Спокойствие, водворенное мною в Трансоксании, бывшей до того добычей опустошения, увеличило значение моей армии. Племя барлас приобрело славу, а мои подвиги доставили известность войску царства Чагатая. Я предписывал законы всем коленам, воинам и народам Трансоксании; только несколько крепостей, подчиненных эмиру Хусейну, не признавали еще моей власти. Когда эмир Хусейн увидел восхождение величия и славы моего государства, в нем взыграла зависть, и, нарушив свои клятвенные обеты, он поднял против меня знамя вражды. Он начал неприятельские действия; тем не менее я сделал попытки к примирению; он не удостоил их никакого ответа и под видом притворного добродетельства захватил у меня крепость Карши.
Для защиты крепости Карши он назначил эмира Мусу с семью тысячами всадников. Вдобавок послал к нему еще пять тысяч конников. Не довольствуясь этим, он пожелал убить меня. Поэтому во мне взыграло чувство гордости за государство и подтолкнуло меня к решению отобрать у него крепость Карши. Некоторые мои эмиры советовали осуществить поход и захватить крепость с ходу. Я начал строить планы битвы и посчитал, что при захвате крепости меня ожидает несколько опасностей. Я призадумался: если я решусь взять крепость с ходу, а моему войску будет нанесен внезапный удар, тогда что? Я предвидел и другие опасности этого предприятия. Поэтому наметил план сражения следующим образом: чтобы усыпить бдительность защитников крепости Карши, подамся в сторону Хорасана, а затем ночью, тайком, вернусь назад, совершу внезапное нападение на крепость и завладею ею. Поэтому я снялся с места и направился в сторону Хорасана.
Когда я переправился через Амударью, я встретил караван, шедший из Хорасана в Карши. Начальник его предложил мне подарки; я расспрашивал его о положении князей Хорасана и сказал, что иду в эту область. После этого я его отпустил, но предварительно принял предосторожность, приказав шпиону вмешаться в толпу, составлявшую караван; я ожидал его на берегу реки. Возвратясь, он донес мне, что обо мне сказали эмиру Мусе: «Мы встретили на берегу Амударьи эмира Тимура; он идет в Хорасан». Это известие наполнило радостью сердце Мусы и воинов эмира Хусейна. Они обрадовались и предались увеселениям и пиршествам.
При этом известии я снарядил 243 отборных воина, столь же опытных, сколь и храбрых, и во главе их переправился обратно через реку; форсированным маршем я достиг Ширкента, где провел один день и одну ночь; двинувшись оттуда, я расположился лагерем в расстоянии одного фарсанга от крепости Карши. Я отдал приказ приготовить лестницы, связанные веревками. Между тем эмир Джаку преклонил колени и молвил: «Часть воинов отстала, надо подождать их прихода».
Я последовал этому совету и решил употребить время, оставшееся до прибытия остальных отрядов, на исследование крепости.
В сопровождении сорока всадников я направился к крепости, и, как только она показалась, мы остановились; взявши с собой только Мубашира и Абдаллу, служителей, родившихся и выросших в моем доме, я отправился к самой крепости. Подойдя к крепостному рву, я увидел, что он наполнен водою. Поверх рва был проведен деревянный желоб, пересекавший его поперек и доставлявший в крепость воду. Я передал коня одному из моих спутников и, перешедши ров по желобу, подошел к подножию крепости. Я отыскал ворота и постучал; так как никто не откликнулся, я убедился, что стража заснула. Враги имели предосторожность засыпать ворота землею. Не будучи в состоянии войти, я обошел крепость кругом, чтобы найти удобное место для подстановки лестницы, затем я сел на лошадь и возвратился к своим воинам. Отряд, оставленный позади, был снабжен всякими орудиями, и я лично привел его ко рву, который мы перешли по желобу; когда лестницы были укреплены у основания стены, воины быстро стали влезать на нее: сорок храбрецов вошли в крепость, а я следовал за ними; затрубили в трубы, и я, благодаря Всемогущему, овладел крепостью.
Эмир Хусейн, чтобы вознаградить только что понесенную потерю, прибегнул к хитрости и притворству; он хотел под личиной искренности и дружбы завлечь меня в свои сети. Чтобы избежать козней этого изменника, который не пренебрегал ничем, лишь бы овладеть моей особой, я прибегнул к таким же средствам.
Эмир Хусейн поклялся на Коране: «Нет у меня иных помыслов, кроме как соблюдать узы дружбы и родства» — и послал мне тот Коран. Он прибавил еще: «Если мои чувства не соответствуют моим словам, если, презрев свои клятвы, я осмелюсь нарушить свои обещания, то пусть Божественная Книга накажет меня!» Я знал, что он мусульманин, и поверил его словам. Затем прибыл гонец и от его имени просил у меня свидания в долине Чакчак, чтобы возобновить наш прежний союз. Его намерением было захватить меня изменой. Я хорошо знал, как мало следовало ему доверять, но из уважения к Священной Книге я решил ехать на свидание.
Однако я принял предосторожности и скрыл отряд смелых воинов поблизости ущелья, куда я отправился с другим отрядом.
