«Кевин!» — завопила Джанет, прикладывая толстые пальцы ко рту в форме рупора. — «Сядь и прижми свой зад, или будешь практиковаться в этом после уроков!» Кевин мгновенно прекратил свои скаковые упражнения, но едва Джанет отвернулась к доске, поднял парту и на цыпочках стал прокрадываться вперед, готовый в любой момент опустить ее и замереть. Миссис Паченко, наблюдавшая за тем, как ученик перерывает портфель в поисках домашнего задания, хотя всем было ясно, что его там нет, тоже ничего не замечала. Наконец, когда Кевин пересек границу самых передних парты и добрался почти до самой доски, Джанет заметила его. Она опустила на него глаза, обрамленные толстыми бифокальными стеклами. «Что с тобой не так?» — спросила она. — «У тебя муравьи в штанах?» Кевин тут же запрыгал на месте, изображая что ему невероятно щекотно, отчего по классу снова прокатился громовой хохот. Между делом я заметила, что поперек спины миссис Паченко красуется надпись «ВОЛОНТЕР», вышитая замысловатыми узорами на ее синем жилете. Обычно у ассистентов были простые бейджи на шее. У нее тоже висел такой. Жилет был ее собственной инициативой. Я представила печальную сцену: она сидит вечером дома в одиночестве, покорно скармливая ткань швейной машинке при свете настольной лампы, а Фрэнк с энтузиазмом зачитывает вслух ответы на академический оценочный тест.
Тем не менее, мой отзыв об уроке должен быть положительным и заслуживающим доверия. «Хотя возникают некоторые вопросы к управлению классом, миссис Фейнлог быстро восстанавливает внимание с помощью своего авторитета и чувства юмора», — продолжала сочинять я. — «Миссис Паченко, ассистент преподавателя, служит надежным помощником в поддержании порядка и организованности». К концу урока Джанет сдалась и уныло сидела за столом с выражением лица, будто у нее случился запор. Тем временем миссис Паченко, подчеркивая важность послешкольного чтения, зачитывала вслух выдержки из обновленного учебного плана, за который она взялась сразу, как только получила должность. «Если мы до пятницы не обсудим войну 1812-го года», — в ее голосе появились дрожащие нотки паники, — «Мы не успеем вовремя начать тему по Техасской революции».
«Спасибо за то, что позволили посетить ваш урок», — сказала я, сияя, когда прозвенел звонок. — «Мне кажется, наблюдаются улучшения по сравнению с тем, что было несколько недель назад?» Во время моей первой инспекции один из учеников успешно проколол себе носовую перегородку громадной булавкой, но, к сожалению, не учел последствий в виде обильного кровоизлияния из проколотого носа. В результате, миссис Паченко всю оставшуюся часть дня пришлось заполнять документы о возможных последствиях в виде инфекций и ждать, пока уборщица отмоет парту и весь пол с хлоркой. Хотя я должна была доложить в отчете об этом инциденте, я постаралась минимизировать упоминания о внезапной утечке биологической жидкости. Я написала следующее: «Миссис Фейнлог поддерживает обстановку открытости, поэтому ее ученики не стесняются выражать себя».
В то время как в школе дела шли гладко, Форд, казалось, начал замечать мою отстраненность от него, которая нарастала с того момента, как начался мой роман с Джеком. Стремясь к укреплению связей, он настаивал на выходных в боулинге с Биллом, своим партнером по работе, и его женой Шелли. «Надо тебе хоть иногда вылезать, чтобы повеселиться», — настойчиво повторял он. — «Иначе совсем съедешь с катушек».
Вечер не удался. Мне было сложно сконцентрироваться, ведь вокруг было столько подростков. На дорожке пососедству несколько юных мальчиков и девочек, на шеях которых светились неоновые ожерелья, бросали легкие шары между ног, стоя задом. Разумеется, я не могла не начать прислушиваться к ним, вместо того, чтобы принимать участие в флегматичном разговоре нашей команды. Несколько раз за вечер я погружалась в фантазию, в которой обнаженный Джек стоит, расставив ноги, как орел крылья, на блестящей линии паркета, и замахивается шаром, готовясь выполнить бросок. В тот момент, когда шар проходит между ног, его яички оживают и продолжают раскачиваться, пока он выпрямляется. Очнувшись, я поняла что Форд и другие ждут от меня какого-то ответа. Вопрос я не слышала.
Недовольный, Форд осушал одну кружку пива за другой. Когда веселье начало подходить к логическому завершению, он уже напился вдрызг и стал цепляться, пытаясь поцеловать меня в губы. Он вонял несвежим взрослым потом. И злился все больше с каждым разом, когда я его отталкивала. Когда мы сели в машину, он был готов взорваться.
«Да что с тобой? Ты с Шелли и парой слов не обмолвилась. Думаешь, ты выше того, чтобы болтаться с людьми, которые выглядят обыкновенно, или что?» Под «обыкновенно» он, видимо, подразумевал нос Шелли, к несчастью для нее, имевший сходство с лампочкой.
«У нас с ней ничего общего. Я не была невежлива». Я поглядела тревожно в сторону Форда; меня одолела тревожная мысль, что Джек каким-то образом пробрался в машину и сидел на пассажирском сиденье, когда Форд всем весом приземлился прямо на него. Я испугалась, что сейчас, невидимый под обширным задом Форда, он задохнется, когда мы поедем.
