У дома Тамберы они остановились: из окна доносились громкие раздраженные голоса. С трудом переводя дыхание, дети стояли у лестницы, не решаясь подняться в дом.
— …Я не ребенок и не нуждаюсь в советах! Вечно ты вмешиваешься в чужие дела. Поучаешь всех без разбора, будто умнее тебя нет никого на свете, — гремел отец Тамберы.
Чем больше ярости было в его голосе, тем спокойнее отвечал ему отец Ваделы.
— Если я и решаюсь давать тебе советы, то потому только, что считаю это своим долгом… Мой учитель на Яве говорил мне, что самая святая обязанность людей на земле — всегда и во Всем помогать друг другу. И если я могу помочь тебе хотя бы советом…
— А мне не нужны твои советы, Свамин, — перебил его отец Тамберы. — Я достаточно пожил на свете и могу обойтись без них.
— Но послушай, Имбата, когда я советую тебе что-нибудь, я это делаю не из желания поучать…
Имбата рассмеялся.
— А я и не сомневаюсь, — сказал он ядовито. — Мне такое и в голову не могло прийти. Конечно, советы даешь не ты, твоими устами говорит Возвышенный.
— Ты должен понять, Имбата, — все так же невозмутимо продолжал Свамин, — духовного совершенства можно достигнуть только через внутреннее самоочищение, через очищение души. Люди Запада ставят превыше всего разум. Но ведь разум только зеркало души, и не ему надо поклоняться, разум не приносит человеку душевного покоя, а без негр нет и счастья, Имбата.
— Ты опять, я вижу, взялся учить меня! Пора бы понять, что мы с тобой на все смотрим по-разному. Знаешь, к чему должен стремиться человек? К достижению своей цели. Вот к чему. Он должен уметь управлять событиями, подчинять их своей воле. Вот что такое, по-моему, самоочищение.
После не долгого молчания вновь послышался голос отца Ваделы.
— Послушай, Имбата! Как ты думаешь, почему я хочу как можно глубже изучить нашу веру? Я даже ездил на Яву для этого. Почему, вернувшись с Явы, я связал свою жизнь с женщиной, которая была когда-то женой испанца? Все это потому, что я хочу сеять в нашем народе семена истинной веры и прежде всего приобщать к ней тех, кто потянулся к европейцам. Возвышенный помог мне наставить на путь истинный мать Ваделы. Ты помнишь, она умерла спокойно, утешенная святыми словами нашего учения.
— Как же, помню. А теперь ты решил взяться за меня? Тебе не по сердцу моя дружба с англичанином?
— Не совсем так, Имбата. Видишь ли, ты — староста кампунга, тебе дана большая власть, влияние твое велико. И как было бы хорошо, если бы в твоих глазах, Имбата, люди видели отражение твоей очистившейся души, которая есть частица души Возвышенного. Вот что я хотел сказать тебе, и не потому, что я люблю поучать, а потому, что думаю о твоем благе и о благе всех людей…
Дети жадно ловили каждое слово. Они немного успокоились: невозмутимый голос отца Ваделы внушал им надежду, что два человека там, наверху, придут к примирению. Вадела в немой мольбе подняла глаза к небу: как ей хотелось, чтобы слова отца дошли до сердца дяди Имбаты. Ее отец был противником всякой вражды. Где только мог, он восстанавливал мир, звал людей к согласию. И сейчас, слушая их спор с Имбатой, Вадела надеялась, что отец не даст разгореться ссоре. Она верила, что дядя Имбата внемлет увещеваниям отца.
Надеялся на это и Тамбера. Правда, он не молил небо о помощи, он просто стоял и ждал. «Ничего, Вадела, ничего, — казалось, говорили его глаза, — все обойдется, мой отец поймет». И как бы в ответ на это, из груди Ваделы вырвался глубокий вздох, полный надежды.
— А что, если мне наплевать на твои советы? — раздался вдруг громкий голос Имбаты. — Что, если мне по душе служить европейцам, от них, во всяком случае, больше пользы, чем от твоих поучений.
И опять беспокойно забились сердца детей, опять тревога сменила надежду. Но то, что ответил Имбате Свамин, повергло их в полное отчаяние.
— Что ж, Имбата, если так, — медленно произнес Свамин, — мне остается одно — ждать, пока мои слова дадут всходы в твоем сердце. Ну а сейчас, Имбата… Мы ведь с тобой родные. Мать твоего сына — моя сестра. До сих пор мы жили, как велит обычай, под одной крышей. Но теперь я вижу, что мне надо уходить. Так будет лучше. Я не хочу тебе мешать…
Вадела до боли закусила губу, по ее щекам покатились слезы. Отвернувшись от Тамберы, чтобы он не видел её лица, Вадела стала подниматься по лестнице. Она медленно отворила дверь и вошла в дом. Тамбера в смятении остался внизу.
— Ты вовремя вернулась, дочка, — донесся до него ласковый голос Свамина. — Но что с тобой? Ты плачешь?
— Ведь мы… мы должны… — Вадела всхлипнула. Слезы мешали ей говорить.
— Не плачь, дитя мое. Мы должны уйти из этого дома.
— Но куда мы пойдем, папа?
— Я что-нибудь придумаю. Ну, иди, собирайся.
И в доме надолго воцарилась тишина. Потом Тамбера услышал, как Свамин сказал:
— Не поминай нас лихом, Вубани. Мы в большом долгу у тебя. Ты всегда была так добра к нам.
— Не за что меня благодарить, — тихо ответила мать.
— Помолись за нас.
