Но, черт возьми, здесь же такая глушь, тишина невероятная и людей нет!
— Катерина! — окликнула девушку женщина. Она обернулась.
— Мам, я сейчас. Между прочим, я договорилась насчет дички! Злата не возражает, можете начинать уже пилить! — крикнула она и снова обратилась к Злате. — Пойдем сейчас с мамой выносить из дома весь хлам, на днях папа подгонит машину и все вывезет. Да еще хотим вытащить двойные рамы, если они, конечно, не развалятся прямо у нас в руках. Там такой затхлый воздух, ужас просто! Мы хотим навести в доме некое подобие порядка, вымыть окна и повесить шторы. В этом году что-то посеять мы уже точно не успеем, не представляю, как вообще можно расчистить весь этот участок от зарослей бурьяна и малинника, но на зиму участок обязательно надо бы запахать! А вообще работы тут через край! Мы час назад приехали, и целый час я стою, смотрю на все это и не представляю, с какой стороны подойти!
Злата улыбнулась, с возрастающей симпатией глядя на эту рыжеволосую девушку. Катерина вздыхала, сетовала, удивляясь и поражаясь поступку родителей, и все же за всем этим недоумением, ворчливостью и даже осуждением явно проступали нетерпение и желание сделать этот старый заброшенный дом «домиком в деревне», таким, каким рисовало его воображение Кати. Злата почему-то была уверена: эту рыжеволосую девушку вряд ли испугает малинник, бурьян и целина, которой лет двадцать не касался плуг. И дай бог, чтобы Катерине хватило терпения, желания и энтузиазма идти до конца. А она, Злата Полянская, очень рада была бы такому соседству. Более того, и девушка только сейчас это осознала, возрождение к жизни этого домика символизировало собой то единственное, заветное, о чем мечтали бабульки, то, во что сама Злата Юрьевна свято верила: деревня не умрет, не опустеет, не зарастет малинником, акацией и бурьяном. В пустых домах еще будут светиться оконца и звенеть веселый смех. И дом покойной бабы Мулихи сейчас был практически единственным, оставленным на произвол судьбы. Но и для него время ветшания, бесприютности и одиночества закончилось. Его могли сровнять с землей, закопать, разобрать на бревна. Он мог не выстоять против бурь и непогоды, разрушиться, покоситься, подтачиваемый мышами и жуками-точильщиками. Но он выстоял, как будто знал, что его век еще не закончен…
И понимание этого наполнило сердце девушки радостью и гордостью. Эта суровая зима и события, произошедшие в ее жизни и жизни бабулек, основательно подкосили ее веру в светлое и прекрасное будущее, но теперь, как порыв свежего весеннего воздуха, ворвавшегося в сердце, пришло осознание, что с этим покончено. Теперь все будет хорошо.
— Ну ладно, я пойду! Приятно было познакомиться! Я рада, что у нас такая соседка… — Катя улыбнулась и собралась уйти, но, как будто передумав, снова обернулась к Злате. — Вот смотрю я на тебя, Злата, и все никак не могу понять, то ли я видела тебя раньше, то ли ты мне кого-то напоминаешь. А, вспомнила, точно напоминаешь! В прошлом году на Дне города у нас выступала Полянская, она поет народные песни в современной обработке, веселенькая такая девушка, гордость нашего города, к тому же еще и писательница. Кстати, если мне не изменяет память, ее тоже Златой зовут!
— Это я и есть, Катя! — с улыбкой призналась Полянская.
Ответом ей послужила немая сцена. Глаза Катерины сделались огромными, она открывала рот, намереваясь что-то сказать, но не могла произнести и слова, только обводила рукой окрестности, не в состоянии поверить, что Злата Полянская, та самая Злата Полянская может жить в такой глуши.
Злата лишь улыбалась и кивала.
— Охренеть! — только и смогла, наконец, произнести Катерина, придя в себя. — Но как? Что ты делаешь в этой глуши? По сути, ты должна жить в Минске, и я почему-то думала, что ты там и живешь! Ведь там и издательства, и шоу-бизнес… А тут… — не найдя слов, Катя замолчала и опять огляделась по сторонам.
— А я здесь живу, Катя, причем уже не первый год, и считаю, лучшего места, чем Горновка, нет на земле! Ну, а то, как мне удается совмещать при этом свою артистическую и литературную деятельность, держа постоянную связь с Минском, это вообще отдельный разговор. И как-нибудь я тебе об этом обязательно расскажу!
— Я в шоке! Злат, давай сфоткаемся на телефон, а? Мне ж мои знакомые и друзья в жизни не поверят, если я расскажу им об этом!
— Я несколько не фотогенична пока, но через месяц-другой я обязательно сфотографируюсь с тобой!
— Глупости, ты замечательно выглядишь! — Катя извлекла из кармана мобильный и, подойдя к Злате, сфотографировалась с ней.
— Катерина! — настоятельнее окликнула девушку ее мать, и звук ее голоса утонул в реве бензопилы.
— Мамуль, иду! — закричала в ответ Катерина и, спрятав телефон, махнула Злате на прощание рукой и побежала к матери.
Злата улыбнулась и, не торопясь, отправилась с Маняшей гулять в другой конец деревни. Там, выйдя за деревню, они побродили у кромки леса, собрали букет «котиков», посидели на краю сажалки, наслаждаясь солнышком, и на обратном пути задержались у дома бабы Нины, которую встретили у калитки. Ее, как и многих в деревне, заинтересовал звук работающей пилы, и бабульке хотелось узнать, что происходит у дома покойной бабы Мулихи.
