Злата сидела, закрывая лицо руками, понимая, что она не может и не хочет так больше, нет у нее сил. И было лишь одно желание переложить ответственность за все на кого-то другого и свободно вздохнуть…
— Машку некому будет встретить в Горновке, когда автобус привезет ее из школы. Она приедет через два часа домой, а там никого! И бабушки твоей нет, и бабы Мани нет, и даже Маськов нет! Родители на работе… Я не знаю, что делать! Разве что арендовать самолет… Наверное, все же надо звонить Аньке, больше некому, или лучше Кате? Но опять же срывать людей с работы, озадачивать… При всем желании, даже если выехать сейчас, все равно не успеем… Надо позвонить в школу… Пусть ее оставят там, а я приеду и заберу ее оттуда, да, наверное, это единственный вариант… Или родители после работы съездят… Или… — беспрестанно говорила она, то ли ему рассказывала, то ли для себя самой искала решение.
— Постой, но баба Нина же дома? — перебил ее Блотский, присев перед ней на корточки и не сводя взгляда с ее лица.
— Да… — растерянно кивнула она.
— Давай позвоним ей, а потом Маняше. Пусть ее встретит у автобуса баба Нина и отведет к себе, а мы приедем и заберем ее! Ты ведь знаешь номер Кирилловны? Набирай ее, а я позвоню Ирине Леонидовне…
Леша встал и отвернулся от нее, но Злата успела заметить, каким замкнутым и отчужденным стало его лицо, как будто сделалось каменным…
— Ребят, извините, но на сегодня все, нам со Златой нужно срочно уехать. Непредвиденные обстоятельства… — сказал он, обращаясь к музыкантам.
— Ты ведь не станешь возражать, если я поеду с тобой? В таком состоянии тебе нельзя садиться за руль… — обернулся он к Полянской. Злата лишь покачала головой и стала набирать домашний номер бабы Нины, молясь только об одном, чтобы та оказалась дома.
Задумываться о том, что почувствовал Леша, узнав о случившемся, как к этому отнесся и уж тем более о том, что происходило в его душе, в разброде собственных чувств и эмоций Злата не могла. Просто не до этого было.
Но ей пришлось к этому вернуться, когда в машине, удобно устроившись рядом с детским автокреслом, в котором сидела Ульяша, мирно уснувшая сразу после того, как они выехали за черту города, Злата почувствовала, как напряжение постепенно отпускает ее.
Маняша приехала в деревню на школьном автобусе, была встречена бабой Ниной, которая ничего не имела против того, чтобы оставить девочку у себя на ночь, а завтра и в школу отправить. И сейчас, хорошо покушав, Маша читала Кирилловне. Злата была невероятно признательна старушке, но остаться в Минске не могла. Сейчас она была в таком состоянии…
Не до съемок ей было и уж тем более не до записи песни. Сердцем она рвалась в Горновку, душу снедало волнение, а еще чувство вины перед дочерью…
Молчание Леши красноречивее любых слов подтверждало эту вину. Она была виновата и перед ним, и перед Маняшей, и со стороны все выглядело так, как будто она просто бросила девочку и уехала в Минск. Ульяшу забрала, потому что младшая ведь родной была, кровинушкой, а старшая…
Злата была уверена, именно так подумал Леша, и чем дольше они ехали в этом молчании, нарушаемом лишь звуком работающей печки да царапанием колючих снежинок, разбивающихся о лобовое стекло, тем больше она уверялась в собственных невеселых мыслях.
Какого мнения сейчас о ней Блотский? Вероятно, такого же, как и Дорош, да, в общем-то, и она сама… Не надо было ему ничего рассказывать. В конце концов, с ним или без него она все равно уехала бы сегодня домой и придумала бы что-нибудь, но Машка не осталась бы одна. Почему-то сейчас, в этот февральский зимний вечер, совсем неважно было, что думал о ней Виталя и кем она была в его глазах, а вот мнение Леши, как в профессиональном, так и в личном плане, для нее было очень важно. Полянская понимала, что надо что-то сказать, нарушить это тягостное молчание, попытаться объяснить Леше…
Но слова не шли с языка. Злата понимала, как жалки ее оправдания. Ничего, кроме презрения, они не вызовут у парня.
— Злата, я вот тут думаю, может, мне стоит забрать Маняшу к себе в Минск? — Леша первым нарушил молчание. — Я же вижу, тебе сложно, ты разрываешься, и от этого страдает твоя карьера артистки и Машенька! «Славянский базар» для нас с тобой почетное и ответственное мероприятие, и мне казалось, для тебя это важно, а выходит, ты даже на день не можешь вырваться в Минск. И я так понимаю, все упирается в то, что тебе просто не с кем оставить дочку. Но Маша и моя дочь тоже, а оказывается, тебе приходится оставлять ее на чужих людей, а потом улаживать вот такие непредвиденные ситуации! Я ни в коем случае не хочу тебя обидеть, понимаю, что ты, возможно, вынуждена так поступить, но отчего-то все время забываешь, что я за нее в ответе так же, как и ты… Да, каникулы и выходные — это прекрасно, но я готов хоть сегодня забрать ее в Минск. Не навсегда, но пусть какое-то время она поживет у меня. Это развяжет тебе руки, а мне в случае чего намного проще либо взять ее с собой, либо просто заехать за ней в школу! — сказал он и замолчал.
