– Чолпанмал-ага – чтоб я не зевал без ее пения.
– Модас-ага – чтобы меньше ел чесноку.
На сем его остроумие иссякло, и по мере появления трех последних из девяти приглашенных на курултай жен он просто отрывисто и лениво проговаривал:
– Эта – чтоб не кашлял.
– Эта – чтоб не чихал.
– Эта – чтоб не икал.
Последнее относилось к Зумрад, подол платья которой был таким коротким, что его несла только одна прислужница. И сопровождал ее только один евнух и только одна знатная дама, биби-ханым одного из визирей.
Следом за женами, наряженные по-своему, появились Севин-бей и любимая внучка Тамерлана Бигишт-ага. Обе они разместились рядом с Зумрад на одном из верхних тоусов амфитеатра, застеленного толстым слоем ковров. Они не были намазаны белилами и тотчас же принялись подшучивать над бедной Яугуя-атой, что ей не следует сегодня пить вина, ибо будет некрасиво опьянеть при столь торжественной маске на лице. Но на них тотчас зашикали старшие жены измерителя вселенной, поскольку в этот самый момент на курултай привели китайского посла Ли Гаоци. Точнее, не привели, а с трудом приволокли, ибо он сидел верхом на огромной пегой свинье, которая упиралась изо всех сил, страшно не желая показаться на глаза великому чагатайскому курултаю. Откуда ей было взяться, если сам вид этого нечистоплотного животного был противен очам правоверных мусульман? Ее за большие деньги купили на окраине Самарканда в небольшом квартале, где жили русские кольчужники. Урусы, как никто в целом мире, умели делать великолепнейшие кольчуги, и, ценя их непревзойденное мастерство, Тамерлан позволял им жить в своей слободе достаточно вольготно, соблюдая обычаи и привычки своей отчизны. Тамерлан лично поручил минбаши Джильберге разыскать хрюшку, и тот расстарался и нашел, раз уж он был ответствен до конца за оказание достойного приема китайским послам.
И вот, едучи связанный на этой пятнистой хавронье, Ли Гаоци старался не уронить ни капли своего достоинства и держаться прямо, невзирая на насмешки дикарей чагатаев. Когда его, верхом на свинье, поставили перед Тамерланом, тот нахмурился, задавливая в себе смех, и спросил:
– Ну, многоуважаемый посол, доволен ли ты конем, которого мы тебе подарили от своей царской щедрости?
Китаец поднял брови, сжал губы и громко ответил:
– Это не конь, а свинья, и я оцень сильно недоволен!
– Чего же ты в таком случае хочешь, позволь тебя спросить? – рисуя на лице удивление, промолвил Тамерлан.
– Ты сам знаешь, – отвечал упрямый китаец. – Хоцу, цтобы ты отпустил моих храбрых нукеров, заплатил дань нашему великому императору Чжай Цзиканю и с почестями отпустил нас домой.
– Представь себе, – грозно произнес тут Тамерлан, – я именно собираюсь выполнить все твои просьбы. Сегодня же ты отправишься на родину, в Китай. Поедешь на этой свинье. Тут тебе и почести – ведь вы же со своим императором почитаете свинью как священное животное. Дань Чай Цикану я заплачу, он получит все, что ему воистину причитается. И ты передай ему это. Но я сам привезу дань достойную, такую, от которой реки китайские окрасятся в красное. А еще я в подарок императору Чай Цикану настрою по всей его империи красивых башен, таких, какими я украсил Иран и оба Ирака[103], Хорасан и Индию и многие другие страны. Круглого кирпича для тех башен у вас в Китае навалом. Ну а что касается твоих нукеров, то они очень погано вели себя и прекрасный сад, в котором я ласково принимал их, превратили в хлев. За это они и обитают теперь в месте менее благоустроенном. Но и их я в конце концов осчастливлю. Я подарю им волю. Самую вольную волю, какую только можно себе представить. Но не сейчас, а когда поеду навещать твоего императора, Тангус-хана. Прощай, гордый посол, и поспеши к своему государю! Дорогу послу Тангус-хана!
Упирающуюся свинью снова потащили. Теперь уже вон с курултая, и она, будто осознав это, охотно затопала своими короткими ногами, везя на спине обиженного, но не сломленного Ли Гаоци.
Тут снова вовсю заиграла музыка, и музыкантов заметно прибавилось, так что шум стоял значительный. Причудливо раскрашенные слоны, медленно покачиваясь, входили на площадь курултая, со всех сторон уже бежали подавальщики, неся огромные кувшины с вином, блюда с изысканными яствами, позолоченные кожи, на которых горами возвышалось дымящееся, сочное, только что искусно приготовленное баранье и лошадиное мясо, другие несли корзины с мягкими свежими лепешками и фруктами, дыни и арбузы величиной с колесо арбы. На слонах и за слонами виднелись скачущие и жонглирующие кызыки и фокусники.
Курултай окончился. Начинался праздник по случаю окончания курултая и объявления очередной Тамерлановой войны.
