Куда баба Ариша девала деньги, оставалось лишь догадываться. У нее продолжал от осени жить бомж из соседней деревни. Квартирант-алкоголик, который, по-видимому, помогал ей тратить деньги на выпивку, больше вряд ли что-то умел и хотел делать. Злата никогда не видела его, но Алка рассказывала, что по нему вши ползали и воняло сильно…
Они, как и Масько, и баба Валя, сидели без дров, а те, что таскали из леса, лишь дымили, шипели и не давали тепла. Алка жаловалась, что ночами, прижимаясь друг к другу на печи, от холода они с Толиком не могут уснуть, а по утрам обнаруживают замерзшую в доме воду в ведрах.
Баба Валя с утра уже успела поругаться с бабой Ниной. Кирилловна сегодня отчего-то заартачилась и отказалась дать есть бабе Вале, когда та с утра появилась у нее на пороге. В конце концов, баба Валя тоже получала пенсию, которая накапливалась у нее на счету, потому что ездить каждый месяц в Россию и снимать ее старушка не могла или не хотела. А если и ездила, снимала малую часть, которой надолго не хватало, остальное отправляла внукам на Север, где она прожила все молодые годы.
Баба Нина заявила, что у нее тоже есть дети и внуки, которым она хочет помочь. Баба Валя ушла ни с чем и, обиженная, голодная, отправилась в лес таскать бурелом, чтобы натопить дом. Ее запасы дров, заготовленных за лето и осень, закончились несколько недель назад, и теперь ей приходилось каждый день ходить в лес. Если же на улице было слишком вьюжно, баба Валя шла к Максимовне, у той за дрова отвечал квартирант. Сама баба Ариша едва передвигалась по дому, так ее скрутил ревматизм, но по-прежнему не отказывалась, если предлагали рюмочку-другую…
Выглянув из кухни, Злата ожидала увидеть обоих Масько. Как раз было время их прихода, а они обычно были пунктуальны. Но это были не они. В прихожую, закрыв за собой дверь, вошел Дорош. Сердце екнуло, и колени ослабли. Злата ухватилась за дверной косяк, боясь упасть и чувствуя, как сердце колотится, а горло сдавили спазмы. Господи, неужели он пришел? Она смотрела на него и не могла поверить. Она ждала его, ждала, пусть и пыталась уверить себя в обратном, пусть и говорила себе, что проживет без него, справится, сумеет, забудет… Но все равно продолжала ждать, надеяться, верить и мечтать. И вот он пришел, но Злата не бросилась ему навстречу, продолжая все так же стоять и смотреть. Как будто почувствовав ее волнение, внутри беспокойно зашевелился ребенок.
Интуитивно девушка прижала ладонь к животу и наткнулась на взгляд Дороша. И тут же убрала руку, на мгновение представив, как сейчас она выглядит в его глазах: закрученные в тугой пучок волосы на макушке, совсем не накрашена, в трикотажном светло-сером спортивном костюме и вязаных шерстяных носках, с довольно большим, выпирающим животом. Почему-то стало ужасно стыдно…
Вряд ли в таком виде Злата может быть привлекательной для него. Даже наоборот, в его взгляде, обращенном к ней, ей почудилась гадливость, граничащая с отвращением. Наверняка ему неприятно видеть ее такой…
Он снял шапку, пригладил волосы, да так и остался стоять с мрачным выражением лица, глядя на нее из полумрака коридора. Молчание повисло между ними и мгновенно заполнило все пространство комнаты, стало осязаемым, реальным, ощутимым, обволакивающим, давящим. И нарушить его даже простым приветствием показалось вдруг невозможным.
Дорош первым нарушил это оцепенение. Расстегнув куртку и не разувшись, Виталя прошел в столовую. Злата сделала несколько шагов и прижалась к дверному косяку. Она чувствовала, как возрастающее волнение, клокоча учащенным пульсом в области горла, заставляет ее пальцы нервно подрагивать и сжиматься. Ребенок беспокойно шевелил ножками, Злате очень хотелось прижать ладони к животу и успокаивающе погладить его, но, чувствуя на себе тяжелый, испытывающий взгляд Дороша, она не решалась сделать это.
