— А не, не все время, Злата! Я ж еще в армии служил, а потом еще после учебы три года жил и работал в Гомеле. И еще в Речице жил, когда на Томке был женат, — перебил ее Масько.
— Официально, что ли, были женаты? — удивленно переспросила девушка. — Так, может, еще и Сашка был вашим сыном?
— Был, правда, не родным. Но я когда из армии пришел и на Томке женился, Сашке два месяца было. Правда, мы недолго прожили вместе, Томка загуляла, и я ее застукал в кровати с другим. Но Саша меня папой сразу называл, это потом уже у него было этих пап…
— Ладно, но ведь вы, — она кивнула на Алку, — сами говорили, что из Гомеля и дочка ваша там живет.
— Ой, Златка, это вообще такая история, — женщина махнула рукой. — К тому времени, когда мы с Толиком встретились, я в Речице жила. С мужем моим мы тогда уже были в разводе, но продолжали жить в одном доме. Да и дочка с нами была, Валька моя, ей пять лет тогда было. А в Гомеле у меня бабушка жила, которая мне потом квартиру завещала, а я ее оставила Вальке, где она сейчас с детьми живет. Ну так вот, а с нами рядом жил Корч с Нинкой, нашей соседкой. Мы не то чтобы дружили, просто общались по соседству. А этот Корч был то ли третьим, то ли пятым сожителем Томки. И вот как-то в сентябре прибегает ко мне Нинка и говорит, мол, поехали в Горновку воровать картошку. А я ж ни сном ни духом! Какая Горновка? Какая картошка? Скоро вон муженек с работы явится и, если меня не застанет, опять побьет! А бил он меня сильно, Златка, потому и развелась я с ним. Короче, отказалась я ехать, хотя, конечно, и картошка мне нужна была, и деньги. Ну, Нинка убежала, а под вечер опять прибежала. А тут как раз мой явился, ну и говорит, езжай. Ну, вот мы и поехали с ними. А Корч-то уже поддатый добро, да и бутылка у него за поясом. А мы ж с Нинкой про это не знали. Приехали к сельскому совету, а что потом, куда потом, неведомо. Ну и пошли мы в Горновку через бугор. А темно ж уже, сентябрь… Посреди леса чего-то там Нинка с Корчом не поделили, сцепились они ругаться. И как-то бутылка выпала у него и разбилась. Ох, Златка, как озверел он, как давай Нинку бить… Она упала, а он ее ногами, а на ногах кроссовки обуты, страшно бил, и мне попало, когда попыталась помешать ему. Как дал мне, так я в канаву и отлетела. А Нинка вообще упала и лежит, не поднимается. Чуть мы ее растолкали, а она ойкает, за ребра держится, видно, хорошо Корч ее ногами в кроссовках отходил. Поднялась она кое-как, ну мы и пошли. Пришли в Горновку в одиннадцатом часу. Темень кругом, мы сразу к Арише и завернули. А она одна была. И отправила нас к соседу своему, который мог бы нас провести на поле и показать, где картошка растет. Вот и пошли мы к Толику. А он дома жил с батькой. Пришли, а в хате темно, только телевизор работает. Старый у печи копошится, а Толик в другой комнате на кровати телевизор смотрит. А я ж никого не знаю, Корч пошел с ним договариваться, а я на стуле у дверей присела и жду. А сама думаю: «Господи, и куда я попала, и как я домой-то попаду?» Ну, они там поговорили, и пошли мы. На улицу вышли, а темень — ничего не видно. А у них у калитки, если ты помнишь, Злата, верба росла, здоровая такая, как вон у дороги растут. Вот я чуть лбом в эту вербу и не вмазалась. Толик меня хвать за руку в самый последний момент! И уберег. Пошли мы на поле, а картошка была как раз за кладбищем. Корч у Ариши еще рюмку пропустил и в карьерах спать завалился. А мы разбрелись по полю и копаем. И вот так вот получилось, встретились мы с Толиком на одной борозде. Встретились и поцеловались!
— Что значит поцеловались? — встрепенулась Полянская, не сводя глаз с Алки, которая рассказывала, эмоционально жестикулируя. — Правда, что ли, вот так взяли и поцеловались?
— Да, правда, вот так встретились в борозде и поцеловались. А потом, когда уже пришли снова к Арише, оказалось, спать у нее негде. Корч с Нинкой свободную постель заняли. И пришлось мне идти на сеновал, вот этот самый, который и сейчас еще у нас за хатой стоит. И Толик пошел со мной. И только утром, проснувшись, я увидела и рассмотрела его. Так же темно. И у него в хате темно было, только телевизор шел. Так-то что? Ну, высокий и высокий, ну, худой… А утром мы проснулись, он мне и говорит: «Полежи-ка!» И ушел. А через час вернулся с большим ведром белых грибов. Правда, Корч все равно продал их, потом и картошку продал, хоть и не копал ее. И денег не дал ни копейки!
— Ну, а потом? — нетерпеливо переспросила Злата, которую увлек рассказ женщины.
— А потом я домой поехала, а через пару дней Толик с батькой ко мне на возу приехали в гости. Муж мой на работе был, я их за стол усадила, покормила, выпили они. А потом он еще раз приехал. А у меня и без того уже мешки с вещами собраны были, съезжать я в Гомель хотела, а вместо этого в Горновку к Толику поехала. По сердцу он мне пришелся, Злата. Мужа своего я не любила уже, да и любила ли вообще, неизвестно, а вот с ним мне хорошо было. Я его полюбила. И до сих пор люблю, хоть и прошло уже с тех пор целых двадцать пять лет!
— Ничего себе! Так у вас же, можно сказать, серебряная свадьба! — воскликнула девушка.
