Каждые выходные приезжали Полянские и родители Васи и Ани. Дни напролет занимаясь детьми, домом и огородом, девчонки, с удовольствием освоив все родительские секреты маринования и соления, готовили и закручивали просто какие-то немыслимые салаты и закуски, подсмотренные в мировой паутине, в каких-то невероятных маринадах закрывали огурцы и помидоры. По вечерам поливали огород, а потом до самой темноты гуляли по улице с детьми, а после кормили, мыли и укладывали их спать. А сами еще долго сидели на веранде, пили приготовленный холодный лимонад, заедая его печеньем, наслаждались вечерней прохладой, наполненной ароматами цветов, проникающими в распахнутые двери из сада, возней букашек и сверчков, ночными концертами неизвестных птиц, и болтали до полуночи. Часто, приезжая в деревню, к ним присоединялась и Катерина. Чаще одна, но иногда и с мужем. Бывала наездами и Ирина Леонидовна. И так хорошо им было всем вместе. И несмотря на недопонимание и разногласия в прошлом, Злата осознавала все глубже, как же на самом деле ей повезло с родственниками. Несмотря на свою несдержанность и прямоту, Анька ни разу не заговорила о личной жизни Златы, не упрекнула, не напомнила, не спросила, прекрасно зная, что личная жизнь Златы даже под крышей их дома не обсуждается. Если бы Полянская хотела, заговорила бы о ней сама, но она молчала. Молчала даже, когда уходила под бархатной завесой летней ночи неизвестно куда и не скоро возвращалась. Конечно, в общих чертах Аня знала о случившемся и, как все, наверное, не очень-то это одобряла, но молчала, прекрасно понимая, что только Злата должна во всем разобраться и все для себя решить раз и навсегда. А еще Аньке и Диме жалко было Лешку. Этим чудесным летом его очень не хватало.
Злате действительно ни с кем не хотелось обсуждать свою личную жизнь. Даже с мамой говорить о ней было сложно. Ведь ни рождение ребенка, ни ее чувства ни на йоту не оправдывали ее отношения с женатым мужчиной. Только с Ириной Леонидовной Полянская могла об этом говорить, могла высказать все то, что копилось на душе, зная прекрасно, что эта женщина не скажет: «Он не достоин тебя, ты заслуживаешь лучшего, это безнадежно! Зачем растрачивать себя на отношения, которые заведомо ведут в никуда?» Ирина Леонидовна могла выслушать и понять не с позиции замужней женщины, жены и матери, которая в первую очередь сразу же ставит себя на место жены Дороша, очень хорошо понимая чувства, которые та испытывает, догадываясь об изменах мужа, а посему может судить только так, а не иначе. Нет, Ирина Леонидовна могла понять Злату как женщина, которая любила. Ведь семейное положение Витали, его нерешительность, эгоизм, прочие недостатки не имели значения для Златы Юрьевны, пока она любила этого мужчину и хотела с ним быть. К тому же женщина была уверена: Полянская должна сама все решить для себя, если на что-то решиться Дорош так и не сможет. Зная Злату как человека самодостаточного и уверенного в себе, Ирина Леонидовна могла бы поспорить, что слишком долго такое положение вещей девушка терпеть не станет.
И она была права. Злата Полянская и сама чувствовала: что-то случилось с ней той долгой, одинокой, холодной зимой. Что-то изменилось и исчезло в ней навсегда. Она больше не была мягкой и наивной, открытой всему миру и всем людям девочкой. Девочкой, которая безоглядно доверяла всем. Она повзрослела. И пусть чувства не исчезли, но теперь они были надежно спрятаны и укрыты где-то глубоко внутри. Теперь не так-то просто было ранить ее или обидеть. Теперь она могла дать сдачи, могла постоять и отстоять себя. Она стала жестче и решительнее. Иногда, замечая за собой это, Злата удивлялась и пыталась как-то придержать себя, по крайней мере, в отношении тех людей, которые окружали ее в Горновке, близких людей, ее семьи. И все же перемены, происходившие с ней глубоко внутри, невозможно было остановить. Даже ее любовь к Дорошу претерпела некоторые изменения. Злата почувствовала это еще тогда, когда впервые после долгих месяцев снова встретилась с ним в маленьком домике. Тот сияющий ореол, огонь страсти и магия его взгляда, коими были отмечены ее чувства к Витале, несколько померкли. Жизнь неуклонно диктовала свои правила, заставляя двигаться вперед, не оставляя места для терзаний, сомнений, воспоминаний, ненужных договоренностей с собой и поиска решений. Злата понимала: какие бы решения она не принимала, они разлетались вдребезги, стоило лишь Дорошу позвонить. А он звонил довольно часто и заходил, когда она была одна. И эти долгие вечера втроем были тем счастьем, о котором Злата всегда мечтала. Она понимала, что сейчас он практически живет на две семьи и однажды этому придет конец, ему придется выбирать. И как бы хорошо им не было вместе, она все время боялась, что выбор будет сделан не в их с дочкой пользу, а потому пыталась подготовить себя к этому. Злата знала: то, что все лето они были вместе, — лишь счастливая случайность. Слухами земля полнится, а в Горновке всем известно было, от кого Полянская родила дочь. И все равно к тому, что произошло, она так и не смогла себя подготовить…
Глава 23
Приподнявшись, Злата тихонько покачала коляску, которая стояла рядом, и, снова опустившись на низкий табуретик, принялась вынимать из корзины грибы, очищать и обрезать ножки и перекладывать их в другую посуду. Сегодня ближе к обеду корзину белых грибов, молоденьких, красивых, ну просто как с картинки взятых, принесли ей Масько. Конечно, не даром отдали, пришлось им на бутылку дать и из еды кое-что собрать, но это ведь было сущим пустяком за такое сокровище. Перебирая грибочки, Злата те, что поменьше, откладывала отдельно, собираясь сегодня же сварить суп, а те, что побольше, планировала засушить. Ни морозить их, ни тем более консервировать Полянская не хотела. Все это, конечно, было замечательно, но для нее ничего вкуснее не было наваристого борща из печи с белыми сушеными грибами, который умели варить в деревне бабульки и мама.