— Ну, рассказывай, как дела? — пройдясь по столовой и снова обернувшись к ней, наконец, заговорил мужчина.
Он стоял перед ней настолько чужой, холодный, отчужденный, недоступный и такой далекий, что Злате стало страшно и неуютно. Показалось вдруг совершенно невероятным, что это тот самый мужчина, который несколько месяцев назад страстно и нежно сжимал ее в объятиях, смотрел так, что внутри все переворачивалось. Теперь же в его глазах не отражалось ничего. Губы были плотно сжаты, исключая даже намек на улыбку, которую она так любила. Было понятно, он приехал сюда не затем, чтобы узнать, как ее дела, здоровье, положение, не затем, чтобы увидеть ее, и уж, конечно, не для того, чтобы раскрыть ей свои объятия.
Как раз наоборот, и в это верилось куда больше, Виталя приехал сюда в надежде, что ребенок, которого она носит под сердцем и появления которого ждет с таким нетерпением, исчез, растворился, испарился, рассосался, умер. И Злата могла бы поклясться, что это известие принесло бы Дорошу не только облегчение, но и радость.
— Шикарно! — с некоторой долей иронии выпалила Злата. — Как видишь, я все еще беременна и твердо намерена остаться таковой максимум два месяца!
— Я в курсе. И знаю, как ты этим «дорожишь»! Наслышан о твоих подвигах! Сказать, каких именно?
— Скажи! Наверное, я совершила немало! Но на самом деле каждый прожитый день сейчас для меня что-то вроде подвига!
— И, конечно, скакать на сцене в новогоднюю ночь на улице в двадцатиградусный мороз было очень необходимо! Ставила эксперимент? Я ведь в курсе, что после этого ты загремела в больницу с угрозой выкидыша! Ты вообще о чем думала?
— А ты, небось, и рад бы был, если б он все же случился и все закончилось бы плохо?! — вырвалось у нее.
Не стесняясь больше, Злата прижала ладони к животу и стала нежно поглаживать его. Взгляд Витали на мгновение задержался на руках и вновь взметнулся к ее лицу.
Девушка не опустила глаза.
— Ты вот так обо мне думаешь? Я что же, по-твоему, совсем уж бездушное чудовище? — дрогнувшим голосом спросил он.
И показалось, лед между ними дал трещину.
— Для тебя это было бы самым лучшим вариантом! Вспомни, несколько месяцев назад ты настаивал на аборте…
— Я все помню. Но и ты пойми меня. Новость о твоей беременности стала для меня намного большим, чем гром среди ясного неба. Все эти месяцы я жил как на пороховой бочке, каждую минуту ожидая, что все станет известно, выплывет наружу, дойдет до моей жены и разразится скандал. Пойми, я не могу, да и не хочу менять свою жизнь, а ты меня насильно поставила перед выбором! Как, по-твоему, я должен был реагировать?
— Зачем ты приехал? — понимая бессмысленность дальнейшей дискуссии, спросила Злата. Ничего не изменилось. Снова было больно.
Дорош несколько мгновений просто смотрел на нее, а потом, сдвинувшись с места, прошелся по комнате и остановился у стола.
— Ты сожалеешь о случившемся, не так ли? Скажи, если бы ты знал заранее, что все так обернется, ты бы не подошел ко мне тогда? И не было бы ничего? — вырвалось у девушки помимо воли.
Этот вопрос, наряду со многими другими, мучил ее не один месяц, и сейчас ей захотелось получить на него ответ.
— Что толку сейчас говорить об этом? Все равно все уже случилось…
— Ты сожалеешь? Ответь, пожалуйста! Мне нужно это знать! — настаивала Злата, ловя и не отпуская взгляд мужчины.
