— Жанна так и сказала? — Голубкин склонился над креслом, где дрожала перепуганная девушка. — Она призналась?
— Она… Вроде нет, но ведь и так ясно! А это?! — Та указала т пол, где лежали осколки:
— Вот это был чайник, носик откололся. Может, вам и смешно, что меня по морде били чайником, как в дурацкой детской песенке, но он тяжелый, и она вовсе не шутила!
— Никто не смеется, — серьезно заметил Голубкин.
— А это — хозяйская ваза. — Алла взглянула на бурые глянцевые черепки, разлетевшиеся по всей комнате. Судорожно всхлипнула, ее передернуло. — Эту штуку я никогда не любила, все хотела убрать подальше с глаз. Хорошо, что не убрала! Я запустила в нее первым, что попалось, угодила в плечо. Только потому она не успела пустить в ход молоток! Никогда бы не подумала, что могу ударить человека"!
Она было собралась снова расплакаться, но следователь ее остановил. Он сказал, что Алла вела себя очень правильно и разумно, обороняя свою жизнь. Даже убежденный буддист не должен равнодушно сносить удары по голове! Девушка слабо улыбнулась, поднимая покрасневшие глаза:
— Я в тот момент ни о чем таком не думала. Я, действительно, спасала свою жизнь! И откуда только силы взялись! Сейчас кулак сжать не смогу… Режьте, бейте — все равно… Но скажите — за что она меня?! За пару слов?! Приехала, не поленилась! И с молотком! Значит, заранее решила убить?!
— Аллочка, вы раньше не враждовали?
— Никогда, — та окончательно пришла в себя, прерывисто вздохнула и пригладила растрепанные косички. — Я ведь сто раз говорила — ни с кем не ссорилась! Это мой жизненный принцип! С Боровиным были неприятности, но я их не афишировала. Сказала раз в жизни то, что думала о нем, и вот… Напоролась…
Она осторожно дотронулась до покрасневшего участка кожи на лбу.
— Что же мне теперь делать? Вы говорили мне, что дело пустое, не стоит даже шума поднимать. Но теперь-то все ясно?
«Ясно! — с раздражением подумал Голубкин. — Да, но только вот что ясно? Метод убийства — один. И эта психованная методистка явно готова на многое. Плюс — Боровина убили точно так же. Удар по голове. Но тогда били в нужное место, а эта дура с кафедры молотит, куда попало! И где она теперь? Удрала из Москвы? Покончила с собой? С нее станется!»
— Мне подавать на нее заявление или как? — Алла вскочила, схватилась за голову, но все же устояла на ногах. — Я этого так не оставлю! Она ведь еще придет!
Двух раз с меня хватит!
— Не придет, — Голубкин твердо обнял ее хрупкие плечи и бережно отвел к постели. — Так, приляг. Послушай меня.
— Мне страшно! — пробормотала та, закутываясь в пестрый потрепанный плед. — Посадите ее, хорошо?!
— Погоди, милая, — задумчиво проговорил следователь. — С одной стороны — ты права. И никто не может тебе запретить подать заявление. Дело ясное. Девица рехнулась… Но.., ты можешь мне помочь?
— Я?! Вам?!
— Лежи! — Он присел на край диванчика, погладил тощую холодную ручку. Алла очень напоминала ему какое-то несчастное животное — вроде лемура. Сходство довершали большие глаза, обведенные страдальческой тенью. — Ты мне веришь? Ты веришь, что я забочусь о тебе?
Девушка тихонько вздохнула. Голубкин улыбнулся:
— Ну вот, и успокоилась. Жанна больше не придет.
Поверь, она удрала отсюда, как ошпаренная кошка!
— Ошпарили как раз меня, — пробормотала та.
— Ничего, до свадьбы заживет! Ты ее можешь засадить куда хочешь — хоть в психушку, хоть в тюрягу — по твоему выбору. И я тебе помогу. У тебя и свидетель есть — твоя соседка. Потом — рецидив. Но… Я бы хотел сперва с нею пообщаться. Ты согласна до поры до времени ничего не предпринимать?
Алла прикрыла припухшие от слез веки:
— Делайте, что хотите. У меня теперь одна цель — выжить.
— В этом даже не сомневайся! — убежденно сказал он, поглаживая девушку по плечу. — Сейчас запрись на все замки Никому не отпирай. Вообще никому — поняла? Я поехал искать Жанну…
Та вздрогнула, услышав имя. Голубкин потрепал ее по голове. На плед обрушился град отцепившихся бусинок.
— Ты ведь не знаешь ее адреса? Ну конечно, нет. Я справлюсь на кафедре. Аллочка, ты уверена, что врач тебе не нужен?
Не нужен ей врач, не хочет она никакого врача…Девушка снова заплакала — тихонько, почти загнанно. И конечно, Алла гарантировала, что запрется на все замки. Это ужасно, ужасно! Чем она заслужила такое?! Чем она обидела эту проклятую методистку?! Да, та обожала Боровина, боготворила его — весь институт знал! Да, она имела какое-то право обидеться, когда про него сказали дурное… Но чтобы ударить по голове?! Да еще два раза подряд?! Первый раз она бы простила — ладно уж, можно и сгоряча… Но второй!
— Прийти с таким намерением убить! — Алла уже окончательно задыхалась от подавленных рыданий. — Понимаете, мне сейчас и самой кажется, что я виновата… Ведь невиновных не убивают?!