Грибов было много в лесу, но Злата туда не могла пойти, да и родители, когда приезжали на выходные, все больше были заняты огородом. Осень в этом году пришла поздно. И вот уже октябрьские заморозки миновали, покрыв на несколько дней землю и пожухлые травы серебристой изморозью, но деревья, причем все без исключения, стояли зеленые. И просто не верилось: на календаре — середина октября, а на улице — конец августа. Казалось, вот так и опадут листья зелеными, сорванные холодными ветрами. Но все пожелтело за одну ночь. Просто как будто чудо свершила осень. Где-то задержавшись, она не стала раздавать реверансы, просто в одну ночь раскрасила леса и рощи, лог и сады яркой, невероятно пестрой палит рой красок. Березы, звеня золотистыми листочками, медленно расплетали косы. Клен горел пожаром. Дубы стояли бронзовые, как старое золото. Фруктовые деревья в саду роняли пурпурные и багряные листья. Алели ягоды калины на кусте за огородом. Весь день то сыпал мелкий унылый дождик, то вдруг тучи, темные и тяжелые, нависающие низко над землей, расступались, пробивались солнечные лучи, озаряя мир, отражаясь золотистым светом в ярких красках, вспыхивая и угасая. И разноцветный мост радуги сиял над землей. В каком-то невероятном неведомом танце кружил листопад. Шуршала опавшая листва под ногами. Воздух был свеж и прозрачен. Пахло землей и грибами. Осень, таинственная и прекрасная, снова шаловливо играла с природой. Но как бы ни восхищало это октябрьское великолепие, сердце все равно щемило от тоски. Осень давала прощальный бал…
Потихоньку напевая, девушка уже почти закончила возиться с грибами и уже собралась уйти в дом, но гул приближающейся машины заставил ее остановиться: Бусина спала чутко, могла проснуться и заплакать. Решив обождать, Злата поставила на дорожку корзину и взялась за ручку коляски. Поравнявшись с домом, машина притормозила. Полянская никого не ждала, но мало ли кто к ней может сейчас приехать. Хлопнула дверца. На улице послышались шаги. Злата отпустила ручку коляски. Калитка распахнулась, и на дорожке под сенью фруктовых деревьев появилась Марина Александровна Дорош.
Сердце Златы испуганно рухнуло куда-то и заколотилось с новой силой. Девушку как будто горячей волной обдало. Коленки задрожали, и, чтобы не упасть, пришлось ухватиться за ручку коляски, превозмогая желание схватить ребенка и убежать в дом, заперев за собой двери на все замки, чтобы не видеть и не разговаривать с этой женщиной. С той осени, когда Машка пошла в школу и они разговаривали на линейке, посвященной Дню знаний, Злата больше не встречалась с завучем, более того, даже избегала ее, будучи уже беременной. И вот теперь эта женщина сама приехала к ней…
Эта женщина… Жена Витали… Злате хватило одного взгляда, чтобы понять, зачем она здесь. Ладони взмокли. Ей все известно! Это конец! Что ж… Она ведь знала, это случится. По крайней мере, у нее были прошедшие месяцы, воспоминания, которые она хранила в сердце…
— Здравствуйте, Злата Юрьевна! — первой заговорила Марина, останавливаясь в нескольких шагах от Полянской.
Звук ее голоса, насмешливый, издевательский, резкий, ударил девушку, как пощечина. Вздрогнув, Злата на мгновение перехватила взгляд Марины, направленный на коляску, в которой мирно спала Ульяна, взгляд, в котором неверие, боль, ярость и презрение, слившись воедино, могли бы убить. Лицо женщины напоминало застывшую маску, а в глазах горели враждебность и ненависть.
— Вот, приехала вас поздравить! Извините, что так поздно! Как-то уж скрытны вы больно! Что так? Ведь это ж такая радость! Рождение долгожданного ребенка! Или, может быть, у вас были причины скрывать? Потому что ребенка-то вы нагуляли… — слова отрывисто слетали с губ женщины. Ухватившись обеими руками за ручку коляски и загородив ее тем самым от глаз Марины Александровны, чувствуя, как от унижения горят щеки, а от растерянности и испуга слова не идут с языка, Злата все же осмелилась поднять глаза и встретить взгляд женщины.
— В самом деле? — наконец заговорила Злата, вскидывая брови и чувствуя, как где-то в самой глубине зарождаются протест и желание ответить. — Я вообще-то замужем, Марина Александровна! И как-то не совсем понимаю, с какой стати вы приезжаете и оскорбляете меня в моем же дворе! Какое вам вообще дело до моей личной жизни? — чувствуя, как самообладание возвращается к ней, Злата выпрямилась и заговорила увереннее.