Измученные, голодные, оборванные люди еле брели, понукаемые конвоем.
Зрелище это было так ужасно для лонторцев, что они спешили укрыться в домах, только бы не видеть его.
Следом за печальной процессией, обливаясь слезами, шли несколько женщин и детей: среди пленников были их мужья, отцы, братья.
Пока проходили кампунг, голландцы не торопили пленных, но как только последняя хижина осталась позади, конвой приказал ускорить шаг.
И вот они стоят в большой комнате, напротив восседающего за столом ван Спойлта. Здесь же в правом углу комнаты сидит на стуле Имбата. Он так же бледен, как эти несчастные. В левом углу — пятеро голландских солдат из охраны.
— Сегодня мне пришлось подольше задержать у себя вашего старосту, — начал ван Спойлт, обращаясь к пленникам. — Пусть он тоже будет здесь, вместе с вами. Вы подняли бунт, захотели выгнать голландцев с Лонтора. Ваш староста, правда, в этом не участвовал, но все равно, ответственность за любые действия лонторцев несет он. Поэтому я считаю виновным и его. Мне стало известно от Имбаты и от Маруко, что вы объявили нас, голландцев, своими врагами. Само собой разумеется, мы не могли отнестись к этому спокойно. Нам пришлось принять меры, чтобы подавить мятеж. Как видите, это нам удалось. Я не собираюсь выслушивать ваши объяснения, меня не интересует, что толкнуло вас на этот гибельный путь. Вы здесь для того, чтобы выслушать решение, которое мы приняли, как только ваш преступный замысел был раскрыт.
Ван Спойлт взял лежавший перед ним на столе лист бумаги и стал читать:
— «Первое. Все жители острова Лонтор, имеющие мускатные деревья, должны подписать с Ост-Индской компанией контракт о продаже мускатного ореха. Тот, кто не подпишет контракта, будет считаться врагом Ост-Индской компании.
Второе. Для охраны порядка и соблюдения общественного спокойствия (поскольку староста кампунга оказался беспомощным и не сумел предотвратить смуту) Ост-Индская компания размещает на островах Банда вооруженные силы, которые будут действовать в качестве полицейских сил».
После краткой паузы ван Спойлт продолжал:
— Это соглашение уже подписано мною и вашим старостой, и, следовательно, оно должно выполняться всеми беспрекословно. А с тобой, Кависта, и с твоими сообщниками мы поступим так, как этого заслуживают враги Ост-Индской компании. В целях безопасности и сохранения порядка всех вас, кроме женщин и детей, вывезут с островов Банда, а ваши сады с мускатниками перейдут в собственность Ост-Индской компании.
Кависта, слушавший ван Спойлта с презрительной усмешкой ответил:
— Мы потерпели поражение. Но это не значит, что вы, голландцы, будете издеваться над нами вечно. Вы расправились с моим отцом, теперь угрожаете расправой всем нам. Кто дал вам право отнимать наши сады, выселять нас из родных мест? Это наши острова, мы вас сюда не звали. Так у кого же на эту землю больше прав?
— Мы приехали к вам с высокими целями, — сказал ван Спойлт, но Кависта тут же перебил его:
— Чтобы грабить нас — вот зачем вы сюда приехали.
— Нас послала сюда Голландия, — повторил ван Спойлт, — чтобы завязать дружеские отношения с местними жителями. Все лонторцы на сходке согласились заключить с нами договор о дружбе. И договор был заключен. Тот, кто его нарушил, стал нашим врагом. И должен быть наказан.
— Это не наказание, а гнусная жестокость!
— Молчи, собака! — оборвал Кависту один из солдат, Кависта метнул в его сторону гневный взгляд.
— Завтра вашего духу здесь больше не будет, — заявил ван Спойлт. — Отправим вас кораблем…
— Вы не смеете так обращаться с нами! — вскричал Кависта. — У каждого лонторца есть свои права, и никто не может их отнять!
— Вы сами лишили себя этих прав, — холодно произнес ван Спойлт. — Ваши преступные действия были самоуправством. Вы нарушили договор, подписанный старостой кампунга. Значит, вы пошли против своего народа. И этим лишили себя всяких прав.
— При чем здесь договор? На своей земле мы хозяева, а не вы, подлые голландские псы!
— Ну-ка попридержи язык, а то будет хуже!
— Думаешь, я боюсь смерти? На, убивай меня хоть сейчас!
Ван Спойлт приказал солдатам увести Кависту и остальных пленников.
— Завтра вас всех отсюда отправят, — повторил он.
Кависта в бешенстве рванулся к нему, однако солдаты быстро схватили юношу и потащили к выходу. Еще долго слышался его гневный крик:
— Лучше убейте меня! Убейте!..
Ван Спойлт по-прежнему спокойно сидел за столом.
— Что скажешь, Имбата? — спросил он.
Имбата ничего не ответил.
Ван Спойлт отпустил его, и тот пошел домой старческой, неверной походкой.
После бури
На следующий день Кависта и другие «бунтовщики» были насильно вывезены за пределы островов Банда.
Никто в кампунге не знал, куда их отправили, на какой срок и вернутся ли они вообще. Не раз приходили в голландскую крепость родные и друзья изгнанников, чтобы узнать хоть что-нибудь об их судьбе, но неизменно они слышали от голландцев одно и то же: «Эти люди получили по заслугам, и лучше о них забыть».
