вянский базар» собираешься и вообще-то уже «звезда»… Для них ты своя, одна из них… Я видела, как они умиленно вытирали слезы! Как им вот прям всем хотелось обнять тебя, поблагодарить! Ох, Златка, не представляю, откуда в тебе это! Может, все дело в Горновке? Может быть, действительно там, за зорями, воздух какой-то особенный? Ты ж вот не просто поешь! Ты как будто до души достаешь! — Анька говорила, эмоционально жестикулируя и по-детски шмыгая носом.
Злата смотрела на нее, улыбаясь, то и дело встречаясь взглядом с Лешей. — Вот видишь, даже я прослезилась! — под конец произнесла Анька и полезла в сумочку за носовым платком.
— Во дела! — в тон ей сказала Полянская. — Дима, твоя супруга случайно не беременна? Что-то она слишком эмоциональна в последнее время!
— Златка! — как когда-то в детстве, возмущенно воскликнула Аня.
— Ладно, ладно! — примирительно выставив перед собой ладони, поспешно добавила девушка. — Извини! Просто меня разобрало! Вероятно, здесь, дома, я острее, чем где-либо, чувствую особое отношение к себе. Ты вот говоришь, они смотрят и воспринимают меня так, как будто я им своя, родная. Ведь, по сути, оно так и есть. И знаешь, это особенно ощущает ся, когда уже есть некоторый опыт. Есть возможность сравнить. Да и вообще, чего уж тут греха таить, любят нас с Лешкой в нашем городке! Мы ж и начинали по большому счету отсюда! Да и у меня к нашим бабушкам-старушкам всегда особое отношение было. И со сцены в том числе! А что касается Горновки… Ну, тебе ли не знать, она вообще перевернула всю мою жизнь. Если бы я не приехала туда, я бы вообще не на сцене сейчас стояла, а у доски одной из наших городских школ, преподавая русский язык и литературу.
— Да, я знаю, — успокоившись и улыбнувшись, кивнула Анька. — Наша Горновка вообще особенная, какая-то волшебная, что ли. Сказал бы мне кто лет пять назад, что я буду балдеть от народных песен, в жизни бы не поверила, а сейчас вот, плачу! — она снова шмыгнула носом, а потом неожиданно шагнула к Полянской, обняла ее и так же неожиданно отступила. — Слушайте, вы, надеюсь, не планируете прям сейчас разъехаться? — уже совсем другим тоном спросила она, переводя взгляд со Златы на Лешу и обратно.
— Нет, Леш, ну скажи же, у нее такие интонации появляются в голосе…
— Скажу-скажу, Аня! — улыбнулся парень. — Так куда ты хочешь нас со Златой отвести?
— О, у нас тут есть чудесное местечко, недавно открывшееся кафе! Говорят, там готовят потрясающий капучино, а к нему по дают бесподобное сливочное мороженое. И если нам повезет, мы сможем разместиться на террасе с видом на реку. Идем?
— Идем! — кивнула Злата и всучила двоюродной сестре охапку подаренных тюльпанов. — Неси их домой! Не можем же мы пойти гулять по городу с цветами!
…Анька не обманула, вид здесь, с высокого берега Днепра, действительно открывался необыкновенный. Синее небо отражалось в серебристой поверхности реки. Солнечные блики сверкали в этой глади, которую ласкал ветерок. На другом берегу зеленели кусты ракитника. К запаху воды примешивался аромат зацветшей где-то неподалеку сирени. Мошек, роившихся над головами, то и дело уносило порывами ветра, разгулявшегося на просторе. Он то и дело подхватывал и развевал распущенные волосы Златы, заставляя ее смеяться, блаженно жмуриться и приглаживать их. Девушки заказали себе пирожные и большие чашки кофе. Лешка предпочел облепиховый морс и чизбургер. Димка пил пиво с солеными орешками и чипсами, на которые посягала и Анька, заедая слишком сладкое пирожное. Так хорошо было просто сидеть в компании близких людей, ни о чем не думать, отключившись от всех проблем и забот, не торопиться, расслабиться, получать удовольствие от этого чудесного майского дня.
— Злата, а ты еще про Гошу Лешке расскажи! — оживлялась Аня, когда разговоры между ними затихали. Полянской казалось, а впрочем, так оно, наверное, и было на самом деле, ее сестра больше, чем кто-либо другой из них радуется этому дню и их прежней близкой компании. Ведь прошло уже несколько лет с тех пор, как они вот так же вчетвером, уложив детей спать, засиживались где-нибудь под сенью винограда в старой садовой беседке или у костра, на веранде или в столовой. Анька, конечно, была не так привязана к деревне и большому дому, где прошло их детство, но бывать там любила, дорожа родственными узами, была искренне привязана к Леше и Злате. Конечно, она переживала их расставание и все то, что ему предшествовало. Как и все обитатели старого дома, Аня так и не смогла принять Дороша. И сейчас, как и Злата, она просто светилась от радости, получая невероятное удовольствие, проводя день в этой компании. Глядя на ребят, она невольно думала: а вдруг? А вдруг все еще возможно вернуть и исправить?
Анька не была проницательным человеком, да этого и не требовалось, чтобы распознать взгляд, которым Блотский окидывал бывшую жену. Для него ведь, как и прежде, во всем мире только она одна и существовала. Ане до невозможности было жаль Лешку, а вместе с жалостью в душе поднимались негодование и злость на Злату. Как? Ну как она могла променять такого парня на Дороша? Вот уже два года Аня задавалась этим вопросом, но ответа на него так и не смог ла найти. Виталя не пара Злате, это понимали все, и, кажется, даже он сам, а Полянская зачем-то продолжала за него цепляться.
