. А сегодня утром возле дома Тимофеевны они нашли шкуры освежеванных кабанов. Видно, от свалки, где их выбросили браконьеры, охотящиеся в лесах, их притащили собаки. Масько сказал об этом Максимовне, и та попросила притащить их ей, чтоб потом обдать кипятком и снова сварить холодец.