Девушка поежилась и, набросив на голову капюшон, почувствовала, как дождевые капли увлажняют волосы. Свернув во двор к бабе Мане и подняв коляску на крыльцо, Злата тщетно пыталась рассмотреть сквозь стекла расплывшееся в улыбке морщинистое лицо бабы Мани, завидевшей ее и спешащей навстречу. На кухне никого не было. И небольшой диван у печки, на котором обычно любила сиживать старушка, был пуст. Оставив дочку спать в коляске, Полянская вошла в дом, благо дверь веранды была не заперта. Вошла и остановилась. Сумрак сгущался в комнате. Унылый, неуютный, серый, который в эту пору года мог развеять лишь электрический свет. В доме Златы его почти не выключали. Но бабульки чаще всего экономили и свет зажигали, когда совсем темнело. В доме царила тишина, нарушаемая лишь негромким рокотом работающего холодильника.
— Баба Маня? — позвала она старушку, оглядевшись по сторонам и заметив мусор на полу, крошки, недоеденные куски булки на столе и гору грязной посуды за ширмой у печи. В доме было холодно.
— Баб Маня? — окликнула она чуть громче, проходя вперед и заглядывая в соседнюю, смежную с залом, комнату.
Она выглянула на огород, заглянула в курятник, сарай и даже погреб, но бабы Мани нигде не было. Постояв немного во дворе, оглядевшись по сторонам, не обращая внимания на дождь, Злата собралась было прямо по огородам пойти к Тимофеевне, чтобы у нее узнать, куда же могла пойти баба Маня, но потом, как будто вспомнив что-то, развернулась и почти бегом бросилась в дом. Миновав кухню и смежную комнату, вошла в зал, где за трубкой стояла кровать бабы Мани. И не ошиблась. Старушка действительно была там. Лежала, накинув на плечи одеяло и свесив ноги, обутые в бурки. На мгновение Полянской показалось, что она не дышит, и сердце испуганно екнуло.
— Баб Маня? — дрогнувшим голосом позвала она.
— А-а-а? — веки старушки зашевелились и, застонав, она оторвала голову от подушки, пытаясь разглядеть подслеповатыми глазами, кто перед ней. — Златулечка, тэта ты прыйшла? — переспросила на всякий случай она, сбрасывая одеяло на кровать.
— Я, баб Маня, я! А что случилось? Я вас на концерт ждала, а мне говорят, вы заболели! — спросила девушка, обратив внимание на то, как за эти две недели похудела старушка.
— Ой, унучачка мая! Зусім мяне скруціла. Рук жа падняць не магу. Бач, во як пальцы папухлі! — она выставила перед девушкой исковерканные артритом, испещренные синими дорожками вен руки, и Злата увидела, что и пальцы, и сами ладони опухли. — I ногі папухлі. Чуць хаджу. I шыя не варочаецца. А ўчора як павяло… Упала, во, бач, лоб разбіла. Кроў ішла. За малым богам думала, і не паднямусь ужо! — старушка дошла до Златы и, обняв ее, заплакала. — Як жа добра, што ты зайшла, Златулечка! Я цябе чакала! Не знаю, што рабіць: баліць страшна, ні легці, ні сядзець не магу. I спаць не магу. Ноччу ўголас крычу, такія болі страшныя… Галава во нячэсаная колькі дзён! Ані грубкі падтапіць не магу, ані дроў прынесці, ні чайнік ускіпяціць… Хоць лажысь і памірай…
— Баб Мань, ну что вы говорите! Куда вам умирать? А меня вы на кого здесь оставите? — едва не плача, сказала девушка, чувствуя, как сердце разрывается от жалости. — Пойдемте, пойдемте на кухню! Сейчас все решим, во всем разберемся и что-нибудь придумаем! — придерживая старушку за плечи, Злата повела ее на кухню и осторожно усадила на диван, зажгла свет, который тут же разогнал эту гнетущую мрачную атмосферу, представив взору запустение в доме.