— Ой, Анька, хватит уже про Гошу, а то ты ведь снова будешь хохотать до слез!
— Злат, ну расскажи! Ну, прикольно же! — не отставала Аня.
— Ага, прям, цирк-шапито на выезде!
— А что за Гоша? — поинтересовался Блотский.
— Гоша — это утка! — сдавшись, начала Злата. — Алка Масько еще прошлым летом купила трех утят и двух цыплят. И вот каким-то образом, путешествуя из деревни в деревню, сумела вырастить огромную бройлерную курицу, которая сейчас благополучно обитает в будке с Шариком, и селезня, которого она назвала Гошей. Остальная живность за год пропала, а эти вот остались. Так вот в чем суть-то рассказа всего… Зашла я к ним как-то на днях, Алка просила рассады помидоров принести. Ну и Гошу, естественно, встретила, он как раз во дворе расхаживал. Мы в дом вошли, а когда вышли, его на веранде встретили. Тут-то я и обратила внимание на веревку, к его лапе привязанную. Ну, я решила, селезень запутался где-то, да не тут-то было! Он, оказывается, ходит за Алкой повсюду: и на огород, и на деревню — вот она его за лапу и привязывает! — улыбаясь, закончила она рассказ, не глядя, однако, на родственницу, которая снова стала давиться от смеха.
Знала, что если посмотрит, они снова, как вчера, будут смеяться до истерики, глядя друг на друга.
— Ох, ешкин кот, товарищи, я же совсем забыла! Мне ж надо было на рынке глянуть подругу для Гоши, Алка очень просила! — легонько стукнув себя по лбу, воскликнула она.
— Златка, заткнись! — закричала Анька сквозь смех.
Леша улыбнулся.
— Их жизнь налаживается, да? — спросил он, чувствуя и понимая в рассказе Златы скрытый подтекст, известный только им двоим. Снова судьба делала еще один виток, опять сближая их, соединяя в том мире, который был так дорог им. Леша смотрел на нее и видел то, что и раньше, на протяжении этих двух лет, замечал в ней: Злата изменилась. Да, материнство красило ее, она стала взрослее, женственнее, степеннее даже, что ли, хоть и прибавила в весе, мало походя на ту девчонку с хвостиком, которую он однажды встретил. Она стала решительнее, тверже, где-то даже жестче, неприступнее. Да, тут, возможно, и профессия накладывала отпечаток. Злата была лидером по характеру, и Блотский всегда это знал, но это никогда не напрягало его, не принижало. Они были парой, семьей, дополняя друг друга. В их отношениях всегда присутствовали гармония, понимание и уважение. Это сглаживало острые углы. К тому же Полянская с присущей ей мудростью умела разделять творчество и личную жизнь. Ей всегда нравилось дома быть просто мамой и женой. И в этом она была искренна, парень в этом никогда не сомневался.
Но с тех пор многое изменилось. Блотский никогда не интересовался происходящим в ее личной жизни. Просто не мог, да и не хотел. До того момента, пока однажды февральским вечером не пришлось ему везти ее домой, растерянную и ошарашенную происходящим, прервав запись песни и отказавшись от запланированных съемок на одном из столичных каналов. Он мог лишь предположить, что чувствовала она в тот момент. Сам же он, сдерживая ярость, сжимая руками руль, видел, как белеют костяшки, и едва сдерживал резкие слова, обвинения и упреки, которые она, безусловно, заслужила. Обида, та самая, которую все это время он тщательно пытался спрятать на дне души, поднявшись, вот-вот готова была вырваться наружу. То, что произошло тогда, и то, что последовало за этим, рассказало ему больше, чем ему, возможно, хотелось бы…
Теперь, глядя на Злату, Леша понимал: она как будто перешагнула некую черту. И сейчас уже вряд ли ее что-то могло остановить.
— Да! — с улыбкой ответила Злата. — И за этим так радостно наблюдать. Знаете, Алка мне говорит, как это она раньше не ценила и так бездарно тратила деньги, пропивая их. Теперь же каждой копеечкой дорожит. А бабульки говорят, как закодировалась, другим человеком стала. И поговорить с ней интересно, и что-то обсудить. А главное же, у ее дочери доверие к ней появилось. Не помню, чтобы за все годы моей жизни в Горновке она хоть раз приезжала сюда. А тут, как только Масько пере брались в дом бабы Ариши, приехала проведать их. Да, конечно, в доме такой хаос, что просто ужас! И еще неизвестно, будет ли там когда-нибудь относительный порядок, и первое, что необходимо сделать, это подключить свет и зарегистрировать газ. Затем нужно будет разобрать грубку и печку. Хотят цыплят бройлерных на лето купить, огород посадить. Потихоньку возвращаются к нормальному человеческому существованию. Алка сама не выпивает и Толику пить не дает. Мне просто удовольствие наблюдать за ними и радоваться!
— Ну а если запьет Алка? А ведь все равно запьет через год-другой, и все пойдет под откос! Ты ведь сама знаешь, Злата, чаще всего как раз этим все истории с кодировкой и заканчивались! — вмешалась в их разговор Анька, которой по большому счету всегда было плевать, как жили Масько.