Видя такое знамение, Тамерлан мрачно задумался и тут уж сказал всему своему воинству: «Се дурной знак. Поворачиваем вспять, идем назад в земли свои, в Самарканд-город».
Когда уже рать повернула, многие бросились искать в тумане кого-то, кто мог резать там жеребенка, и не нашли. Пробовали выловить в реке жеребчика того и тоже не могли сыскать. Токмо кровь его запеклась на траве.
А сказывают также, что именно в тот день, августа месяца двадцать шестого числа, лета от Рождества Христова одна тысяча триста девяносто пятого, в Москве встретили первописанную икону Божией Матери, принесенную из Владимира, и обошли с нею крестным ходом вокруг столицы князя Василья Димитриевича. И что же сие, как не преславное свидетельство спасительного заступничества Богородицы и Приснодевы Марии за землю Русскую, православную и богохранимую! Она же, Заступница, и жеребчика послала невиданного, ибо никаким иным знамениям не поверил бы нехристь-басурманин.
Слышал я также, что с того дня ежегодно в Москве отмечают преславное избавление от орд Тамерлана, яко великий праздник Сретенья Владимирской иконы Пресвятой Богородицы, и тому уже девятое лето свершилось. И звонят колокола по Руси Святой, да не слышит их раб Божий Александр, подвизавшийся при дворе царя-нехристя Тамерлана, Хромца Железного, писарем и псом послушным. Увы мне, в чужбине обретающемуся, и поделом мне, отступнику несмелому, мысленно лишь молящемуся Богу Живому, а изустно исторгающему молитвы басурманскому…
Глава 31. Царская забава – расправа
В дверь мирзы Искендера громко постучали. Рука его, сжимающая кадям, вздрогнула, и только что написанные волшебными чернилами слова запрыгали перед глазами, медленно, слишком медленно истаивая. Вновь раздался грозный стук. Зубы Искендера сжались, сердечный настрой, вызванный описанием чуда с жеребенком и самобичеванием, таял вместе с буквами родной кириллицы: «…изустно исторгающему молитвы басурманскому…» Искендер сильнее стиснул зубы, и, несмотря на то, что зловещий громкий стук в деревянную дверь его шатра повторился в третий раз, бывший рязанец, а ныне «правая рука Тамерлана» начертал окончание фразы: «…Богу Аллаху». Отложив калям и рукопись в сторону, он закрыл крышкой пузырек с волшебными чернилами и пошел открывать дверь.
– Мирза Искендер, – обратился к нему стоящий за дверью юзбаши Ослан, – хазрет приказал срочно доставить вас к нему.
– В чем дело? – спросил Искендер.
– Там все узнаете, – проговорил юзбаши довольно грозно. – Да, и прихватите с собой чернила и то, на чем обычно пишут.
– Пишут обычно на бумаге, – с долей ехидства промолвил Искендер. «Видать, старый хрыч собирается писать кому-то письмо. Уж не китайскому ли императору?» – подумал он, собираясь.
Юзбаши тем временем вошел в его шатер без спроса и нагло рассматривал интерьер.
– Кстати, – сказал он, – чуть не забыл! Колчан добродела приказал еще прихватить язык того азербайджанца.
– Не добродела, а добродетели, – поправил Искендер.
Язык Сулейманбека хранился у него в склянке с крепкой египетской аракой. А что делать! Ведь хазрет приказал хранить его. Взяв склянку, Искендер сунул ее в тот же ларец, где уже лежали бумаги, перья, калямы и пузырьки с чернилами. Приказ Тамерлана прихватить с собой язык Сулейманбека сильно насторожил Искендера. Что бы это могло означать? Он получил доказательства, что азербайджанец не клеветал? Но не станет же он пришивать неудачливому доносчику язык на прежнее место!..
Теряясь в догадках и дурных предчувствиях, мирза в сопровождении юзбаши Ослана был доставлен пред очи «колчана добродетели». Вид Тамерлана пуще прежнего испугал мирзу – хазрет был сильно не в духе, черные кисточки бровей сдвинуты к переносице, в глазах – кровавый отблеск.
– Искендер, ты нужен мне, – промолвил он, увидев мирзу. – Встань за моей спиной и записывай все, что происходит.
– Слушаюсь и повинуюсь, – сглотнув, выдавил из себя Искендер, устроился за спиной государя и открыл свой ларец.
Тем временем Тамерлан приподнял вверх левую руку и обвел взглядом присутствующих, что означало только одно – он будет вещать и все обязаны стараться не проронить ни слова.
– Наше веселье несколько омрачилось после того, как багатур Яз-Даулат не поймал острием своего копья обручальное кольцо моего внука Искендера, предназначенное для моей невестки и будущей внучки, очаровательной Баштык. Такого еще никогда не случалось на царских свадьбах. Яз-Даулат считается одним из лучших копейщиков моего великого воинства, и я не верю, что он не мог выполнить упражнение, коему обучены все чагатаи. Во всяком случае, можно найти сотни ловкачей, которые без труда ловят кольцо острием копья. Но я не могу и заподозрить Яз-Даулата в собственном злом умысле, потому что он происходит из барласов, как и я сам. А барласы никогда и нигде еще не подводили меня. Поэтому я хочу лично и прямо сейчас допросить Яз-Даулата, чтобы выяснить, кому придется висеть на этой виселице, кто своим болтающимся в петле видом восстановит наше веселье.