— Я буду молиться. И ты молись за нас, брат. И пусть вам живется счастливо на новом месте.
Вадела с отцом спустились по лестнице и увидели Тамберу, который все не решался войти в дом.
— Мы уходим от вас, Тамбера, — сказал Свамин.
Мальчик ничего не ответил. Он не отрываясь смотрел на Ваделу. И в его глазах была такая любовь и тоска, что сердце девочки сжалось от боли.
— Не грусти, — ласково промолвил Свамин. — Ты еще увидишь свою сестренку, непременно увидишь.
Тамбера опустил голову.
— Я буду молиться, чтобы ты жил долго, долго, не зная бед и опасностей, — сказал Свамин и, взяв Ваделу за руку, зашагал с ней прочь от дома. А Тамбера все глядел им вслед, пока они не исчезли из виду. В последний момент Вадела обернулась, и губы ее произнесли его имя, но Тамбера даже не шевельнулся. Он словно оцепенел. И вот уже заросли кустарника скрыли Свамина с Ваделой. Тогда он нехотя поднялся в дом. Отец еще не остыл после ссоры, его лицо горело от негодования. Мать сидела согнувшись, спрятав лицо в ладони.
С первого взгляда никто не сказал бы, что Имбата и Вубани муж и жена. Можно было подумать, что это мать с сыном. Они были примерно в одних годах, но Имбата выглядел гораздо моложе своих тридцати пяти лет. Он был высок ростом, крепко сложен, черные, живые глаза всегда блестели — полная противоположность его преждевременно увядшей супруге: худой, изможденной женщине, с потухшими, всегда грустными глазами.
— Я очень рад, что он убрался отсюда со своими советами! — кричал Имбата. — Шурин всегда останется шурином. Дружбы от него не жди. А раз так, то незачем нам жить под одной крышей. Зато теперь уж никто не будет соваться в мои дела. — И, переведя дух, он продолжал: — А от всех этих премудростей, которые он узнал на Яве, все равно никакой пользы. Вздумал меня поучать! Да если делать, как он велит, то и помереть недолго. Никак он не может понять, что в наше время над нищим смеются, будь он семи пядей во лбу. Нет, уж я над собой не позволю смеяться. Лучше я посмеюсь над другими. Вот буду торговать с англичанином, разбогатею. А кто богат — тот может смеяться сколько душе угодно.
Вубани молчала. Да и что она могла сказать? Нужно ли Имбате сейчас ее сочувствие? Он был взбешен, и не стоило обращать внимания на его резкие слова. К тому же и говорить ей сейчас тяжело. Слишком сильна была боль от разлуки с братом, такой внезапной и горькой.
Она почти не слышала, что говорил муж. Оцепенение сошло с нее, только когда Имбата набросился вдруг на сына:
— Ты почему это не хочешь дружить с Визано, а?
— Он сам не хочет дружить со мной. Знаешь, что он сегодня сделал? Бросил мне в лицо кусок грязи. Разве можно после этого дружить? — сказал Тамбера.
— Можно! Сын должен во всем помогать отцу! — наставительно произнес Имбата.
— Что ты говоришь, Имбата! — вмешалась Вубани. — Пусть дружит с кем хочет. Разве можно и в этом искать выгоду?
— Не мели вздор, Вубани! — обрушился Имбата на жену. — Если мы поссоримся с господином Веллингтоном, кто будет забирать у нас мускатный орех и привозить взамен всякие нужные вещи? Он очень полезный человек. Я бы хотел, чтобы он у нас насовсем остался. И дети нашего кампунга должны подружиться с Визано. Пусть сынок Веллингтона привыкает к нам, заведет себе друзей…
— Вот уж о чем он не думает, — возразила Вубани. — Он знаться ни с кем здесь не хочет. Переменил себе имя. И если кто по ошибке назовет его Самбаром, сейчас же затевает драку. И вообще я не понимаю, на что тебе сдался этот англичанин. Все, кроме тебя, давно поняли, что он негодяй и обманщик. Много ли кораблей побывало у нас, с тех пор как он здесь поселился?
— Пусть не много. Но выгода нам от этого есть. А это, по-моему, главное.
— Все-таки будь с ним поосторожнее, Имбата. Помнишь, какой он сюда явился: платья сменить и то не было. Думаешь, почему он усыновил Визано? Потому, что добрый такой, да? Нужен был бы ему этот мальчишка, если бы не наследство! Помяни мое слово, он и на нашу землю позарится.
— «Осторожнее, осторожнее!» Я-то осторожен, можешь не сомневаться. Во всяком случае, осторожнее тебя. Но мешать ему я не намерен. Если он захочет земли — будет ему земля. Пусть тогда попробует уехать отсюда! Пойми, я вижу лучше и дальше любого на этом острове. Да, я хочу, чтобы он здесь остался. У меня на это свои расчеты.
Вубани ничего не ответила, и в доме опять воцарилась тишина. Но вот снаружи донеслись шаги, все громче, ближе. Услыхав знакомую поступь, Имбата бросился открывать дверь.
— Это вы, господин Веллингтон! — приветствовал он гостя как можно любезнее, боясь, что будет заметно в голосе недавнее раздражение. — Входите, входите, пожалуйста!
В дверях появился англичанин, коротенький, тучный, с заметным брюшком. За его спиной маячил Визано. Еще с порога Веллингтон повелительным тоном заговорил с Имбатой, тыча пальцем в сторону Тамберы.
— Ты должен, Имбата, строго наказать своего сына. Чтоб впредь ему неповадно было так возмутительно себя вести.