— Нет, не сожалею! — выдержав ее взгляд, ответил Дорош. — Даже если бы тогда можно было заглянуть в будущее и исправить настоящее, я не жалею о том, что было, ни тогда, когда познакомился с тобой той весной, ни теперь! Я сожалею только о том, что не был осторожен! Тебе чем-нибудь помочь? — без перехода спросил он.
«Помоги! Останься со мной! Не уходи! Держи меня за руку, не отпускай, оберегай! Ведь мне так нужно знать, что я по-прежнему дорога и любима тобой! Чувствуй вместе со мной нашего ребенка, говори с ним и люби так, как люблю его я! Подари мне уверенность в завтрашнем дне, одной лишь улыбкой развей все страхи! Избавь от забот и волнений! Забери их все себе! А меня просто обними сейчас, как обнимал раньше, и скажи, что все будет хорошо, все как-нибудь устроится! Ведь мне нужно знать, что ты есть у меня, по-прежнему есть…» — очень хотелось сказать Полянской. Именно эти слова рвались из сердца, жгли губы, но Дорош их слышать не хотел. Она это знала.
— Нет, у меня вся деревня в помощниках. Мне ничего не надо! — вместо этого сказала она.
— Я в курсе! Ладно, — мужчина извлек из внутреннего кармана куртки бумажник и, раскрыв его, стал отсчитывать деньги. — Вот, — он положил на край стола несколько крупных купюр, — я оставлю тебе деньги, знаю, сейчас они тебе нужны…
— Так ты приехал, чтобы дать мне деньги? Мне они не нужны! Забери, я все равно их не возьму! Я уже говорила, я сама решила родить этого ребенка, а значит, я была уверена, что справлюсь. У тебя семья, тебе они нужнее…
— Все играешь в независимость и самостоятельность? — усмехнулся мужчина.
— Нет, просто они мне действительно не нужны. Почему-то ты все время забываешь, в моей жизни все несколько изменилось и стало приносить доход. Нет, не большой, но на данный момент мне хватает. А там видно будет! — спокойно ответила она.
Виталя лишь усмехнулся в ответ, прекрасно поняв, о чем речь. Но к деньгам он так и не притронулся, спрятал бумажник и взглянул на часы.
— Ладно, мне пора ехать! Я с работы вырвался… — сказал он и направился к двери. — Если что-нибудь понадобится, звони!
— Ты же внес меня в «черный» список!
— Уже нет! — сказал он, вышел в прихожую, натягивая на ходу шапку, и покинул дом, не оглянувшись, не коснувшись ее и не спросив, кого же она ждет.
Какое-то странное чувство недосказанности осталось у Златы после отъезда Дороша. И, кажется, радоваться было нечему, да и не было радости после его отъезда, как раз наоборот, как только за ним закрылась дверь, Полянская опустилась на стоящий рядом стул и, закрыв лицо руками, не смогла сдержать слез. И все же его приезд, и она поняла это уже потом, немного успокоившись и придя в себя, был шагом в ее сторону. Был ребенок, который скоро должен был появиться на свет, и, возможно, Виталя это осознал и принял. Он разрешил ей звонить, если что-то случится или что-то нужно будет, но за месяц, последовавший после его приезда, Злата так ни разу и не позвонила. Ничего не случилось за это время, разве что она стала еще больше и круглее, еще труднее стало ходить и обуваться и по ночам в кровати найти удобное место. Нетерпение владело ею, и как бы ни пугали неизвестностью близящиеся роды, хотелось уже поскорее родить. Ребенок вовсю резвился у нее под сердцем, выпирая то ручку, то ножку, Злата или Маняша дотрагивались до него пальчиками, и ручка или ножка тут же пряталась. Ребенок играл с ними в прятки, вызывая невероятные эмоции, пробуждая чувства, не ведомые ранее. В Злате Юрьевне Полянской рождался и креп материнский инстинкт, но она сомневалась, что Витале все это может быть интересно…