Глава 34. Искендер о Тамерлане. (Продолжение)
Оставив Русь, Тамерлан дошел до границ Венгрии, но после вернулся чрез степи половецкие к горам Кавказа и в великом множестве истребил народ грузинский, который даже на уединенных островах не мог спастись от смертолюбия чагатаев. В глубокие пропасти спускались алчные до убийства чагатаи, там находили прячущихся трепетных грузин и лишали их жизни за любовь к Спасителю. На брегах Куры предавался разбойник гнусным празднествам среди распростертых тел убитых им местных жителей христиан. Наконец, пройдя через Мазандеран и Хорасан, возвратился он в свою столицу Самарканд с небывалой добычей, так что такого количества вьючных верблюдов и ломящихся под тяжестью телег не видывали здесь никогда.
Поделив добычу и наполнив казну через край, Тамерлан объявил мир на три года и на сие время освободил народ свой от каких бы ни было податей. Но уже не сиделось ему на месте вскоре, ибо в землях полуденных манили его баснословные богатства Индии, а в землях закатных дразнил своею славою турецкий султан Баязет Ильдирим, или, како нарекается у турков, – Йылдырым, что значит Молонья. Сей лихой султан нравом сродни был Тамерлану, и тако же урод, кривой от рождения и злобный, при восшествии на престол умертвивший родного брата. Он покорил Задунайскую Болгарию, Грецию, Фессалию и Македонию, угрожал Венгрии и Седмиградью, а в том году, когда Тамерлан возвратился в Самарканд, Баязет сокрушил мышцу короля Сигизмунда богемского и венгерского в битве при Никополе, взял в плен три тысячи человек и всех их предал смерти.
Но до поры Тамерлан не мог решить, куда направить свои тумены, и забавлялся мирной жизнью в Самарканде. Он женился на дочери монгольского хана Хызр-Ходжи красавице Тукель и для нее построил дивный сад с дворцом, именуемым Дилгуш. Принял он у себя при дворе и обласкал жену сына Мираншаха, именем Севин-бей. Мираншах к тому времени повредился в рассудке, упав с лошади на охоте. Безжалостно обращаясь со своей женой, он довел ее до того, что она бежала от него к свекру, ища защиты, и свекор дал ей пристанище, а Мираншаха обещал строго наказать. Для Севин-бей он тоже построил сад, так называемый Полунощный. И много других новых построек стал возводить в Самарканде, заботясь о том, чтобы не только память о башнях из голов отрубленных сохранилась о нем в народах.
В то же время царь Самаркандский затеял учредить свои законы и постановления, а для сего собрал своих лучших писарей, в коих число и аз грешный попал, дабы они записывали те уложения, которые он им диктовал. Лицемерно каясь о пролитой им крови, Тамерлан объезжал святые места и обильно раздавал милостыню нищим. Говорю: лицемерно, поскольку очень скоро сие лицемерие выявится, когда новая кровавая роса взойдет в Индии и прочих землях и новые башни из человечьих голов воздвигнутся.
Не выдержав и двух полных лет спокойствия и мира, Тамерлан-смертоносец нашел повод для войны с султаном Делийским и двинул войска свои на Индию. Повод же был таков, что султан Делийский Махмуд, хоть и слыл правоверным мусульманином, но терпел в своем государстве многочисленных гебров-огнепоклонников, молящихся идолу Армазду[104]. В Индии же тех гебров именовали парсами. Стремясь на словах принести веру в Магомета и очистить Индию от разбойничьих шаек, на деле же Тамерлан, по своему обыкновению, истреблял всех подряд – и правых и виноватых, не щадя ни старых, ни малых. По пути он уполовинил в числе племя афганцев, о которых сказал, что этого племени вовсе не должно существовать на земле. Выйдя на берега реки Инда, Тамерлан устроил кровавое жертвоприношение и воздвиг башню из двадцати тысяч отсеченных голов. Тогда только до слуха султана Делийского дошло, что творит Тамерлан в его землях. Доверчив же был Махмуд! Будто слыхом не слыхивал о кровавых тризнах, устраиваемых Тамерланом в иных землях! Злодей тем временем приближался к его столице, переправившись через Инд в верховьях реки. Главные крепости индийские, Джал и Битнир, пали под мощным натиском завоевателей.
В тех краях зим не бывает, и хотя шел декабрь месяц, стоял зной, и в одной местности лесистой кровожадные чагатаи едва не стали жертвою собственного злодейства. Истребив в той местности все население, они наполнили округу смрадом несносным. Бесчисленные трупы воняли так, что из их зловония рождались ядовитые комары, да большие, величиной с воробья. Жалили до смерти, или же открывалась язва, от которой человек в полдня умирал. Истинно вспомнишь присловье, что комар лошадь свалит, коли волк ему подсобит, да только волком тут сам Тамерлан оказался.
Но самое знаменитое злодейство было еще впереди. Приблизившись к городу Дели, чагатаи ограбили окрестности и взяли в полон сто тысяч аманатов, о которых сказано было султану Махмуду, что если он добром и по своей воле отдастся во власть завоевателей, то аманатам – жизнь, ежели же он будет противиться, то всех аманатов – под нож. Полагая, что у Тамерлана не хватит духу зарезать сразу столько безвинных, султан Делийский все же выступил со своим войском из Дели навстречу противнику. Битва была уже неотвратима, и тогда смертоносец Тамерлан отдал приказ резать аманатов всех до единого. Нигде и никогда еще не совершалось злодейства столь необозримого душой и сердцем. Широкая равнина наполнилась стонами и воплями связанных аманатов, коим чагатаи проворно отсекали головы своими