— Но почему я должен погибнуть?
— Боже мой, Тамбера, какой ты еще глупый. Неужели ты не понимаешь, что эта девушка нам совсем чужая. Заманит она тебя в свои сети, запутаешься ты и пропадешь.
— Ты наговариваешь на Клару, как старая колдунья. Она не такая, как наши девушки. Это правда. Но разве хоть один человек сказал о ней что-нибудь дурное? Клара хорошая. Она веселая, добрая и много знает.
Вубани была потрясена словами сына.
— Теперь я вижу, мои слова не найдут дорогу к твоему сердцу, сынок, — глухо пробормотала она. — Эта девушка уже опутала тебя, ослепила. Но надо мной ее чары бессильны. Я-то все хорошо вижу. И я, как и раньше, буду день и ночь охранять покой твоей души.
Тамбера вздохнул.
— Скажи, что ты хочешь от меня? — спросил он.
— Ты не должен и близко к ней подходить.
— Если этого требует моя мать, тогда мне лучше умереть.
Вубани содрогнулась, глаза ее стали огромными от страха.
— О горе! Вот уже до чего дошло…
— Да, — упрямо сказал он. — И знай, если с Кларой что-нибудь случится по твоей вине, я убью себя.
Из груди матери вырвался тяжелый вздох.
— О предки! — прошептала она. — Отвратите сына моего от искушения, не дайте коварному чудовищу заманить его в свои сети и погубить.
В комнате наступило минутное молчание, после чего Вубани снова заговорила, не повышая голоса:
— Неужели тебе не жаль меня, сынок? Как ты можешь огорчать свою мать?
Тамбера сидел, отвернувшись от матери. Он слышал, что последние слова она проговорила, глотая слезы. И эти слезы матери горячей смолой упали на его сердце: Прерывающимся голосом он промолвил:
— Я люблю тебя, ма. И мне тебя очень жалко.
— Но как же, сыпок, тогда ты можешь говорить, что даже на тот свет готов последовать за ней. Каково это слышать матери! Ты пойми, я ничего не прошу для себя. Все, о чем я прошу, это для твоего же блага. Так почему ты не хочешь послушать меня!
Тамбера молчал. Он не видел лица матери, но чувствовал, что она плачет.
На этот раз молчание длилось долго. Наконец Вубани произнесла, как бы подводя итог разговору:
— Значит, ты ничего не хочешь сказать мне в утешение? Ладно, пусть, все равно для меня ты всегда останешься моим родным, любимым сыном.
Она встала, вышла из комнаты, спустилась во двор. Но останавливаясь и не раздумывая, отправилась она к дукуну.
Придя в знакомый дом, Вубани села на циновку перед дукуном и несколько минут молчала. Усталость и скорбь были в ее лице. Она очнулась от забытья, лишь когда дукун спросил, что ее привело к нему.
— Отец мой, — промолвила Вубани, — ты всегда был для меня надежной опорой, приходил на помощь во всех моих бедах и горестях. Ты видишь дальше и знаешь больше, чем я. И вот я снова пришла к тебе за советом.
— Опять тебя огорчил Тамбера, дочь моя? — спросил дукун.
— Он, мой отец, он. Наставления твои я исполнила в точности, и сначала все было хорошо. А теперь все хуже и хуже. Совсем сын перестал меня слушать. Закрыта для меня его душа, а для врага-искусителя — открыта.
— Я думаю, не позвать ли нам кого-нибудь из твоих предков, дочь моя, и не послушать ли его?
— Тебе виднее, отец.
Дукун принес кеменьян и зажег его. Кеменьян задымился тонкими струйками. Потом стали тесниться над чашей белые, пахнущие смолой клубы, они пухли и, редея, плыли к потолку. Дукун смежил веки и нараспев забормотал заклинания, вытянув перед собой руки, как слепец. Потом, все так же не открывая глаз, он протянул глухим голосом:
— Внучка моя! — И поманил Вубани пальцем.
Она села к нему поближе, ни жива ни мертва. Ее лицо, движения, поза — все выказывало смиренное почтение и благоговейный ужас.
— Какая беда с тобой стряслась, что ты осмелилась нарушить мой покой! — громовым голосом возопил дукун.
— Ясновидящий! — ответила Вубани, покорно склонив голову. — Внучка твоя хочет узнать, почему не исполняется ее самое заветное желание. Я прошу у тебя защиты и помощи, вырви моего сына, твоего правнука, из вражьих когтей. Ничего у меня самой не получилось. Все глубже и глубже засасывает его смрадное болото.
— Такова воля судьбы, внучка моя. Тебе предназначен трудный путь — путь терпения и скорби, и ты должна безропотно принять его.
У Вубани задрожали губы; хрипло, с трудом выговаривая слова, она спросила:
— Значит, сыну моему суждено быть несчастным?
— Счастье, несчастье — из этого состоит жизнь. Не убивайся, внучка. Смирись и терпи! Ибо терпение — это единственное, что может защитить человека от бед и напастей.
Вубани ничего больше не сказала. Воцарилось молчание. Дым от кеменьяна растаял. Дукун спросил своим обычным голосом:
— Ну, что он сказал тебе, дочь моя?
— Велел терпеть, потому что такая у меня судьба.
Дукун понимающе кивнул.
Вубани распрощалась и ушла, унося в своем сердце завет предков.
Строится крепость
Значит, надо было покориться судьбе и терпеть.