— Если бы так… — Он продолжал гладить ее руку. — Тогда бы я плюнул на все и поехал в Подмосковье, сажать картошку на даче. К сожалению, невиновных-то чаще всего и убивают. Ты не поверишь, но я иногда ненавижу свою работу! Например, за что тебя два раза приложили? За пару слов? А ты имела полное право их произнести. Легко мне на тебя смотреть, как думаешь?
Хорошо, что ты сумела защититься. А вдруг бы эта уродская ваза не подвернулась?!
Девушка сдавленно засмеялась.
— Никому не отпирай, поняла? Я позвоню. Вообще никому не отпирай!
Та кивнула. Голубкин встал и помог подняться Алле:
— Я послушаю, как ты запрешь дверь. И единственным человеком, которому ты откроешь, буду я!
— Есть! — слабо усмехнулась та, провожая следователя к порогу. — Сейчас бы выпить чаю… Но как его заварить? Чайник был единственный! Уж лучше бы она меня треснула цветочным горшком!
Голубкин разом посерьезнел и сказал, что видел результаты. Без шуток — ему как-то пришлось раскрывать дело об убийстве, причем именно посредством цветочного горшка. С геранью — он хорошо помнил эти пунцовые цветочки, на которых застыли капли багровой крови. Муж поссорился с женой — обычное дело.
Да и кончилось все в достаточной степени обыкновенно. Чем больше он общался с людьми, тем больше начинал любить животных. Те, по крайней мере, не убивают друг друга ни за что, ни про что!
* * *
Он сам с трудом верил, что удастся найти девицу, пытавшуюся совершить убийство. Будь у нее хоть капля рассудка, та бы замела все следы и удрала из города. Но Жанна оказалась там, где ей и положено было находиться — на кафедре. В институт его пропустили как своего — охранник даже не спросил документы и почтительно проводил Голубкина взглядом. На лестнице никого не было. На кафедре — пусто. Близился вечер, все разошлись. Следователь с трудом заметил фигурку, сгорбившуюся за компьютером. Мерно и глухо щелкали клавиши. Девушка печатала. Она не могла не слышать звука открывшейся двери, но тем не менее даже головы не повернула.
— Бог в помощь, — поприветствовал ее Голубкин.
Девушка подняла равнодушные глаза:
— Опять вы? Присаживайтесь. Я как раз собиралась выпить чаю.
— Вы тут одна? — Петр Афанасьевич осторожно присел на краешек кожаного дивана. На душе у него было скверно — хуже некуда. Он поверил Пивоваровой. Это именно Жанна, вот эта, внешне безобидная девушка, пыталась ее убить. Зачем бы студентке врать?
Но вот Жанна сидит рядом с ним, на расстоянии метра, заканчивает печатать какие-то документы и совершенно не обращает на него внимания. Лицо будто вымазанное мелом, глаза пустые и вместе с тем — серьезные.
Она могла бы показаться симпатичной, если бы не взгляд…
«Взгляд всегда все портит, — думал Голубкин, нервно крутя вокруг пальца стертое обручальное кольцо. — Конечно, это была она».
— Вы по делу? — Жанна не отрывала глаз от экрана компьютера. Ее лицо было слабо подсвечено настольной лампой в шелковом абажуре с бахромой.
Лампа наверняка стояла тут со дня основания института, складки материи успели покрыться слоем бурой вековой пыли.
— Если по делу, то говорите сразу, — все так же инертно продолжала девушка. На Голубкина она даже не взглянула. — Мне столько всего нужно набрать… Даже и не понимаю, как успеть… Всегда за пару дней до сессии наваливают кучу работы. Сегодня уже двадцать первое, а двадцать третьего начинаются первые экзамены. И знаете, кого будут обвинять в том, что у студентов не оказалось списков литературы?
Она резко развернулась на крутящемся стуле и постучала пальцем в грудь:
— Меня! Стрелочник виноват!
— Жанночка, у меня, и в самом деле, есть разговор, — Голубкин встревожено всмотрелся в ее неподвижное лицо. Он видел, что девушка на пределе, и скажи ей слово, — сделай жест — сорвется, закричит, заплачет. Может, оно и к лучшему, но не этого он сейчас хотел.
Сажать девчонку?! Сперва надо понять — за что?! — Жанна, ты сегодня была у Пивоваровой? Заходила к ней домой?
Девушка продолжала смотреть на него пустым, абсолютно прозрачным взглядом. Казалось, вопрос попросту не достиг ее сознания, но, сморгнув, она все же ответила, что была. По поручению кафедры. Привозила кое-какие бумажки. А в чем дело? Если к ней станет заявляться следователь каждый раз после того, как она позабудет какую-нибудь страницу, ей легче будет повеситься. Работа и так не сахар, платят гроши, а тут еще все эти неприятности.
Последние слова Жанна выговорила с явной издевкой. Затем откинулась на спинку кресла, картинно заложила ногу на ногу, имитируя знаменитую сцену в «Основном инстинкте», и улыбнулась.
"Лучше бы не улыбалась! Ее же всю перекосило!
Владеть собой не умеет, а выделывается!" Голубкин начинал ощущать отчетливую неприязнь к этой девушке.
Странно, сперва она ему понравилась, а вот Пивоварова раздражала. Теперь они поменялись местами. Но обычно он редко ошибался, составляя первое представление о человеке.
— Ты только привозила ей списки литературы? — Следователь ответил ей такой же нехорошей улыбкой.
Жанна поменяла позу и стиснула колени. — Больше ничего?