– Мой хозяин – хороший друг, но он будет весьма огорчен, если вы откажетесь содействовать.
– Остается все та же сложность. Я не знаю, кто ваш хозяин, и не могу верить ни его обещаниям, ни угрозам.
Он улыбнулся:
– Это одно и то же.
– Охотно верю. – Я встал. – Мне не зазорно ударить по рукам с Мефистофелем, если бы тот предложил выгодную сделку. Но я не стану связываться с тем, кто боится показаться мне на глаза.
– Даже если речь идет о вашей жизни и смерти?
Я направился к двери, но что-то удержало меня. Быть может, надежда на спасение.
– Я еще жив.
Он заговорил с пугающей серьезностью:
– Никто из нас не знает своего часа, но мало кто его торопит.
– Союз с пустым местом не удлинит моих дней. Я положусь на своих друзей и удачу.
– И погибнете.
– Чему быть – того не миновать.
Как только я повернулся к нему спиной, в дальнем конце комнаты открылась вторая дверь. Я оглянулся на звук и сразу же узнал вошедшего.
Он был облачен в тот же суровый наряд, в котором допрашивал меня прошлым утром, и выглядел ничуть не менее властно, чем в окружении Тайного совета. В мягкой шляпе из темного бархата он был похож на чернокнижника, хотя едва ли желал этого. Старик кивнул своему помощнику, тот поклонился в ответ. Затем обратился ко мне. Его голос был спокоен, но строг:
– Так вы не отказались бы работать на Дьявола, мастер Марло?
На секунду я заподозрил, что это и есть сам Дьявол, явившийся искушать меня. Я покачал головой, одновременно защищаясь и досадуя на собственную глупость:
– Это просто необдуманное выражение.
– Разумеется, но ведь вы продаете себя.
– Я поэт.
– И шпион. – Я помолчал, ожидая, что он скажет еще. – Вы здесь уже достаточно играли словами. Садитесь.
Он указал мне на кресло, с которого я только что встал. Я подчинился, стараясь как можно меньше походить на ученого пса. Он вздохнул, опуская в кресло свои старые кости; я оказался зажат между ним и его помощником. Когда он повернулся ко мне, ревматическая боль исказила его черты, и я невольно задумался, стоит ли тратить столько сил на то, чтобы дожить до старости. Он провел рукой по лицу.
– Много ли друзей у поэта?
– Найдутся.
– А сколько друзей могут себе позволить шпионы?
– Вы спрашиваете не у того человека.
– Отнюдь, по-моему, никто лучше вас не может этого знать. – Он улыбнулся. – Шпион не может позволить себе друзей. Ни одного. Даже его жена может быть подкуплена врагом.
– Я не женат.
– Нет, – он снова улыбнулся, – не женаты. Стало быть, даже ваш ближайший друг и покровитель. – Я постарался не выдать страха, но, судя по всему, мне это не удалось. Старик округлил глаза. – Да, братская любовь людям вашей профессии заказана. Даже братьям.
– Чего вы хотите?
– Облегчить вам жизнь.
– А взамен?
– Приведите нам Рэли.
Если Рэли входит в комнату, она меняется. Иногда – словно открыли окно, иногда – словно захлопнули дверь. Солдат, мореплаватель, шпион, Рэли прожил множество жизней с тех пор, как оставил ферму своего отца. Алхимик, придворный, бард – не так давно он променял фавор у Королевы на любовь давно уже не девицы, но все еще носил на себе отпечаток Ее волшебства. Авантюрист, летописец, плут. Он высок и худощав, вьющиеся волосы цвета червонного золота выдают в нем кровь болотных жителей, которых он давил в Ирландии, но для ирландца он слишком мускулист. Его тело – канва для дорогих тканей, и можете быть уверены, что плащ, которым этот подхалим застелил для Королевы лужу, был не из дешевых.
Он лишь отчасти состоит из плоти и крови, остальное – стиль. Его заостренная бородка вьется естественной волной – ради такой иные мужи каждое утро по часу проводят с брадобреем и горячими щипцами, но так и не добиваются желаемого. Под левым ухом беззаботно болтается крупная жемчужина, выдающая в поэте флибустьера. Он возвышен и низок. Он может убивать и насиловать, ползать на коленях и воспевать в стихах. Он отбирал приходы у епископов и мостил золотом путь в новые миры. Рэли – самый расчетливый из людей и самый безрассудный.
Он отличный пират, но плохой шпион. Он силен в выдумке, но не умеет обманывать. Он может взвешивать дым. Бросать вызов Богу. Он водит дружбу с волхвами и магами, графами и королевскими советниками, и с его слов – это одни и те же люди. Он участвовал в кровопролитиях и бойнях. Заселил Виржинию и потерял Новый Свет. Он – тот побежденный, который будет писать историю и так выиграет последнее сражение. Добрый друг и завидный враг.
Я откинулся в кресле и покачал головой:
– У меня и без Рэли достаточно врагов.
– Рэли генерал, а не пехотинец. Что, если он уже сейчас собирает остатки своих войск против вас?
– Ему нет в этом нужды.
– До него могут дойти слухи, что вы собираетесь предать его.
Я вспомнил совет старого тюремщика. Он намекал на могущественных людей, которые могут заплатить своей жизнью за мою. Мысли мои не раз колыхались на волнах этого прилива. Но если уже носятся слухи о том, какому поруганию могу я подвергнуть Рэли, моя жизнь не стоит и ломаного гроша. Я выпятил грудь и сказал:
– Мое положение не настолько безнадежно, чтобы предавать человека, которого я едва знаю. Все обвинения против меня строятся на беспочвенных слухах, которые сами сойдут на нет.
