— А врач был у нее? — тут же забеспокоилась девушка. — Кто-то из детей здесь, с ней?
— Я не знаю, Злата! Но наверное! — весьма убедительно кивнула Катерина, придерживая Маняшу, которая норовила оказаться на краю сиденья.
Приехав в Горновку, они простились с Катериной у калитки. Подружка, может быть, и не поехала бы с ними, если бы не куры, которых родители развели на даче, а теперь приходилось находить возможность и ездить на дачу каждый день, чтобы кормить живность. Дорош помог Злате перенести в дом детей и, пока она раздевала их, сонных, и укладывала в постель, внес в дом все цветы и подарки, которые они забрали из ресторана.
…Когда Злата вышла из детской, на старых настенных часах было почти два ночи. Время позднее, а спать не хотелось вообще. Последнюю неделю в Минске, репетируя и допоздна засиживаясь с ребятами, она привыкла ложиться, когда переваливало далеко за полночь. И сейчас ей тоже не спалось. Усталость, безусловно, чувствовалась. Последняя неделя перед первым сольным концертом была не из легких, но эмоции, все еще бурлившие в ней, искали выход. Злата расставила в вазы привезенные из ресторана цветы, потом в ванной перед зеркалом долго смывала макияж, вынимала шпильки из волос и собирала их в косу. Потом прошла на кухню и остановилась, прислонясь плечом к дверному косяку.
Виталя сидел за маленьким столиком, скинув пиджак, ослабив узел галстука и закатав рукава рубашки. Перед ним стояла початая бутылка водки, рюмка и блюдечко с нарезанным лимоном. Ей очень хотелось заговорить, спросить о концерте, исполнении, постановке. Злате просто хотелось поговорить с ним. Или помолчать, присесть к нему на колени, прижаться щекой к его виску, вдохнуть его аромат и просто насладиться его близким присутствием. Она действительно соскучилась. Она всегда скучала…
— Что? — спросил Виталя, перехватив устремленный на него взгляд. — Пью за твое здоровье и твой успех! Надеюсь, ты не против?
— Нет, не против! — спокойно отозвалась она.
— Присоединяйся! — небрежным взмахом руки пригласил он. Но Злата не сдвинулась с места.
— Ты же знаешь, я водку не пью!
— Ничего другого предложить не могу. Папуля твой, когда был здесь в последний раз, вино, которое стояло в холодильнике, выпил на похмелье!
— А тебе разве завтра не на работу?
— На работу! И что? Не начинай, золотая моя, ладно?
— Ладно, не буду портить тебе удовольствие! Хотя я, конечно, несколько иначе представляла наш сегодняшний вечер! — не в состоянии скрыть обиду, произнесла она и отошла.
— Я тоже, — отозвался он ей вслед, но она даже не обернулась, направившись к входной двери.
На улице, зябко ежась, Полянская глубоко вдохнула сырой холодный воздух и на мгновение закрыла глаза. Она не могла сказать, как и когда возникло между ними это больно ранящее отчуждение, но с каждым днем оно становилось все отчетливее, и Злате становилось страшно. Она не понимала, почему Виталя так ведет себя, как не понимала, в чем ее вина. Но за что-то он все же наказывал ее своими показными холодностью и пренебрежением. Она мечтала разделить с ним свой мир, и когда год назад он остался с ними, девушке казалось, все возможно и впереди их ждет безоблачное счастье. Но все оказалось куда сложнее, а думать об этом не было сил.
Постояв немного во дворе, Полянская вышла за калитку и отправилась к Катерине, подозревая, что та вряд ли спит, скорее всего, топит грубку, потому что в хате холодно и сыро, греет чай и сидит у огня, не зажигая свет, вслушивается иногда в тишину, обступающую со всех сторон, и, задумавшись о чем-то своем, вздыхает. Нет, Злата не собиралась сейчас обсуждать с Катей свои проблемы с Виталей. Ей просто хотелось поговорить о концерте, хотелось обсудить каждую мелочь, разложить по мгновениям и секундам. Она знала отношение Катерины ко всему тому, что она делала. И понимала: подружка и соседка сейчас — единственный человек, с кем можно говорить хоть до утра и смеяться, вспоминая и снова переживая испытанный восторг и радость, и дать выход эмоциям!
Глава 25
— Привет, твой уехал на работу? — не разуваясь и не снимая куртки, понизив голос, спросила Катя, заглядывая на кухню, где Злата кормила Ульяну.
Полянская, не услышав, как она вошла, резко обернулась.
— Привет, Кать! — улыбнулась она. — Давай, заходи, кофе выпьем с тобой, вот только закончу Ульяшу кормить. Слушай, может, ты пока похозяйничаешь сама? Включи чайник. Я утром чуть глаза разлепила. Мы ж с тобой, наверное, часов в пять легли?
— Если не позже! Я сама чуть встала, а в доме ни чаю, ни кофе нет! К обеду на работу и до восьми. Уже сейчас только о том и мечтаю, как приду с работы и спать завалюсь. Мой скоро приедет, но мы с тобой успеем кофейку выпить и взбодриться. Дорош не ругал тебя за столь позднее или раннее возвращение? — раздевшись, Катерина поставила кипятить чайник и, усевшись за стол, послала воздушный поцелуй ребенку, заставив Ульяну улыбаться.
— Да он и не знает, во сколько я вернулась. Спал он!
— Что-то он вчера не в настроении у тебя был! Поругались, что ли, пока от ДК шли?
— Да нет, не ругались, да только, видишь ли, Кать, не нравится ему все это! — призналась девушка, впервые произнеся вслух то, о чем думала уже не первый месяц.