Злата вспыхнула и отвернулась к окну, не сразу найдя в себе силы заговорить.
— В этом нет необходимости. Как я уже сказала, мы в ближайшее время собираемся переехать из Горновки в город. Машка сможет посещать музыкальную школу и художественную студию. В любом случае мама всегда сможет подстраховать. К тому же в мае она уходит на пенсию и поможет мне с девчонками. Не волнуйся, наша программа на «Славянском базаре» не сорвется. Все будет, как надо! — едва смогла проговорить она.
Обида сдавила горло, и девушка не смогла более произнести ни слова. Обида не на Лешу, ведь он не виноват в том, что все вокруг стало чужим и далеким. Он не виноват в том, что все вот так случилось и зашло в тупик. Рассчитывать на его понимание и участие в подобной ситуации было бы непозволительной роскошью. Он был зол, и это сквозило в его молчании и в том, как сильно его пальцы сжимали руль. В его словах ей чудились холод и упрек. Злата это заслужила, но все равно это пугало и причиняло боль. И снова возвращало к мыслям о некой черте, к которой она подошла, опасной черте, за которой начиналась бездна…
Еще шаг — и она сорвется. Натянутые до предела нервы и отчаяние толкали вперед. Сил удержаться на краю этой пропасти уже не было. Как и не было их, чтобы быть всем сразу, чтобы верить и, как и прежде, надеяться на лучшее. Леша ничего не ответил, а Злата больше ничего не добавила. Вот так, в полном молчании, они и доехали до Горновки. Въехав в темную деревню, парень притормозил у дома бабы Нины. Фонари еще не зажглись, а дома стояли темные и безмолвные, ни огонька тебе, ни звука…
Полянская вышла из машины и, сделав несколько шагов, остановилась, замерла. Дух перехватило, и горло свело так… Она стояла, слыша собственное дыхание, и чувствовала, как сырой воздух, пронизанный мелкими каплями влаги, окутывает ее, вызывая дрожь. Девушке стало жутко. Деревня была почти пустой, это было привычным для Златы, но сейчас казалось, она как будто увидела ту реальность, которую видели другие, без призмы, сквозь которую смотрела на окружающий ее мир на протяжении многих лет…
Что-то надломилось в ней. А может быть, всего лишь разбитые иллюзии вызывали это непонятное чувство отрешенности. Только впервые возвращение в родную деревню не вызвало привычной радости. Наоборот, легло тяжестью на сердце. Передернув плечами, как будто пытаясь таким образом сбросить с себя это странное оцепенение, девушка расправила плечи и открыла калитку.
Злата поблагодарила бабу Нину и забрала Маняшу. Леша подвез их до дома и, выйдя из машины, вручил девушке ключи. Она взяла их, сделала несколько шагов и обернулась. Блотский по-прежнему стоял у машины, не торопясь следовать за ними.
— Леш, а ты разве не зайдешь? — спросила Злата.
— Наверное, мне лучше вызвать такси и уехать на вокзал… — отозвался он.
— Нет, зачем? Пойдем к нам, я ужин приготовлю, чаю попьем… В любом случае до поезда еще далеко…
Алексей ничего не ответил и, поколебавшись секунду, последовал за ней. Дома было прохладно, поэтому первым делом Злата растопила трубку и только после этого раздела детей. Включив им мультфильмы, Злата отправилась на кухню на скорую руку готовить сырники, которые обе девочки обожали, причем не только есть, но еще и готовить вместе с ней. Это всегда превращалось для них в увлекательную игру, и пусть кухня в этом случае была засыпана мукой, но зато столько радости это доставляло дочкам, да и самой Злате тоже. Впрочем, мультики они смотрели недолго, то и дело отвлекаясь на Лешу, который все это время сидел в столовой на диване, не снимая куртки, безвольно опустив руки на колени. Что-то односложно отвечая девчонкам, он украдкой оглядывал просторную комнату, в которой за прошедшие два года мало что изменилось, разве что запах стал немного другим. В последний раз он был здесь около двух лет, Злата тогда уехала на сессию в университет, он остался с дочкой, а Дорош еще не вошел в этот дом.
Аромат сухих трав, сушеных грибов, старых обоев, теплого духа печи и домашней еды, казалось, навсегда поселился в этих стенах. Так пахло счастье, теперь Леша это знал. Но счастье его было таким же эфемерным, как и запах этого дома. Теперь же аромат мужского парфюма, казалось, впитали в себя даже обои, отравляя воздух, который многие годы был наполнен запахом чего-то уютного и родного.
Оно развеялось однажды, стало просто сном, воспоминания о котором причиняли боль. Боже, как он жил все эти годы? Как смог выжить, не сломаться, не спиться, в конце концов? Как мог улыбаться, смеяться, встречаться с девушками, выходить на сцену, творить, к чему-то стремиться, мечтать? Он смог даже сохранить со Златой дружеские отношения, будучи человеком цивилизованным и не забывая ни на минуту о дочери. Они перестали быть мужем и женой, но остались родителями, которые просто обязаны поддерживать приятельские отношения, и по-другому нельзя. Леша жил, и все, казалось, вернулось на круги своя, вошло в привычную колею…