«Ты выглядела как заносчивая сука». — Он выговаривал слова медленно, будто повторяя за голосом в наушниках, который диктовал ему, что говорить. — «Тебе надо понимать, что люди подумают, если ты не станешь с ними дружелюбнее». На секунду его голова потеряла равновесие и свесилась вниз, но тут же дернулась вверх, заряженная кинетической энергией падения. «И что значит „У нас ничего общего“? Она преподает в старших классах, черт возьми».
Меня посетила оптимистичная мысль, что Джек все-таки не сидел на переднем сиденье. На самом деле он сейчас сзади, приготовился набросить на толстую шею Форда струну от пианино. И когда он это сделает, я пошлю ему воздушный поцелуй и включу радио. Ах, какой бы прекрасный это был подарок от Джека. «А что, у тебя есть что-то общее с каждым полицейским?» — ответила я. — «С каждым из них? И что же? Неплательщики налогов? Воры? Изменщики?»
«Достаточно общего, чтобы поговорить за кружкой пива», — парировал он. — «Я же не прошу тебя отправиться с ней в недельное путешествие». Остановившись на светофоре, я почувствовала, как его глаза поедают меня. Его голос смягчился, когда он залюбовался моей фигурой в профиль. «Эй…» — обратился он, кладя руку мне на плечо. Этого мне совсем не хотелось.
«Ну!» — я сбросила его руку. — «Я за рулем».
«Да, ты за рулем», — кивнул он. — «За рулем этой гребаной машины, которую я тебе купил. Что, тебе можно тратить мои деньги, а мне тебя трогать — нет? Ты лучше меня, да?»
«Ты просто пьян, Форд».
«Нет», — убежденно ответил он. — «Это происходит не потому, что я пьян. Я пью, потому что это происходит». Его рука сильно сжала мое плечо. Я попыталась оттолкнуть его, но он держал меня изо всех сил.
«Форд, мне больно», — предупредила я его; в моем голосе зазвенел неподдельный испуг. Дело было не столько в боли, сколько в ощущении связанности; чувствовать себя физически под чужим контролем было ужасно.
«Знаешь, что я все время чувствую?» — он почти рыдал. Я сбросила скорость и ехала теперь намного ниже ограничения. Мне не хотелось возвращаться с ним в таком состоянии домой. Он никогда по-настоящему не бил меня, но не гнушался иной раз применить силу, — например, схватить за плечо, когда я хотела уйти не дослушав его, или больно схватить за бедро, если я несколько ночей подряд отказывала ему. — «Ты холодна как лед, и так целыми днями, неделями, но вот однажды я прихожу домой, и ты горишь как огонь, стоя задницей вверх. А на утро я как будто снова тебе отвратителен. Знаешь, как это выносит мозг?» Его глаза были устремлены на меня, в ожидании что я повернусь и увижу в них исповедь страдальца, но я этого не сделала. Остаток пути сопровождался мертвой тишиной. Наконец, он ослабил хватку и убрал руку с моего плеча. «Сраная моя жизнь», — пробормотал он.
Когда мы приехали домой, Форд откупорил пиво и сел перед телевизором. Я же направилась прямиком в спальню. Не успела я переодеться в пижаму, как из гостиной донесся низкий храп. Наутро он ни словом не обмолвился о вчерашнем вечере. Только спросил, что будет на ужин, и я ответила, что оставлю ему в холодильнике тарелку со свиными отбивными. Кивнув, он быстро поцеловал меня, обдав крепким запахом лосьона после бритья, и вышел. По крайней мере, в одном насчет Форда я могла быть уверена: несмотря на внезапные вспышки, он мог долго копить напряжение внутри. И если происходил взрыв, то когда тучи рассеивались, я могла спокойно быть уверенной, что еще долго он будет хранить свою печаль похороненной глубоко.
Сомнения Джека были куда более постоянными, и первым пунктом в них был Форд. Я не сказала ему, что мой муж — коп, хотя если бы он спросил, я бы не стала лгать. Джека больше всего беспокоили мои физические отношения с Фордом. В среду, после скандала с Фордом, я встретилась с Джеком в его доме, который оказался прекрасно подходящим местом. На самом деле, после первого раза в машине, его дом был единственным местом наших встреч. Его односпальная кровать, к счастью, была очень узкой, так что нам приходилось либо трахаться, либо прижиматься друг к другу, чтобы уместиться на ней. По средам Джек заказывал пиццу. Мы всегда смеялись, когда доставщик подходил к двери, и я бежала прятаться в коридоре. Потом мы ели шоколадный пудинг без ложек, пачкая носы холодной массой и глядя на розовые языки друг друга, скользящие по пластиковому ободку стакана.
Сегодня мы купались голышом в бассейне, не высовываясь из воды выше шеи, чтобы ни один любопытный прохожий не решил заглянуть за забор в этот предсумеречный час осеннего дня. Сцепившись ногами и держать за пенопластовую трубу, зажатую между нами, мы плавно покачивались в теплой воде.
«Отстойно, что мы ничего не можем делать открыто еще четыре года», — сказал он. Джек считал, что мы будем встречаться на протяжении всей его старшей школы и после, но я не спешила разрушать его фантазии. По правде говоря, остаток наших отношений по длительности был не больше срока, отмеренного старому лабрадору. Еще один год казался оптимистичным прогнозом, два — слишком