. Он быстро добился того, что город халифа-шиита аль-Адида признал духовную власть суннитского халифа из багдадской династии Аббасидов, а затем начал завоевания в Египте, Сирии и Месопотамии.
Честолюбивые устремления Саладина принесли ему много врагов. Среди них был сам Нур ад-Дин, стоявший за переворотом, который Ширкух совершил в Египте, и видевший себя, а не выскочку-курда правителем объединенных Сирии и Египта. Но у Саладина были свои планы. Талант полководца, неутомимость, сила личности и доля удачи помогли ему с 1169 по 1177 год распространить свое влияние за пределы Египта и стать главной угрозой для мусульманских правителей Алеппо, Дамаска и Мосула. В 1171 году, после смерти аль-Адида, Фатимидский халифат окончательно прекратил свое существование. После этого Саладин начал устанавливать суннитскую власть по всему Египту, подчиняя его себе.
Все попытки подослать к нему убийц, организовать против него заговор или одолеть его на поле боя проваливались. Его главный соперник в регионе, Нур ад-Дин, в 1174 году умер, и Саладин сразу же занял его место. Сначала он устроил переворот в Дамаске, устранив тех, кто пытался посадить на престол одиннадцатилетнего сына Нур ад-Дина. Саладин увез мальчика из города, а затем женился на его матери, вдове атабека, чтобы узаконить захват власти. Закрепив таким образом за собой Дамаск, в следующем году он повел кампанию против семьи и последователей Нур ад-Дина, завоевывая северные территории, и захватил города Хомс и Хама. Почтительные обращения к халифу в Багдаде принесли плоды, и в знак признания его заслуг в 1175 году Саладину был пожалован титул султана Египта и Сирии. В конце 1170-х он продолжал вести войну против родственников и бывших соратников Нур ад-Дина в Алеппо (который в конечном итоге перешел к нему в 1182 году) и Мосуле (который ему так и не достался). К началу 1180-х годов Саладин, несомненно, был главной фигурой во всем исламском Леванте.
Свои притязания на власть он основывал на тщательно продуманном образе истинного защитника веры, превосходящего всех остальных в приверженности священной войне – джихаду. Щедрый, благочестивый, умный и (относительно) гуманный правитель, он также был необычайно проницателен в оценке людей и их поступков и производил на окружающих глубокое впечатление. Его соратникам Ибн Шаддаду и Имад ад-Дину, оставившим подробные описания жизни и деяний Саладина, не надо было напрягать воображение, чтобы найти повод для восхвалений своего господина. Главным в нем было желание сражаться с проклятыми франками, занявшими Иерусалим и господствовавшими на землях Триполи и Антиохии. Ибн Шаддад писал о нем:
Совершать подвиг во имя Аллаха стало для него настоящей страстью; все сердце его было подчинено этому делу, которому он отдавался и душой, и телом. Он не говорил ни о чем ином; все его мысли были поглощены тем, как проявить усердие на пути Аллаха; все помыслы были связаны с его воинами. Он выказывал всяческое почтение к тем, кто говорил об усердии на пути Аллаха, и вдохновлял народ на это[267][268].
Это было больше, чем просто благочестие. Саладина подняло над всеми понимание того, что лучший способ достичь единства в исламском мире (и укрепить свою личную власть над ним) – сплотить собратьев-мусульман под знаменем священной войны с христианами.
Открытое стремление Саладина к завоеваниям и его ярко выраженные антихристианские настроения делали войну с королевством крестоносцев неизбежной. Можно только удивляться тому, что ему потребовалось без малого десятилетие, чтобы сделать первый шаг. Но когда он пришел, тамплиеры были среди первых, кто встретил его.
После 1169 года, когда Саладин захватил власть в Египте, отношения между тамплиерами и королем Иерусалима оставались напряженными. В тот год Бертран де Бланфор умер, и капитул ордена избрал великим магистром Филиппа Наблусского, барона, родившегося на Востоке и имевшего тесные связи с двором Амори. Филипп вполне мог стать магистром тамплиеров в ответ на прямо высказанное желание короля, хотя в равной степени возможно, что его избрание было обдуманным шагом со стороны ордена, стремившегося восстановить отношения с короной. В любом случае в краткосрочной перспективе этот шаг оказался удачным: под командованием Филиппа тамплиеры вновь присоединились к королевскому войску при вторжении (безрезультатном) в Египет. Но преданность Филиппа короне перевесила его приверженность ордену. К 1171 году он подал в отставку, чтобы возглавить королевское посольство к византийскому императору Мануилу I Комнину в Константинополь. Путешествие ему предстояло недолгое, но в пути Филипп умер.
Его место в ордене занял еще один явный сторонник Амори, Одон де Сент-Аман, который также состоял прежде на службе у короля в качестве маршала Иерусалима. Вероятно, от Одона ожидалось, что он сумеет удерживать тамплиеров в русле королевской политики, но на этот раз успеха достичь не удалось. Действия Одона на посту лидера свидетельствуют о бурном темпераменте и импульсивности, и он очень скоро пришел к тому, что поставил выше всего независимость ордена и не захотел быть марионеткой Амори.