Когда Злата с Маняшей вернулись домой, березу у дома почти свалили, кругом валялись ветки и опилки. Мужчины усиленно работали, а Катю с матерью девушка не увидела. Как та и говорила, закончив с дорожкой, они отправились наводить порядок в доме. Полянская еще немного посидела на лавочке, наслаждаясь воздухом и светом. Маняша принесла со двора лопатку, ведерко и формочки и ковырялась в песке. Ей тоже, как и Злате, совершенно не хотелось идти в дом. К тому же так приятно было смотреть, как продвигалась работа у новоиспеченных соседей.
И только ближе к вечеру они с дочкой ушли в дом. Злата уселась чистить картошку к ужину, а Маняша вымыла руки и отправилась перебирать и расставлять подарки, привезенные из Минска. Девушка ставила картошку на плиту, когда хлопнула входная дверь и в прихожую ворвалась Катерина.
— Все, Злата, уезжаем! — запыхавшись, громко и быстро заговорила она. — Ух, мои там ждут, а я забежала попрощаться, сказать, что мы все убрали в вашем саду, можешь выйти, принять работу! И еще, Злат, а давай я твой номер телефона запишу, а? Ты не станешь возражать, если я позвоню тебе? Не поверишь, я сегодня, сколько убиралась в доме, столько о тебе и думала! В памяти всплывало все, что я слышала и знала о тебе, но в голове не укладывалось. Как-то не вязалось все услышанное о тебе с тобой настоящей, с этим домом и деревней. Что ты тут делаешь? Зачем? Что для тебя в этой деревне так важно? Здесь ведь и людей-то почти нет! Кроме тебя, за весь день мы увидели только эту бабку, что напротив нас живет, да дед подходил, который за тобой живет. Все! Ни детей, ни молодежи… Вот эти вопросы я весь день задавала себе, а ответов не находила. Выйду на улицу, посмотрю вокруг — и ничего, кроме недоумения, не чувствую. Как так, Злата?
— Кать, ты не первая, кто задает и задавал подобные вопросы. Было время, на лавочке у этого самого дома одним апрельским вечером мне все это говорила двоюродная сестрица. Она возмущалась и никак не могла понять, что сподвигло меня на переезд сюда. А я молчала. И не потому, что не могла объяснить. Я просто знала: она не поймет. Она и сейчас до конца не понимает, но с удовольствием приезжает сюда и привозит мужа и ребенка. И сейчас тебе так же, как и ей когда-то, я могу наговорить многое, рассказывая о том, что значит для человека Родина и деревня, место, где жило не одно поколение его родных, и дом, который мой дед сам построил. Ты будешь кивать, соглашаясь, но почувствуешь ли ты хоть что-то при этом? Я не знаю… Для меня нет лучшего места на земле, чем эта деревня. Это мой дом. Это то место, куда мне всегда хочется вернуться, и я возвращаюсь. Я знаю, что буду жить здесь всегда, даже если рядом больше никого не будет. Правда, я все же верю и мечтаю, что деревня не умрет вместе с последним стариком. И все же, если смотреть правде в глаза, я трезво оцениваю ее положение. Здесь нет ни реки, ни озера и до ближайшего водоема километров восемь, да и от главной трассы деревня в стороне. Ведь в основном все мечтают поселиться в потенциальной близости к реке. Да, здесь лес и луга, и просторы, и тишина, но для дачника это не главное. Знаешь, в силу своей деятельности мне приходится общаться со многими людьми. И лишь некоторые из тех, кто видел Горновку, побывал здесь, прошелся по окрестностям, сказали потом: да, Злата Юрьевна, мы понимаем тебя! Но многие даже после прочтения моего романа, даже побывав здесь, пожимали плечами и не понимали, что такого прекрасного я нахожу в этой глуши, в этой звенящей тишине, в этих полях, лесах, безлюдности и общении с бабульками! Более того, некоторые уверяли меня, что, общаясь с ними, я сама как будто преждевременно старюсь душой, мыслями, образом жизни! Поначалу я пыталась спорить, а потом поняла, что это глупо. Переубеждать кого-то и навязывать свое мнение — самое ненужное и бесполезное занятие на свете. Когда я писала свой роман, я хотела вложить в него все свои мысли и чувства, в нем я постаралась все объяснить и показать. Кто-то понял и проникся, кто-то нет. Но и за тех немногих, сердца которых моя книга тронула, я благодарна. Если кто-то прочтет мой роман и вспомнит о своей Родине, возможно, такой же маленькой, забытой глухой умирающей деревеньке, и захочет приехать, навестить или вернуться, я буду считать, что написано мною все было не зря. А если захочет приехать сюда, потому что описанное мною западет ему в душу, затронет какие-то струны и разбудит воспоминания, я буду просто счастлива. Так же и с песнями… Я исполняю много песен, известных каждому, народных, полюбившихся песен, осовременивая их немного, так сказать. Но знаешь ли ты, сколько песен знают бабульки в Горновке? Над ними, конечно, работать и работать еще надо, но мне так хочется сохранить их, записать, донести до людей и не дать исчезнуть! — все говорила и говорила Злата, все сильнее сжимая руки и прижимая их к груди.