м, слова его исполнены грустного сочувствия к судьбе побежденного. Рассказы позднейших писателей о том, что он заключил Баязида в клетку и обходился с ним жестоко, лишены всякого правдоподобия. Ни один современник не упоминает об этом. Напротив, мы имеем верные свидетельства, что Тимур до конца своей жизни обходился с султаном с должным уважением. Кроме восточных рассказов, у нас есть рассказы европейцев, которые были свидетелями этой битвы. Между прочим, при дворе Тимура находились в то время послы кастильского короля Генриха III. Европейские народы смотрели на анцирского победителя, как на своего избавителя от турок, и в самом деле нашествие Тимура на 50 лет отсрочило падение Константинополя и остановило надолго успехи турецкого оружия. В 1403 г. Генрих III отправил к Тимуру новое посольство, при котором состоял придворный дворянин Гонзалец де Клавиго, оставивший любопытный дневник своего путешествия. Послы эти не застали уже Тимура в Малой Азии и должны были ехать к нему в столицу его, Самарканд. Земли, через которые лежал их путь, носили еще свежие следы недавних опустошений. Особенно поразительно описание Тавриза, где правил за Тимура сын его, Миран-шах. Город был весьма богат и принадлежал к числу складочных мест азиатской торговли, но развалины огромного, славного на целом Востоке дворца и других великолепных зданий обличали присутствие татар. Виновником в этом разорении был, впрочем, не сам Тимур. Сын его, Миран-шах, с какою-то детскою, безумною радостью разрушал древние здания и тешился при виде пожаров, так что отец должен был, наконец, остановить его. Далее Клавиго встретил множество пирамид из человеческих голов, свидетельствовавших о победном шествии Тимура. Замечательно также описание города Самарканда. Город этот был обязан своим быстрым возвышением воле Тимура. Клавиго нашел в нем многочисленное, со всех краев Азии насильственно сведенное население. Здесь поселены были ученые художники и ремесленники, которых Тимур привел с собою из далеких, завоеванных им стран. Магометане жили рядом с индийцами и поклонниками огня. Клавиго с удивлением рассказывает о великолепном дворе и дворце Тимура, и об орде или летнем стойбище его, которое состояло из 20000 разбитых юрт, т.е. палаток. Часть юрт была покрыта снаружи парчами, внутри украшена драгоценными камнями, добытыми в походах. Когда Тимур принимал Клавиго, он был уже в преклонной старости, едва мог сидеть и с трудом мог поднять глаза на посла. Но в хилом теле жила еще крепкая и свирепая душа. Железный Хромец предпринимал в это время поход на Китай. Он собрал вождей своих и сказал им: «На душе моей и вашей много грехов; много мы пролили крови магометанской; пора смыть ее другою, более угодной Господу кровью; пойдем избить китайских язычников». Другое любопытное описание, оставленное европейцем, принадлежит немцу Шильдпергеру. Он был родом из Мюнхена и находился оруженосцем в службе у одного из рыцарей, участвоваших в несчастной для христиан битве при Никополисе (1395), в которой Баязид разбил наголову Сигизмунда Венгерского. Турки изрубили большую часть своих пленников. Шильдпергера спасла его молодость. Он поступил в свиту султана, был при нем в сражении анцирском и вместе с ним попал в плен к татарам. Он пережил Баязида и Тимура, служил сыновьям последнего, потом продавал свою службу разным магометанским князьям и возвратился в Европу после 22-летнего скитания по Востоку. Шильдпергер был грубый и необразованный немецкий наемник. Он торговал своею кровью и без зазрения совести проливал чужую. Рассказы его носят отпечаток этого бесчувственного равнодушия. Он спокойно передал своим читателям ужасы, которых был сам свидетелем, или слышанные от других. Между прочим и у него есть следующий рассказ: однажды жители города, навлекшего на себя гнев Тимура, выслали для умилостивления его детей своих. При виде этих малюток, шедших с песнями из Корана ему навстречу, в Тимуре разыгрался дух истребления. Он помчался на них на коне своем и приказал своей коннице следовать за ним. Несчастные родители, стоявшие на городских стенах, были свидетелями гибели детей своих, потоптанных татарскими конями. Случай этот, вероятно, повторился несколько раз. Шильдпергер рассказывает его об Испагане; магометанские историки - о каком-то из городов Малой Азии.
