Мужчина взял со стола тонкий бархатный футляр и протянул Злате. Она взяла его и открыла. На белоснежном атласе лежал тонкий золотой браслет, украшенный двумя небольшими сердечками, на которых были выгравированы имена детей.
— Спасибо, — улыбнувшись, сказала она, примеряя украшение на запястье.
— Спасибо и все? — вопросительно вскинул брови Дорош, а в уголках губ притаилась улыбка.
— Нет, не все!
Полянская склонилась к нему и коснулась губами его губ, даря ему легкий поцелуй. Дорош засмеялся.
— И это после двухнедельного отсутствия? А кто-то говорил, что скучал! — он обнял ее за талию, сильнее прижимая к себе.
И все должно было пойти по известному ей сценарию, но ей ведь нужно было уходить. К тому же легкость, игривость и страсть уже не спасали. Им давно следовало поговорить, прояснить некоторые моменты, озвучить вопросы и разрушить тем самым стену непонимания, которая изо дня в день становилась все больше.
— Виталя, — обнимая его за шею и прижимаясь щекой к его виску, обратилась к нему девушка. — Я действительно очень по тебе соскучилась, но мне надо пойти на ночь к бабе Мане! Она очень слабая, и я боюсь оставлять ее одну! Я вернусь рано утром, успею приготовить завтрак и собрать Маняшу в школу… Я пойду, хорошо? Ты только не обижайся, пожалуйста!
Дорош засмеялся и разжал руки, позволяя ей встать.
— Иди! Ведь ты все уже решила, не так ли? И если я попрошу тебя остаться или не разрешу уходить, это ничего не изменит, не так ли? — спросил он, взяв в руки пульт и отвернувшись от нее.
— Пожалуйста, прости меня, — негромко произнесла она, кусая губы, но Дорош даже не взглянул в ее сторону.
Девушка быстро собралась и, прихватив с собой мобильный, направилась к выходу.
— Злата, подожди, — услышала она за спиной и обернулась.
Виталя выключил телевизор и сидел теперь, глядя на нее.
— Послушай, — улыбки больше не было на его лице, да и огоньки в темных глазах погасли, — я давно хотел с тобой об этом поговорить… Давай переедем жить в город.
— Что? — переспросила девушка, не совсем понимая, о чем он говорит.
— Мы можем снять квартиру, перевести в другую школу Маняшу. Ульяну записать в детский сад. Сколько можно уже таскать ее за собой по стране?
— Но это мой дом!
— Твой, но не наш, Злата Юрьевна! И в этом разница! Мы с тобой вот уж год, как вместе, а я не чувствую себя здесь дома! Так, лишь гостем, не совсем желанным, к слову сказать! А посему я не чувствую, что мы с тобой семья. Мои родные, родители, друзья, мне кажется, тебе даже в голову не приходит, что у меня они тоже есть! Я не стану скрывать, да тебе, собственно, это и без того известно, я никогда не питал особой привязанности к этой деревне. И я не собираюсь оставаться здесь только затем, чтобы не дать ей окончательно умереть, как это делаешь ты, цепляясь за то, что заведомо проиграно. Вот только ты позволяешь себе уехать и развеяться, а я должен оставаться и ждать тебя здесь. Я не хочу, чтобы этой зимой мы остались здесь. Я не могу. Летом мы могли бы приезжать сюда или на дачу моих родителей, как угодно. Но зимой, сейчас, среди жалкой кучки стариков можно просто рехнуться! Я хочу жить в квартире, как все нормальные люди, в городе, имея возможность куда-то выйти, сводить ребенка. Ты через несколько дней снова уедешь, а что прикажешь делать мне? Честно, бывает, я не хочу уходить с работы и ехать сюда, потом еще и за Маняшей идти к Тимофеевне и видеть ее недовольно поджатые губы. Ты знаешь, я не такой жизни хотел для нас с тобой. И не так я все себе представлял. Я хочу, чтобы мы были семьей. Хочу, чтобы ты была, а тебя нет. Я думал, ты любишь меня, я нужен тебе, а это не так. У тебя в приоритете твоя карьера, и ты отдаляешься, а я не понимаю, что делаю здесь и зачем!
— Это не так… — принялась горячо протестовать Полянская, но Дорош остановил ее небрежным жестом.
— Так я загляну в газету? Посмотрю, что там предлагают по съемным квартирам? — спросил он, не сводя с нее глаз.
— Ты ставишь меня перед выбором?
— Нет, просто предлагаю, наконец, определиться с тем, что главнее для тебя в жизни! — ответил он.
Злата отвернулась и покинула дом. Она знала, что так будет, это когда-нибудь произойдет. Он никогда не примет ее образ жизни, не поймет. Не станет поддержкой и опорой, скромно оставаясь в ее тени, будучи всего лишь гражданским мужем и отцом ее дочери. Дорош на это не пойдет. С его-то самолюбием… То, о чем он говорил, то, что предлагал, было совершенно невозможно для нее. Никогда, никогда она не оставит Горновку, что бы ни произошло и как бы ни сложилась жизнь, пусть даже и потом, когда здесь больше не останется никого. Он причинял ей боль, делая это как будто намеренно. Злился, имея на это право, но ведь знал же, так будет. Ульяна подрастет, и она снова с головой окунется в свою карьеру артистки, и по-другому не будет. Он бил по самым чувствительным местам. Горновка, сцена, он сам — все было главным в ее жизни, не считая детей и ее семьи.