Первый кризис в бытность Одона великим магистром произошел в связи с таинственной шиитской сектой ассасинов, члены которой практиковали искусство показательного устранения неугодных. Штаб-квартира ассасинов находилась в крепости Аламут в Персии, но после 1130-х они захватили ряд территорий в горах Сирии и несколько крепостей высоко в горах Носайри, между графством Триполи и Антиохийским княжеством. Согласно хронике Гийома Тирского, во времена правления Амори шестьдесят тысяч ассасинов занимали десять крепостей, собирая дань с близлежащих деревень. Название «ассасины», вероятно, было связано с их пристрастием к гашишу, который смертники употребляли перед совершением убийства. «Если случается, что какой-либо правитель начал питать ненависть или недоверие к этому народу, их вождь вкладывает кинжал в руку одного или нескольких своих последователей, – писал Гийом Тирский. – Те, кого таким образом назначили, сразу же спешат выполнить приказ, независимо от последствий деяния, не страшась и самой смерти»[269]. Позже немецкий хронист Оливер фон Падерборн писал, что «ассасины и их предводитель, Старец Горы, поражали кинжалами христиан, чтобы лишить жизни тех, кто пекся о деле христианства»[270]. Но, по правде говоря, ассасинов больше занимали не христиане, а другие мусульманские лидеры. Поэтому Амори стремился заключить союз с ними против общих суннитских врагов в Сирии и Египте.
С этой же целью в 1173 году Cтарец Горы направил ко двору Амори посланника. Его звали Абдалла, и, согласно очень пристрастному свидетельству Гийома Тирского, он был «мудр и красноречив, умел в своем деле и надежно представлял своего господина»[271]. Однако тамплиерам красноречие Абдаллы не понравилось, поскольку одно из предложенных им соглашений лишало орден прибыльного источника дохода.
Ассасины и тамплиеры были соседями и хорошо знали друг друга. У тамплиеров был большой замок в Тортосе, очень близко к горам Носайри, где стояли крепости ассасинов. Ближайшая из них, Калаат-аль-Каваби, находилась чуть больше чем в восьми километрах от владений тамплиеров. Само по себе это не представляло угрозы: ассасины не были заинтересованы в том, чтобы устранять членов ордена, поскольку на смену одному магистру был бы сразу выбран другой и отдельные братья не имели такого значения, как орден в целом[272]. Каждый год ассасины выплачивали тамплиерам две тысячи золотых безантов за то, чтобы те оставили их в покое. Если верить Гийому Тирскому, Абдалла просил отменить эту выплату и ради обеспечения безопасности государства Амори готов был пойти ассасинам навстречу. Король выдвинул свои условия и отправил посланника обратно в горы с сопровождением и охранной грамотой, чтобы тот согласовал со своим господином окончательные условия соглашения.
О том, что произошло дальше, мы знаем также от Гийома Тирского. «Под охраной и с проводником… предоставленным королем, Абдалла уже проехал Триполи и был у границ своих земель», – писал он. Но на подступах к горам ассасин попал в засаду. Рыцарь-тамплиер Готье дю Мениль, одноглазый, а потому легко узнаваемый, вместе с несколькими другими неназванными сообщниками в орденских плащах «напали на отряд с обнаженными мечами и убили посланника»[273].
Весть об этом ужасающем предательстве привела Амори в бешенство. Он созвал своих баронов и сообщил им, что «королевская власть попрана, а честность христиан незаслуженно опозорена»[274]. Затем он послал двух баронов – Гийом Тирский называет их имена: Сайе де Мамдун и Годишо де Тюру – «потребовать от магистра тамплиеров… удовлетворения королю и всему королевству за этот кощунственный поступок». Ему нужна была одноглазая голова Готье дю Мениля на блюде.
Увы, Одон ее не предоставил. Он заявил, что это внутреннее дело ордена, и сослался на папские буллы, которые еще в 1140-х годах вывели тамплиеров из подчинения королю и сделали их подотчетными только папе. Пообещав самостоятельно наказать Готье и отправить его на суд понтифика, он «от имени папы запретил кому-либо чинить расправу над членом братства», – написал Гийом Тирский и отметил, что магистр также «позволил себе другие высказывания, проникнутые крайним высокомерием, ему свойственным». Должно быть, эти высказывания были довольно крепкими, раз Гийом, любивший украшать свою хронику яркими подробностями, не вынес их на суд общества.
Таким образом, надежда на то, что Одон будет послушным магистром тамплиеров, умерла вместе с Абдаллой. В конце концов Амори схватил-таки Готье дю Мениля. Он отправил двух рыцарей в Сидон, где скрывался Готье, те силой захватили дю Мениля в доме тамплиеров и отвезли закованным в цепи в Тир, где бросили гнить в королевское подземелье. Но это было все, на что решился король. Более жестких мер против ордена в целом он предпринимать не стал, и проявленная им сдержанность даже удивила Гийома Тирского