Я уже заметил, что в деятельности Тимура не должно искать господствующей, основной политической мысли. Похвалы некоторых новых историков, например, Гаммера, которые видят в Железном Хромце основателя какой-то особенной цивилизации, очевидно, натянуты. Где следы и признаки этой цивилизации? Тимур был одержим ненасытимою жаждою деятельности, но у него не было определенной и ясно осознанной цели. Законы, им изданные, не доказывают противного. Они могли скрепить временное, на одной силе основанное могущество, но не могли упрочить существования настоящего государства. Всё, что в состоянии сделать одна сила - было сделано Чингисом и Тимуром. Поэтому подвиг их был более разрушительный, нежели творческий. Внешняя сила принадлежит к числу великих деятелей всеобщей истории, но деятельность ее ограничивается исполнением. Там, где она не соединена с плодотворными идеями, ее произведения непрочны и бесполезны. Персы недаром называли Тимура ненасытным, вечно стремящимся и никогда не достигающим. В нем самом было смутное, но возвышенное понятие о значении науки и, следовательно, мысли. Он охотно беседовал с учеными, знал исторические предания Востока и Запада, уважал астрономию и презирал астрологию. Счастие и несчастие человека зависит, сказал он однажды, не от положения звезд, а от воли Того, Кто создал и звезды и человека. Жестокая душа проглядывала, впрочем, даже в богословских прениях его. Он любил смущать собеседников своих опасными вопросами. При зареве алеппского пожара, при криках погибавшего населения он равнодушно вел ученый разговор с тамошними муллами. «В битве под Алеппо, - спросил он у них, - пало много моих и ваших воинов, которые из них достойны рая?» «Те, которые пали с верою в Бога», - отвечал умный муфти.
Тимур умер в 1405 г. Не прошло ста лет по его кончине, а государство его уже рушилось. Только в Индии уцелели его потомки, окруженные внешним блеском власти, но бессильные, лишенные даже личной свободы преемники Великого Монгола. В других частях Азии Тимуриды были вытеснены местными династиями. Когда Тимур предпринимал новый поход, он говорил о врагах своих: «Я повею на них ветром разрушения». Ветер разрушения повеял на его собственное дело и на род его. Единственным следом завоеваний, наполнившим громом своим последние десятилетия XIV в., остались пирамиды из черепов человеческих. К этим памятникам можно еще прибавить безлюдные пустыни, которые образовались в странах некогда цветущих и населенных. Вспомните о степях нынешнего Туркестана. Огромные развалины городов, остатки водопроводов свидетельствуют, что не природа положила на эти земли страшный и дикий характер, каким они теперь отличаются. Здесь прошли монголы. Человек легко привыкает к опасностям, которыми грозит ему природа. Он строит новое жилище у подножия вулкана, на лаве, поглотившей его отца; он не уступает морю, подверженного беспрестанным наводнениям, но выгодного для торговли берега, и смело ставит свой дом на развалинах другого, смытого волнами. Корысть и другие побуждения удерживают его даже там, где вечно царствует зараза. Взгляните на Новый Орлеан и на Батавию. Но монголы и татары действовали с большим успехом, чем вулканы, море и мор. Есть земли, в которых, по-видимому, навсегда остался след их опустошений. Они утратили даже природное плодородие, каким славились прежде.
Приведенный мною выше отзыв венецианца Марко Поло может и теперь служить характеристикою монгольских врагов. Монгол вернулся в родные степи, из которых вывел его Чингисхан. Он снова живет в войлочной юрте своей, пасет свое стадо и забыл о той своей роскоши, с которой познакомились его предки в XIII и XIV столетиях. Пора Чингиса и Тимура прошла как сон. По-прежнему раздается в монгольских степях унылая, хватающая за душу песня, в которой иногда звучат отголоски минувшей славы и надежда на новые подвиги, на новое величие. Надеждам этим не суждено больше сбыться. Если бы поднялась снова такая личность, как Чингис или Тамерлан, и позвала народ свой к изведанной уже деятельности, усилия ее неминуемо должны сокрушиться о новые исторические условия. Куда повел бы теперь свое ополчение честолюбивый вождь степных племен? На юг, к Индии, постоянной цели восточных завоевателей? Но там образовалась стена более крепкая, чем Гималайский хребет. Там встретит он не прежних, способных только к страдательному мужеству индийцев, а твердые сипайские полки под начальством английских офицеров. Двинется ли он другим, знакомым уже путем к западу? Но его ждет здесь крепкое христианское, образованное государство, пережившее с честью долгий период своего исторического искуса. Напор монгольский не страшен более России, еще недавно одолевший завоевателя более грозного, чем великие ханы. Бывшие властители наши должны в свою очередь испытать русское влияние. Но Россия платит им не гнетом за гнет. Христианское государство вносит в юрты дикарей истинную веру и неразлучные с ней образованность и гражданственность. Нашему отечеству предстоит облагородить и употребить в пользу человечества силы, которые до сих пор действовали только разрушительно. Начало уже сделано. В 1813 и 1814 г. изумленная Европа видела в числе избавителей своих от французского ига башкира и калмыка, стоявших рядом и за одно дело с самыми благородными и просвещенными юношами Германии.
Иванин М. СОСТОЯНИЕ ВОЕННОГО ИСКУССТВА У СРЕДНЕАЗИАТСКИХ НАРОДОВ ПРИ ТАМЕРЛАНЕ [13]1. Состояние государств, завоеванных Чингис-ханом и его потомками, во время малолетства Тамерлана и в первые войны Тамерлана по 1391 г.
Приступая к описанию военного искусства среднеазиатских народов при Тамерлане, считаю необходимым предварительно описать в коротких словах положение, в его время, обширных завоеваний Чингис-хана и биографию самого Тамерлана во время его молодости и скитания по степям Ховарезма и Хорассана, и первых его подвигов, до изгнания из джагатайского ханства узбеков (1369 г.) и уничтожения их силы (1389-1390 гг.).