Но Злату Полянскую это не могло остановить. Сбросив куртку, она закатала рукава кофты и огляделась, прикидывая, с чего начать. Перво-наперво следовало растопить трубки. Ульяна скоро проснется, а как ее оставить в холодном доме? Злата быстро накинула старую телогрейку, в которой дочки бабы Мани управлялись и носили дрова, и вышла во двор.
По пути девушка хотела было поставить на плиту чайник, но воды в ведре не было. Наносив дров, Полянская тут же растопила грубки в обеих комнатах и вышла на переднее крыльцо, чтобы проверить ребенка, а потом отправилась носить воду.
— Баб Маня, а Маськи что же к вам не заходят? — спросила девушка, поставив на плиту чайник и скинув телогрейку.
— Дак няма ix, Златуля. Каб яны тут былі, я б наказала Нінай, яны б прыйшлі і вады мне нацягалі, і дроў, а так няма. З'ехалі яны на Унорыцу. Там ім хату добрую ад калгаса далі. Ён жа работая, ды і яе абяцалі ўзяць на работу. 1х жа з хаты дачніца выселіла. Кажа, сама будзе цяпер там жыць і агарод садзіць! Не вельмі яны хацелі з'язджаць адсюль, да што ж рабіць? Зіма ідзе, трэба дзесь прытуліцца! Да і скока можна боўтацца па чужым хатам? Пара ўжо на старасці і свой вугал мець! Толькі як мы тут без ix… — тяжко вздохнула старушка и, обхватив себя руками, склонилась к коленям.
— Но неужели никто не мог бы пустить их хоть на зиму в пустующий дом? — спросила девушка, осознавая, как трудно будет сейчас одиноким бабулькам без помощи этой парочки.
— А хто пусціць, Златуля? Каму чужыя ў хаце трэба? Захламляць, засруць за зіму, а тады выграбай за імі. А то яшчэ і спаляць… Не, паехалі яны на Унорыцу, сабачку толькі пакінулі свайго Дуньцы, а яна сама збіраецца ў ЛІіду, не будзе тут ужо ў гэтым годзе зімаваць! I Арышу забрала дачка. Слабая яна зусім стала. Почкі баляць. Як ты паехала ў Мінск, Дунька скорую ёй вызывала. Забралі ў бальніцу, а тады Фаінка прыехала і забрала яе да сябе. Старая яна зусім, ужо не можа сама сябе абслужваць! I я не магу. Во, бач, ужо зусім нікуды нягодная стала. А зіма ідзе. Хто мяне тут глядзець будзе? Памру я, мая ўнучачка! Ды ўжо б скарэй. Няможна ж такой болі цярпець… — старушка закашлялась и утерла уголком платочка слезящиеся глаза.
Злата почувствовала, как жалость и беспомощность сдавливают горло, а глаза щиплет от слез.
— Баб Маня, может, скорую вызвать? — спросила девушка после минутного молчания, сглотнув ком и справившись с собой.
— Дык а што зробіць тая скорая? Дай хіба паедуць яны к бабе васьмідзесяцігадовай? Дзеўкі мае доктарку нашу з амбу латорыі вызывалі, а які толк з яе? Выпісала мне таго «Дзіклаберла», так мне Люда мая і без яе яго купляла. А ў мяне жалудак баліць ад іх, і ў роце сушыць страшна. Да і не дапамагаюць яны мне ўжо. Вось ваша Валя казала, каб блакаду ў плячу зрабіць, адразу б стала лягчэй. Толькі трэба ж лекі для гэтага купіць, а хто ix мне купіць? Сын прыедзе толькі первага дзекабра. Люда мая ў Маскве, Таня дзяцей глядзіць, а ў Галі ў самой дома гора… А ці я ім патрэбна са сваімі балезнямі? У ix i без мяне гора хватае…
— Баб Маня, тогда, может, я маме позвоню, пусть она купит лекарства, а Виталю попрошу, он съездит, заберет. Если вы говорите, что поможет, тетя Валя сделает вам блокаду, тогда уж можно и рискнуть, главное, чтобы на пользу. Заодно скажу ему, чтоб и от желудка что-нибудь купил. А пока давайте я чаю сделаю, и мы с вами попьем, согреемся!