Старик кивнул помощнику, и тот, словно ждал этого, поднялся и принес тот самый документ, который подписывал, когда я вошел, затем выложил его передо мной, словно козырную карту.
По белой бумаге, извиваясь, ползли все мои вчерашние кощунства. У писаря был прекрасный почерк, но его вензеля и буквицы не шли ни в какое сравнение с моими замысловатыми оборотами. В речах своих я ощущал лихорадку того вечера. Жаль, что текст не украшали монахи былых времен – наверняка они бы расставили знаки препинания позолоченными кружками эля. Одна отмечает первое разногласие, вторая расцвечивает тему, третья, четвертая, пятая подчеркивают богохульства, и каждое ведет меня прямиком на виселицу. Мои собственные слова впивались в мою плоть, ложились камнем на грудь, разрывали мне горло. Тень виселицы накрыла меня, и впервые за все это странное приключение я запаниковал.
– Что за поклеп? – взревел я.
И потянулся к бумаге, но помощник старика был быстрее. Из-под самых пальцев у меня он выхватил листок, и моя ладонь ударилась об стол. В это же мгновение старик с удивительной в его возрасте ловкостью вонзил нож мне в руку – колеблясь не больше, чем если бы перед ним был кусок дерева или ломтик фрукта. Прицелился он аккуратно: лезвие вошло точно меж костей и, казалось, пронзило мне руку насквозь. Я зарычал, а нож исчез так же внезапно, как и появился. Слуга, что привел меня сюда, был тут как тут. Но он мгновенно успокоился, едва понял, что кровь на столе – моя, а не его хозяина.
– С Марло случилась неприятность. Не одолжите ли его повязкой?
Я прижал руку к груди. Кровь текла на мой камзол, но боль была слишком сильной, чтобы думать об этом. Слуга вернулся с горячей водой и тканью и перевязал меня с искусством, приобретенным на поле брани. Старик улыбнулся:
– Наверное, стоило сказать, что это не единственная копия документа. Все они подписаны, заверены при свидетелях и присоединены к прочим обвинениям против вас…
Он умолк, словно бы из такта не упоминая последствий, ожидающих меня, если бумаге будет дан ход. Голос старика ничем не выдавал только что произошедшей коллизии, но я заметил, что щеки его порозовели.
– Есть нужда в крови. Это будет ваша кровь или кровь Рэли. Я бы предпочел Рэли, но, если придется, удовольствуюсь и вашей.
– Что вы предлагаете? – спросил я сквозь стиснутые зубы.
– Если вы дадите под присягой письменные показания против Рэли, мы уничтожим этот документ и заодно посодействуем в ваших затруднениях.
– Если же нет?
– Нельзя помочь тому, кто не хочет помочь себе сам.
Мне дали два дня. Поджав больную руку, я разглядывал царапины на столе, прикидывая, сколько из них оставлено ножом старика. Теперь он говорил мягким деловым тоном, взвешивая мою жизнь, словно рыночный торговец:
– Лучше всего подписать прямо сейчас. Рэли будет устранен, а с ним и всякая угроза, какую он может для вас представлять.
– Я все-таки воспользуюсь отсрочкой.
– По ее окончании мы пошлем кого-нибудь встретиться с вами. Вы поставите подпись, и доказательства вашей вины сгорят у вас на глазах, в противном случае они будут использованы по назначению. Выбор за вами.
– Тамерлан – это вы? – спросил я, оцепенев.
Он засмеялся:
– Забудьте об этом самозванце. Неважно, кто он, – его угрозы ничто по сравнению с нашими.
– Смерть есть смерть, от кого бы ни пришлось ее принять.
Он в последний раз взглянул на меня:
– Вы действительно так думаете?
Той ночью я спустился вдоль Темзы и вышел из города. Мой путь освещала полная луна, нависшая низко над землей, словно небо оказалось не в силах удержать всю тяжесть ее серебра. Лик Луны был искажен то ли зевотой, то ли предостерегающим криком, глаза широко распахнуты. Звезды сияли ярко, будто на театральном заднике. Я поднял глаза к небу и почувствовал, что одинок. У моих ног текли, не зная отдыха, сплетенные тайные струи темной реки. Сколько смертей хранит она? Нежеланные дети и разбитые сердца, жертвы убийц, соскользнувшие в воды прилива, пьяницы, должники, котята и рогоносцы – все исчезли в ней без следа. Наступит ли тот день, когда мертвые поднимутся из нее, чтобы встретить своих губителей? Я повторил себе под нос последнюю строку доноса Бейнса: «Я полагаю, долг любого истого христианина приложить все усилия к тому, чтобы язык столь опасной личности умолк». И поклялся, что, если буду убит, восстану из гроба и стану преследовать своих врагов без пощады.
Священник Парсонс и Рэли держали школу атеистов, где люди учились писать слово God задом наперед. Но сомневаюсь, что Рэли стал бы принимать в расчет того, кто не знает этой шутки и без него. Одно лето я частенько наведывался в Шерборн – дворец, который отобрала у епископа Королева, когда служила для Рэли Дианой. Духов там не вызывали, но у Рэли гостили необыкновенные люди. Когда он сменил одну Бесс на другую и потерял влияние, то, что о нем говорили в