К Тамерлану подвели оплошавшего Яз-Даулата. Вид у него был виноватый, но не трусливый. Он готов был с честью понести любое наказание.
– Успокойся, Яз-Даулат, – сказал ему Тамерлан. – Я прекрасно помню, как ты сражался в битве при Анкаре и при взятии Алеппо. Я не причиню тебе никакого вреда за твою промашку. Но ты должен сообщить мне, кто именно подговорил тебя промахнуться.
Тут на мужественном лице багатура выразилось недоумение, красноречиво свидетельствующее о том, что никто его не подговаривал, просто он сам оплошал, раньше времени осушив пару бокалов вина. Его молчание несколько затянулось, и Тамерлан заговорил снова:
– Ты молчишь, поскольку не в твоих правилах быть доносчиком. Так я подскажу тебе, кто подговорил тебя, и клянусь Аллахом, этому человеку уже недолго осталось тосковать по веревке.
Суровые глаза Тамерлана побежали по лицам присутствующих, и всякий, на ком хоть на миг задерживался страшный взгляд кровавого царя, испытывал невольное содрогание. И каждый на этот краткий миг чувствовал себя с головой виноватым, хотя прекрасно знал, что не он подговорил Яз-Даулата не поймать кольцо.
Заглянув через плечо, Тамерлан покосился на мирзу Искендера, тот моментально побледнел от ужаса и, чтобы не затрястись всем телом, принялся старательно обмакивать калям в чернила.
– Визирь Хуссейн Абу Ахмад! – громко вымолвил наконец Тамерлан, и все в один голос ахнули, настолько это было чудовищно. Хуссейн Абу Ахмад, человек преклонного возраста, происходивший из знатной самаркандской фамилии, занимал один из самых высоких постов в государстве. Он был визирем провинций и народа, а следовательно, в согласии с соответствующим параграфом «Тюзык-и Тимур»[91], считался главным из семи визирей, отвечающим за все административные и юридические дела в стране. Невозможно было поверить в то, что он способен подговаривать кого-то ошибиться при ловле кольца на свадьбе Тамерланова внука.
И прежде всего не мог поверить своим ушам сам визирь. От внезапно охватившего его ужаса он улыбнулся глупой улыбкой, затем обмяк и, будто мышь, загипнотизированная коброй, встал перед государем.
– Ну что, не ожидал, что твой заговор откроется так быстро? – спросил Тамерлан в зловещей тишине.
– Я ничего не понимаю, хазрет, – пролепетал визирь. – Пусть багатур Яз-Даулат подтвердит или опровергнет ваше обвинение.
– Что?!! – взревел гневный вершитель судеб. – Никто не смеет ни подтверждать, ни опровергать сказанное мною. Я знаю имена всех заговорщиков, связанных с тобою. Мне известно, сколько именно денег ты украл из казны, особенно во время моего похода на Рум, когда ты остался в Самарканде сразу на двух должностях – и визиря провинций и народа, и начальника всего дивана. Ты сам назовешь мне сумму или хочешь, чтобы я назвал ее?
– Но я не помню точную сумму… – пробормотал Хуссейн Абу Ахмад, понял, что погиб окончательно, и рухнул как подкошенный, распластавшись перед грозным Тамерланом. А Тамерлан, презрительно усмехнувшись, велел позвать Мухаммеда Аль-Кааги. Того довольно быстро нашли и привели. Вид у Мухаммеда был если и не сказать, что испуганный, то весьма взволнованный.
– Дорогой Мухаммед, – обратился к нему Тамерлан. – Я тут намереваюсь повесить троих негодяев, оказавшихся неверными по отношению ко мне. Одного я уже нашел, мне нужно только, чтобы ты свидетельствовал против него. Итак, мне стало известно, что визирь Хуссейн Абу Ахмад подговаривал тебя соблазнить одну из юных жен моего гарема и за это предлагал много денег. Скажи, это так?
Буря мыслей отразилась на напряженном лице Аль-Кааги.
– Так что же ты молчишь? Не хочешь подставлять визиря?
– Да, – выдохнул Мухаммед.
– Что именно?
– Он действительно подговаривал меня. И предлагал деньги.
– Ты врешь, собака! – закричал несчастный визирь. – Да, хазрет, да! Я воровал из казны. Я знал, что ты знаешь об этом, но ты ни разу не заводил со мной разговоров о моем воровстве, и я полагал, что ты смотришь на мое воровство сквозь пальцы только потому, что ценишь меня за мои заслуги и видишь, что я незаменим. Но я никого не подговаривал. Ни багатура, чтобы он не поймал кольцо, ни этого негодяя, чтобы он соблазнил одну из твоих жен. Клянусь Аллахом!
– Бессовестный! – фыркнул Тамерлан. – Как ты смеешь произносить такие кощунственные клятвы! Неужто ты надеешься скрыть свои подлости? Все тайное становится явным. Говорят, что есть такие волшебные чернила, которые исчезают, если что-то написать ими. Но стоит руке праведника прикоснуться к бумаге, как эти чернила вновь проступают, и можно прочесть написанное втайне. Мирза Искендер, – повернулся властелин к своему писарю.
– Что, хазрет? – жалобно спросил урус.
– Ты принес?
– Волшебные чернила?
– Да нет же! Не чернила. Язык. Я просил, чтобы ты прихватил с собой язык Сулейманбека. Принес?
– Так язык?.. Язык я принес!.. Вот он!..