Он предлагал ей определиться, а она не могла. Подобный выбор был не под силу Злате Полянской, но что делать и как быть, она не знала. Девушка пробиралась сквозь непроглядную тьму ноябрьской ночи, ориентируясь на единственный фонарь посреди деревни, а по щекам катились слезы. Было так больно и так одиноко, а рядом никого, кто мог бы понять и дать совет. Придется звонить Ирине Леонидовне и отменять запланированные новогодние выступления и эфиры, да и график концертного тура следует исправить. В конце концов, это была всего лишь работа. А Виталя…
Не он ли был тем, о ком она мечтала с тех самых пор, как встретила его? Быть с ним вместе… Разве это не то, ради чего она могла от многого отказаться? Или ей так казалось, пока мужчина оставался чужим? А теперь, когда она получила то, чего желала так долго, неужели ради своей карьеры и амбиций она готова потерять любовь? Любовь… Вот только и любовь ее претерпела некоторые изменения, столкнувшись с трусостью и предательством. Но, может быть, так и должно было быть. Их первая бурная весна давно осталась позади, постель была почти единственным, что все еще связывало их, но и она по большому счету являлась самообманом. Надежды рассыпались, и уже не верилось в них. А их безумное влечение друг к другу не могло заменить понимание, уважение, участие и поддержку. Ей так часто хотелось поговорить с ним, о многом рассказать и порадоваться вместе с ним. Вот только ему все это было не интересно, и он не считал своим долгом скрывать это. И все же как ни пыталась убедить себя во всем этом Злата по пути к бабе Мане, да и там, сидя на диванчике в темноте кухоньки, обхватив колени руками, не получалось у нее смириться. Она была не из тех людей, которым можно подрезать крылья и посадить в клетку, пусть даже золотую.
Да, семья для нее значила много и была главной в жизни, но это был само собой разумеющийся факт. А карьера артистки и писательницы, Горновка, ее жители и бабушкин дом были неотъемлемой частью ее жизни, ее составляющей, судьбой, в конце концов, и другой она не представляла. Тем более, она не могла и не хотела ломать и перестраивать себя по желанию другого человека, пусть даже любимого мужчины и отца ее дочери. Может быть, если она не станет уезжать так часто надолго, Дорош не станет настаивать на съемном жилье в городе? А в выходные, уезжая, она может отвезти детей родителям, и тогда Витале не придется сидеть здесь. Он сможет съездить к своим родственникам, встретиться с друзьями… А ведь он прав! Она даже с его родителями не знакома, и они, возможно, никогда и не видели Ульяну, да и до друзей его ей в общем-то не было никакого дела! Она в них не нуждалась, у нее были свои, но Дорош…
Но что же ей делать? Как быть? Злата достала свой мобильный, вошла в соцсеть, долго бесцельно крутила ленту новостей, то и дело поглядывая на список друзей онлайн. У Леши мигал зелененький кружок. Девушка открыла сообщения, начала писать… Потом остановилась, закусив губу, и отключилась. Нет, не имеет она права сваливать все это на Блотского. Ведь она сама сделала выбор. Она и представить не могла, что Леша так же смотрел на мигающую точку у края ее фото, открыв сообщения, и не решался написать. И он видел, как она печатала, но так и не отправила сообщение, а через минуту исчез и зеленый огонек.
Глава 26
Чуть приподнявшись в постели, Злата отодвинула штору и увидела, как на фоне серой пелены неба кружатся белые хлопья снега. А вчера шел дождь, и день был серым, сырым и непроглядным. Унылость такого пейзажа подавляла, и девушка невольно улыбнулась, опускаясь на подушки: наконец-то зима.
Закрыв глаза, она полежала еще немного, вслушиваясь в теплое дыхание Ульяны, которая после отъезда Маняши ни за что не желала спать одна в детской, и даже если засыпала, ночью, не боясь темноты, вылезала из кроватки и забиралась к ней под одеяло. На кухне слышно было, как негромко между собой переговариваются родители, приехавшие накануне, да мяукает кот. Витали, вероятно, уже дома не было. Вчера он собирался уехать утром по делам, заодно навестить родственников. С ее родителями, как, впрочем, и со всей родней, у него были ровные, нейтральные отношения. Не холодные, не натянутые, но и особой теплоты между ними не наблюдалось. И теперь Злата знала, что он чувствовал себя среди них чужим. Ее попытки как-то изменить ситуацию не дали результатов, а Дорош и не пытался даже.
Его как будто устраивало подобное положение вещей. А Злата любила, когда на выходные в Горновку приезжали родители. Мама топила печь, которую сама девушка за столько лет проживания в деревне так и не научилась растапливать, и ставила на обед в горшке невероятно вкусный рассольник с белыми грибами и мясом и пшённую кашу, аромат которой, расползаясь по дому, наполнял его особой атмосферой уюта и тепла, возвращая в детство, и дарил ощущения безмятежности и защищенности.
В приезды мамы Злата, будучи достаточно взрослой женщиной, поневоле чувствовала себя ребенком, позволяя себе подольше понежиться в постели, не думая о завтраке для детей. Потом, прямо в пижаме, не умывшись, могла забраться с ногами на табурет, неторопливо пить кофе с молоком, наслаждая