— Пазвані, мая ўнучачка, пазвані, дык Валя тады ўвечары прыйдзе, зробіць, мо трохі лягчэй стане, а то я ўжо і не перажыву яшчэ адной такой ночы. Гэта ж так баліць… Як будта суставы адно аб адно труцца… Дай бог табе і дзеткам тваім, родная мая, здароўя і шчасця на доўгія годы. Я толькі сёння з рання думала, мо Златуля прыедзе да зайдзя да мяне… А мо ты кофа будзеш? Праўда, без малака, няма малака, я Ніне казала, як будзе ісці да аўталаўкі, каб зайшла, дам грошы, хай бы купіла і малака, і хлеба, ды яшчэ чаго. У мяне ж яшчэ тут курва тэта, кошка мая, карміць нада чым-та, а мне нічога не трэба, нічога не лезя. Учора неяк зварыла вон у чугунку супа, так і стаіць, курам трэба выкінуць…
— Я сама схожу к автолавке и куплю все, что надо! — сказала девушка и, услышав свисток закипающего чайника, отправилась на веранду.
Чашки на столе были грязными, заляпанными, с остатками сахара на дне и налетом чая по краям. Злата хотела было просто сполоснуть их, но, так и не рискнув воспользоваться ими, полезла в шкафчик.
На столе стояли чашки, бывшие в обиходе, а в шкафчике хранились чистые, которыми редко пользовались, разве что когда гости приходили. Ополоснув ложки и заварив чай, девушка тщательно вытерла обеденный стол у окна и перенесла туда полные чашки.
— Златулечка, паглядзі там, у халадзільніку на полцы тварог быў. Яшчэ Люда прывозіла. Я адкрыла заўчора, да так і не адоляла яго! — попросила старушка, с трудом переместившись с дивана на стул у стола, и пододвинула к себе чашку с чаем.
Полянская заглянула в холодильник и извлекла оттуда глиняную миску с творогом. Поставив ее на стол, Злата села и пододвинула к себе чашку с чаем. — Во, бач, як баба цябе угашчая! Асунулась зусім… Яшчэ як Люда мая была, нічога было. А як паехала яна, усё, канец, прапала я. Ты ж ведаеш, Златуля, яна і поварам у мяне была, і лекарам, і хазяйкай. Я ўжо ў гэтым годзе нікуды не годная была… А зараз во і зусім…
— Ну что вы, баба Маня! Ну какие угощения? Перестаньте! Вот поправитесь, мы еще с моими девчонками придем к вам на блинчики! — с улыбкой отозвалась девушка.
— Здаецца мне, цяпер я ўжо не скора змагу спекці блінцоў. Баюсь, як бы рукі зусім не адказалі!
— Не надо, баба Маня. Все будет хорошо. Я сегодня посмотрю в интернете, может быть, найду какие-то рекомендации. Может, кто-то что-то сможет на форуме посоветовать или народными средствами сможем попробовать!
— Да націрала я ўжо настойкай з сірэні, не дапамагая!
Девушка сидела, неторопливо помешивая горячий чай, и смотрела на замысловатый узор застывших на стекле капель. Видела, как они висят на мокрых черных ветках яблони, росшей тут же, у забора, и падают вниз, исчезая в луже. Нерадостной была картина за окном, но она была реальностью, той самой, в которой Злата Полянская жила. И вот эта больная старушка, которая даже чашку в руку не могла взять, и эта опустевшая деревня, и унылый пейзаж за пеленой дождя — все это было настоящим, тем, к чему ей приходилось возвращаться, чем и была ее жизнь. Вчерашний концерт, ее волнение, страх, радость, восторг и счастье, свет софитов, овации и цветы — все показалось вдруг эфемерной иллюзией, сном, который никак не вязался с тем, что сейчас видела Злата перед собой, что ждало ее дома.