— В смысле? Ты вообще о чем? — удивленно посмотрела на нее подруга.
— Да о том, что все это напрягает его. Мои концерты, поездки и гастроли, записи, студии и публичность не по душе ему. Мне хочется, чтобы он понимал, как важно это для меня, но вместо этого я реально чувствую, как мы отдаляемся друг от друга. Вот и вчера в ресторане… Знаешь, все то, что происходит в моей жизни, чуждо ему, а я не знаю, как исправить положение, что сделать, чтобы все было, как раньше. Каждый раз, уезжая, мне приходится как бы отпрашиваться, извиняться… А потом уезжать, чувствуя неприятный осадок и свою вину перед ним.
— Ох ты, блин, Злата! — воскликнула, поразившись Катерина. — Но как же так? Да он же гордиться тобой должен…
— Он не счастлив со мной, Катя!
— Офигеть! С чего ты взяла?
— Я чувствую это и понимаю, и как раз сейчас, пока еще не поздно что-то исправить, я должна что-то предпринять. Но что, я не знаю, и это не дает мне покоя!
— Ну, если все так, как ты рассказываешь, на самом деле все просто, и выбор у тебя невелик. Либо семья, либо карьера!
— Да уж! Куда проще! — усмехнулась Злата, снимая с плиты турку и разливая кофе по чашкам.
— Попробуй больше внимания уделять все же семье! Подправь график концертов и съемок! Пересмотри приоритеты…
— Кать, я не смогу быть птицей в клетке, ты понимаешь?
— А я и не предлагаю тебе ей быть, забей на Дороша! Не нравится — пусть собирает манатки и валит отсель! Уж ты себе таких, как он, найдешь сотню, а то и две! — категорично за явила подружка, пододвигая к себе чашку. — И уж точно он не стоит того, чтобы потерять то, к чему ты шла столько лет и, наконец, добилась желаемого. А впереди ведь «Славянский базар», и все самое серьезное только начинается!
Злата, не найдясь с ответом, вздохнула и пододвинула к себе дымящуюся чашку.
…Время близилось к обеду, когда Злата, наконец, смогла, покончив с домашними делами, собрать Ульяшу и, усадив ее в коляску, выйти на улицу, собираясь вместе с дочкой отправиться навестить бабу Маню. Виталя был на работе, Маняша в школе. Конечно, дома работы было невпроворот, но куда важнее сейчас для Златы было проведать старушку, беспокойство за которую не покидало девушку все утро.
Она попробовала позвонить, но трубку не сняли. Может быть, телефон снова не работал, а может быть, баба Маня вышла на улицу. Или что-то случилось…
Полянская выкатила коляску со двора, поправила дождевик, закрыла за собой калитку, выбралась на асфальт и остановилась, оглянувшись вокруг. Мир, казалось, застыл, замер, и только монотонный шелест дождя разрушал этот расплывающийся пейзаж. Деревня как будто вымерла. А вокруг застыли леса и уснули дубравы. Девушка сейчас не могла припомнить, за все утро проехала ли по дороге хоть одна машина. Одиночество, идущее в обнимку с ноябрем, обычная картина опустевшей деревни. Но привыкнуть к ней Злата не могла. Эта тишина вокруг сейчас показалась просто жуткой, вокруг ни людей, ни собак, лишь озябшая ворона, каркнув на ветке и как будто испугавшись собственного голоса, нахохлилась и замерла. Слышалось, как где-то в чаще «трубит» лось. Стук капель час от часу становился громче. Девушка шла, поглядывая по сторонам, и видела лишь темные окошки, в которых отражалось низкое небо, да мокрые печные трубы, из которых не вился дымок. Последние осенние цветы, хризантемы, мокрые и продрогшие, жались к заборам. Алеющий куст калины и зеленеющие просторы озимых не могли скрасить эту мрачную картину поздней осени, завладевшей природой. Это осеннее безвременье сырых дней и непроглядных долгих ночей особенно тягостно тем, кто остался, не уехал, не сбежал. Полянская знала это не понаслышке. К вечеру — огонь в грубке да потрескивание дров, сладкий чай с черникой на булке да мурлыкающий кот в уголке. Телевизор, какое-то бестолковое кино и снова тишина, обступающая со всех сторон, стук дождя по стеклу, тяжкий вздох, шепот молитвы и надежда… Она, говорят, умирает последней.
Злата шла, переступая лужи на асфальте, и чувствовала, как тяжестью ложилась на сердце тревога, вытесняя эйфорию вчерашнего вечера. Она любила осень, даже вот такую серую, непроглядную, унылую, печальную. Любила, но иногда хотела бежать от нее далеко-далеко, туда, где солнце и тепло. Весна, как известно, дарила надежду и пробуждала к жизни, осень же как будто обнажала душу, делая ее уязвимой и беззащитной. Она, будто приоткрывая их завесу, показывала суть бытия, чего-то глубинного и вечного, что было во сто крат важнее земной суеты. Утром светало поздно. Весь день в домах не гасили свет. Бесконечный монотонный дождь заставлял деревенских сидеть по домам. Все работы во дворах и огородах завершились. Дачники разъехались, а ее старушки готовились пережить еще одну долгую тяжелую зиму. Теперь им только и оставалось, сидя у телевизора, сплетать в венки лук, лущить стручки фасоли да вязать к зиме носки. Они клятвенно обещали приехать к ней на концерт, такое событие они не могли пропустить, а Дорош обещал ей привезти их. Так что же случилось вдруг за эти две недели и почему она, Злата, ничего об этом не знает?