Когда Вубани вернулась домой, она застала сына за странным занятием: склонившись над листком бумаги, он сосредоточенно выводил что-то углем. На вопрос матери, что он делает, Тамбера ответил, что учится писать. И Вубани оставила его в покое: пусть пишет, в этом, кажется, ничего опасного нет.
Наступил вечер. Тамбера уснул. Мать, как обычно, подошла к спящему сыну, чтобы окропить его голову водой; и, как обычно, в эти минуты она молила судьбу смилостивиться над ее любимым сыном, отвратить от него все грозящие ему беды.
Наутро Тамбера сразу же пошел в дом ван Спойлта. Мать не удерживала его. Она не стала упрекать сына и когда он вернулся. А о Кларе даже не заикнулась.
На третий день Тамбера отправился к голландцам. Вубани готовила еду, когда к ней пожаловала ее соседка, жена Ламбару. Хозяйка дома не успела и рта раскрыть, чтобы пригласить гостью сесть, как та прямо с порога начала:
— Послушай, Вубани, что же это делается, а?
— Что случилось, Ивари? — оторвавшись от стряпни, спросила Вубани.
— А то, что твой сынок и эта Клара сидят вдвоем в доме ван Спойлта и любезничают. Или, может, это мне показалось?
— Нет, не показалось. Так оно и есть, — тяжело вздохнув, ответила Вубани.
— И ты это разрешаешь? — Ивари прошла в комнату и села напротив хозяйки.
Вубани промолчала: она думала, как лучше объяснить любопытной гостье, что у них происходит. А Ивари тем временем продолжала:
— Я знаю, Вубани, тебе ведь тоже не нравится, что твой сын дружит с этой голландкой. Так надо помешать этому.
— Ах, Ивари, я с первого дня почуяла, что эта девушка принесет всем нам горе. Уж я ли не оберегала от нее своего сына, уж я ли не старалась отвлечь его. И все напрасно. Да ведь и ты не уберегла свою дочку. Ривоти только о Кларе и говорит, Хочет во всем быть похожей на эту голландскую девчонку. И ничего с ней нельзя поделать.
— А как ты думаешь, Вубани, почему Тамберу так к ней тянет?
— Видишь ли, все говорят, она очень красивая. Красота, видно, и привлекает его. Вот и сидит он возле нее целыми днями. Ладно бы я не предупреждала его, а то ведь сколько раз говорила: чем шкурка красивее, тем ядовитее змея. Того и гляди ужалит.
— А он все продолжает ходить к ней?
— Да…
— Хуже всего то, что он нарушает адат. Ты же знаешь, Вубани, по нашим обычаям, юноша может дружить с девушкой, только если они помолвлены или из одной семьи.
Лоб Вубани покрылся капельками холодного пота.
— Это невозможно, Ивари, — прошептала она. — Не может быть, чтобы Тамбера с Кларой надумали жениться.
— Он-то, наверное, только об этом и мечтает. Но разве можно допустить такое? На то у детей и есть матери, чтобы удерживать их от глупых поступков. Если их распустить, дать им волю, от наших старых добрых порядков ничего не останется. Вон моя дочь — да если бы я не держала ее строго, кто знает, что бы с ней сталось. Сегодня она с самого утра плачет, хочет, чтобы ей сшили платья, как у этой голландки. Ничего, золотая слеза не выкатится. А тому не бывать, чтобы моя дочь в заморских платьях щеголяла. Вот и ты должна быть построже с сыном. Что ты сделала, чтобы отвадить его от этой девчонки?
— Попробовала одно тайное средство.
— Дукун посоветовал?
— Да.
— Ну, раз оно не помогло, надо придумать что-то другое.
— А что другое-то?
— Женить его надо, вот что!
— Я уж и сама об этом думала. Самое это верное средство — женитьба.
— Да не теряй времени, Вубани, а то поздно будет.
Вубани уверила соседку, что она так именно и поступит, после чего Ивари не стала больше задерживаться. Она ушла довольная, с сознанием исполненного долга.
«Вот уже и соседи все знают!» — с досадой подумала Вубани. Невеселые мысли завладели ею после ухода Ива-ри. Надо было что-то предпринимать. Сколько она ни думала, сколько ни прикидывала, а все оказывалось, не миновать разговора с сыном о Кларе. Она скажет ему, что дело зашло слишком далеко, что он нарушает адат и что даже соседи уже говорят о его поведении. Она не пощадит Тамберу на этот раз, пусть только явится домой. Ох, скорей бы уж он приходил! Вубани с нетерпением ждала сына.
Тамбера пришел в двенадцатом часу дня. Стоило матери взглянуть на него, как она поняла, что он чем-то озабочен и даже расстроен. Она хорошо знала своего сына и решила ни о чем с ним не говорить: сейчас это бесполезно, все равно он не станет слушать ее. Хмурый вид Тамберы встревожил мать. У него что-то произошло, в этом нет сомнения. Вубани сделала вид, будто ничего не замечает. Усилием воли она сохранила обычное спокойное выражение лица, только пристальнее, чем всегда, взглянула на сына. Тамбера остановился у окна террасы и не отрываясь глядел в сторону дома ван Спойлта.
Вокруг дома, где жила Клара, по всему краю участка, принадлежащего теперь голландцам, лонторцы копали ямы, начав строительство крепости. Так вот отчего приуныл ее сын. Нет, она не ошиблась. Может, кто другой и не понял бы, но родная мать видит все, что делается в сердце сына. Ее проницательность стократ умножена беззаветной материнской любовью.