— Ага, да только ж мы не расписаны с ним…
— Так, может, съездим в сельсовет и распишемся? — донесся из-за грубки голос Толика.
— Ой, да ну тебя! — отмахнулась женщина.
— А вы сейчас что же, делаете ей предложение? — тут же среагировала Полянская.
— Ну, так как бы да! А чего? Хата у нас уже есть, прописка тоже, осталось тока пожениться! — смутившись, отозвался Масько.
— Ну, тогда мы с Лешей будем свидетелями!
На краю неба, над безбрежными полями с озимыми разгорался закат. Солнце, окрашивая небо золотисто-малиновым цветом, садилось за дальний лес, что темнел на горизонте. С востока из-за леса нежно-сиреневыми и розовыми переливами подкрадывалась ночь. Стих ветер, весь день качающий деревья. Смолк щебет птиц. Благодатная тишина, как колыбельная, повисла над деревней. И только комар, звеня над ухом, нарушал ее, да где-то далеко, за огородом, на сажалке «гудели» апалоники. Мир затих. Замер. И от этой первозданной, чистой, глубокой, целебной тишины так светло и хорошо становилось на душе. Можно было до самой темноты гулять по деревне, вдыхая этот воздух, разбавленный нежными ароматами. Молчать, боясь даже шепотом нарушить это волшебное очарование. И закрывая глаза, чувствовать, как этот воздух, эта тишина и бесконечные просторы очищают мысли и чувства от мелкого, чуждого, лживого и суетного, оставляя главное, нужное… Прозрачная синяя ночь обступала деревеньку. К приоткрытым окошкам подкрадывались сны. Первая звезда зажглась на небосклоне, а закат еще продолжал розоветь…
— А знаешь, Леш, — прошептала Злата, когда они остановились у ее дома, — иногда мне кажется, в этой тишине можно раствориться. Не исчезнуть, нет, просто соприкоснуться душой, стать единым целым и почувствовать ту особую неразрывную связь с миром. И знаешь, здесь, в Горновке, этот мир никогда не станет обыденностью для меня… Это магия…
— Я знаю, — так же шепотом отозвался Блотский, не в силах добавить к этому что-то еще.
Не мог он говорить. Злата стояла так близко, вслушиваясь в эту тишину, очарованная ею. Леша слушал ее дыхание и нестерпимо хотел обнять, прижать ее к себе, не думая ни о чем. Злата права, это какая-то магия, а еще странное чувство, дежавю. Все это было уже однажды с ними. Они снова просто друзья. И снова нельзя забываться, переходя черту, нельзя разрушать то, что есть между ними сейчас. То, чем, как и прежде, Блотский дорожил и что ненавидел. Их дружба.
Глава 31
— Доча, я что-то не понял, Василь куст пионов у своей мамани для кого обломал? Для мамули твоей или для крестной? Лене, смотрю, каких-то три захудалых цветочка подарил, а Светке — охапку! Он вообще на юбилей пришел или в сваты? — возмущенно бубнил Полянский, наблюдая за прибывающими гостями из окна столовой.
Елена Викторовна наотрез отказалась устраивать праздничные застолья в доме. Поэтому уже с утра из дома вынесли столы и накрыли полотняными скатертями из закромов покойной бабушки и соорудили лавки, чтобы гости могли удобно разместиться. К тому же и погода благоприятствовала. Воздушные шары были как-то не уместны в данном случае, все же Елене Викторовне исполнялось пятьдесят пять, поэтому решено было просто украсить сад маленькими китайскими фонариками, чем и занимались Злата и Аня с утра. С наступлением сумерек их собирались зажечь. Полянская-старшая в новом светло-оливковом костюме, с безупречной укладкой, которую с утра ей сделала Катерина, встречала у калитки прибывающих гостей, а Злата по цепочке с папой передавала через окно горячие блюда, которые на крыльце принимала тетя Люда и относила к столу. Хотелось уже подать все сразу, чтобы потом не отвлекаться на «принеси-подай».
— Папуль, так ведь тетя Света дама у нас свободная, да и дядь Вася, кажется, давно уже разведен! — отозвалась с улыбкой девушка, передавая ему очередную тарелку с дымящимися голубцами.
— Вообще-то Василь не знает, что она свободна. Я сказал ему, что замужем она. Больно нужны нам такие родственники, доча. Характер у него тот еще. Так что пусть он себе в области поищет кого!
— Ну ты, папуля, и интриган! — засмеялась Злата, передавая ему последнюю тарелку и выглядывая в открытое окошко. — А вот мне кажется, тетя Свете он тоже понравился! Вон, смотри, как разулыбалась, принимая цветы!
— Ага, умеет он пыль в глаза пустить, а вот помянешь мое слово, к концу вечера Светка не будет знать, куда от него деваться! Занудит до смерти! К тому же он еще и не это самое! — характерным знаком указал Полянский.
— Ну, это, папуль, в самом деле самый весомый аргумент! — стараясь придать лицу серьезное выражение, согласно кивнула девушка. — И крестную он точно убедит! Ты ей скажи за столом об этом, ладно? Предупреди!
— Обязательно! — кивнул Полянский и поправил узел галстука. — Прямо сейчас пойду и скажу!
— Давай! — давясь от смеха, напутствовала его девушка и махнула вслед рукой. Когда за ним закрылась входная дверь, девушка вернулась в кухоньку, где вымыла руки, вышла в столовую и на минутку задержалась у старого трюмо. Пригладив волосы, выбившиеся из красивой прически, которую ей сделала Катерина, девушка припудрила носик и освежила вишневый блеск на губах. Мельком взглянула на свой наряд — полотняное белое платье простого прямого покроя, достающее до щиколотки, с узором из мелких синих цветов, которые подчеркивали синеву ее глаз. Злата как раз вышла на крыльцо, когда в проеме калитки появился Блотский.