Я спросил тех из моих друзей, которые служили под знаменем эмира Хусейна, уведомить меня о намерениях господина; Шир Бахрам, бывший в числе их, оказал мне эту услугу. Хусейн, узнав об этом, приказал его умертвить и затем направился навстречу мне с тысячью всадников.
Я спускался в долину, когда узнал о его намерениях. Не медля долее, я построил свой отряд в боевой порядок. В то же время заметили неприятельских гонцов, и мои караульные посты донесли мне, что это отряд эмира Хусейна, но его самого нет. И еще сказали: «Когда он узнал, что ты один, то ограничился посылкой отряда, чтобы захватить тебя». Я был готов так же, как и мои двести воинов, но, выжидая, пока отряд Хусейна вступит в ущелье, я приказал воинам, посланным вперед, отрезать им выходы к отступлению. Затем я напал на врагов, и так как они не находили никакого выхода, то я взял множество пленных; собрав всех воинов, я возвратился в Карши. Тогда я убедился, что друг полезен во всех случаях жизни.
Я написал Хусейну следующие стихи на тюркском языке: «Зефир, скажи этой красавице, раскинувшей сети коварства, скажи ей, не замечала ли она когда-нибудь, что коварство обрушивается на голову человека, задумавшего это коварство?»
Получив это письмо, эмир Хусейн покраснел и понял всю глубину своего позора. Он извинялся передо мною, но он уже потерял мое доверие, и я не обольстился его словами.
Вот каковы были мои распоряжения, чтобы очистить Туран от последних узбеков, пощаженных оружием.
Когда армия Джете и Ильяса Ходжа очистила Трансоксанию, как только я прогнал ее за реку Ходжент, многочисленные отряды узбеков утвердились в фортах этого государства. Я бы, конечно, послал против них войско, но побоялся, что эта война слишком затянется.
Узнав, что узбеки заперлись в своих укреплениях, я понял, что было бы неразумно открыто напасть на них, и я употребил хитрость.
От имени их начальника Ильяса Ходжи я написал им приказание выступить и письмо поручил одному узбеку, дав ему в сопровождение отряд. Эти воины должны были поднять большое облако пыли, чтобы быть лучше замеченными.
Враги, прочитав приказ Ильяса Ходжи, который отзывал их, и видя облако пыли, поднятое отрядом, покинули укрепления, но из предосторожности выступили под покровом ночи. Таким образом освободилась Трансоксания от притеснителей, которые клялись погубить меня; и это царство совершенно покорилось мне. Из уважения к узам кровного родства я отдал эмиру Хусейну город Балх и Хисар-Шадаман. Но этот князь, нечувствительный к моему великодушию, думал только о том, чтобы погубить меня, и этим принудил меня стараться погубить его самого.
Блеск моих побед и торжеств разжег его зависть. Не было неприятности, которую он не постарался бы причинить своей сестре, жене моей. Этот ожесточенный враг ничего не забывал, лишь бы только погубить меня. Много раз дело доходило до столкновений, и столько же раз он терпел неудачу. Я уже не мог больше выносить его крайней жестокости и его неприязненности, когда, возмущенные его поведением военачальники его, также недовольные им, как и я, покинули его. Он умертвил брата правителя Хутталяна, и этот последний возмутился.
Его эмиры давно уже были его самыми заклятыми врагами, так что он не мог уже рассчитывать на их дружбу. Все еще полный замыслов, направленных к моей гибели, он перенес свое местопребывание в местность, лежащую вне пределов Балха. После этого я хорошо понял, что для меня настало время напасть на него, прежде чем он успеет сделать какое-либо новое передвижение. Собрав всех воинов, какие только были около меня, я выступил с ними в поход. На пути к Балху я видел, как со всех сторон ко мне спешили мои непобедимые полки; мы стали лагерем близ этого города. Хусейн выступил навстречу, но все усилия были тщетны; вынужденный удалиться в цитадель, он подвергся участи, которая была ему предназначена.
Все те, которые старались вредить мне, теперь не без основания опасались меня, ибо, бросив взгляд на свое прежнее поведение, они не могли надеяться на мое снисхождение. Тем не менее вот как я обошелся с ними.
Когда эмир Хусейн попал в мои руки, его слуги и военачальники боялись, чтобы я их не осудил на смерть. Это и было сначала моим намерением, но так как они все умели владеть оружием, то я предпочел пощадить их и зачислил в свои полки.
Главнокомандующий Хусейна, правивший Бадахшаном, много раз поднимал против меня оружие. Узнав о смерти своего господина, он побоялся моего гнева и и держался смиренно. Поэтому если бы я послал войско для его поимки, то совершил бы опрометчивый шаг.
Я сделал вид, что забыл о нем, и предпринял следующее: постоянно вспоминал его добрыми словами на советах, собраниях и пиршествах, хвалил его мужество и доблесть, покуда его друзья не написали ему о том, что «Тимур расположен простить тебя и примет тебя благосклонно». Изъявив мне покорность, этот правитель, вполне доверяя моему благородству, просил меня принять его в число своих приближенных.