Тоской и печалью наполнились сердца тех, кого разлучили с любимыми, дорогими людьми. G их лиц не сходила мрачная тень, каждое утро они встречали тяжкими вздохами и, провожая день, смахивали горькую слезу…
Горе семей изгнанников разделил весь кампунг. Лонтор словно оделся в траур. Не было слышно разговоров, песен. Скорбная тишина повисла над поселком. Только стук тяжелых солдатских башмаков патруля раздирал эту тишину. Угрюмо, ненавидяще, как на злых духов, смотрели лонторцы на каждого голландца.
Тишина, запустение, подавленность острее всего чувствовались в эти дни в доме Имбаты. Теперь сюда редко кто заглядывал, порой с утра и до самого вечера окна дома были наглухо закрыты.
Имбата сдержал свое слово. Через два дня после того как голландцы вывезли Кависту и его друзей с Лонтора, он созвал сходку, на которой был выбран новый староста кампунга. Отныне бразды правления перешли к Гапипо.
Теперь Имбата ничем не отличался от остальных лон-торцев. В своем большом опустевшем доме он коротал время в тоскливом одиночестве, без жены, без сына: Тамбера по-прежнему работал в крепости у голландцев, Вубани до сих пор не возвращалась.
Соседи советовали Имбате пойти искать Вубани. Он соглашался с ними. А про себя думал: «Она ушла из дому по своей воле, значит, и возвратится, когда сама того пожелает. Я не буду ее разыскивать».
Он очень страдал, но никому не рассказывал о своих страданиях. Он думал не только о Вубани. Ему не давали покоя воспоминания о недавних трагических событиях на Лонторе. Одна за другой всплывали в его памяти тягостные картины: тела убитых лонторцев, прощание с изгнанниками. И во всем этом виноват он один. Под бременем вины Имбата сгорбился, взгляд его потускнел, он стал совсем стариком.
Может быть, он должен повиниться перед всем народом, и тогда ему станет легче. Нет-нет, пусть уж его вина останется с ним, пусть он страдает, пусть проклинает себя. Что может быть тяжелее ненависти к самому себе? Но он заслужил это. Только страданиями он может искупить свой тяжкий грех.
Он никого не имеет права осуждать, никого. В том, что случилось, виноват он один. Ведь не Кависта же! А может быть, ван Спойлт? При мысли об этом человеке Имбата испытывал что-то похожее на облегчение.
Да, ван Спойлт виноват. Хотя если бы он, Имбата, не сказал ван Спойлту в самом начале, что Кависта настроен враждебно к голландцам, может быть, ничего бы и не случилось. Зачем он это сделал? В такие минуты Имбату жег мучительный стыд: он жив, дышит, думает, тогда как другие…
Как он мог поверить голландцам? Зачем?
И опять в памяти вереницей проходили скорбные лица женщин, разлученных со своими мужьями; в ушах звучал плач детей, отцы которых погибли в бою с голландцами… Никогда еще на долю его народа не выпадало таких испытаний. И во всем виноват он, только он. Как же это могло случиться?
И каждый раз, задавая себе этот вопрос, Имбата проклинал себя. Да, ему некого винить. И вот теперь в своем кампунге он отверженный. Никто не навещает его. Что ж, он заслужил это. И он не имеет права обижаться на людей. У него нет больше семьи. И в этом тоже виноват он сам. Тамбера у голландцев. Как мог он это допустить? Ведь Тамбера еще мальчик и многого не понимает. Вубани ушла и не хочет возвращаться. Пусть все так и будет. Пусть! Он должен страдать, он должен искупить свой грех!
Прошло несколько дней. Однажды Имбата услыхал во дворе шум. Он подошел к окну. На улице возле его дома столпился народ. Ламбару, увидев его, крикнул, что вернулась Вубани.
Имбата отнесся к известию спокойно, не выразив удивления. Суматоха, поднятая соседями, была понятна: Вубани не сама вернулась в кампунг, ее нес на руках Амбало.
Когда он со своей ношей вступил в поселок, люди бросились к нему, обступили со всех сторон, стали расспрашивать. Вубани лежала у него на руках и тихо стонала. Глаза ее были сомкнуты. Амбало немногое мог рассказать. Он шел из лесу и недалеко от долины Кубала увидел, что на дороге кто-то лежит. Это была Вубани.
Так больше никто ничего и не узнал.
Сопровождаемый целой процессией, Амбало подошел к дому Имбаты. Тот уже стоял на пороге. Увидев свою жену, бессильно распростертую на руках у Амбало, Имбата не двинулся с места, не вскрикнул, выражение его лица по-прежнему оставалось бесстрастным. Он лишь протянул вперед руки, бережно взял Вубани, внес ее в комнату и опустил на лежанку.
— Разум покинул ее, злые духи овладели ее душой, — неожиданно для самого себя произнес Имбата.
— Я тоже подумал, что у Вубани не простая болезнь, — тихо проговорил Амбало.
Нельзя терять время. Надо скорее послать за дукуном, — предложила его жена.
— Верно, верно, — закивали другие женщины.
— Иди за дукуном, — сказала жена Амбало мужу.
Тот молча кивнул и почти бегом бросился к дому дукуна.
— Прошу тебя, Ивари, возьми на себя все заботы, обратился Имбата к соседке.