и в значительной степени вымышленными. Однако во Франции, где позиции тамплиеров традиционно были особенно сильны, расследование, проведенное инквизицией, нарисовало картину дьявольской порочности ордена. С Пасхи 1309 года французская корона начала сдавать в аренду конфискованные земли тамплиеров, вероятно исходя из того, что их никогда не придется возвращать, и тем самым предвосхищая результаты не только следственных действий в отношении отдельных лиц, но и расследования по ордену в целом. Неправосудие было очевидно.
Высшие чины тамплиеров находились не в том состоянии, чтобы оказывать сопротивление. Жак де Моле получил в Шиноне папское прощение, но долгое пребывание в заточении взяло свое. После изнурительных допросов его вновь привезли в столицу, чтобы он предстал перед папской комиссией, проводившей расследование в отношении ордена в целом.
Сломленного магистра тамплиеров дважды, в среду 26 ноября и пятницу 28 ноября 1309 года, приводили в древнее аббатство Св. Женевьевы, чтобы его допросила группа судей, состоявшая в основном из французских епископов и кардиналов. Возглавлявший комиссию Жиль Эслен, архиепископ Нарбоннский, был членом королевского совета. Жак дал запутанные и невнятные показания. Сначала он посетовал, что не был ни достаточно мудр, ни грамотен, чтобы защищать орден, и назвал «очень удивительным» то, что Церковь хотела уничтожить тамплиеров, в то время как они на протяжении тридцати двух лет угрожали свергнуть Фридриха II Гогенштауфена, но так и не сделали этого[665]. Когда ему зачитали его предыдущие, самооговаривающие признания, он разгневался, перекрестился и сказал, что «во имя Всевышнего следует поступать с такими грешниками по обычаю татар и сарацин, которые безжалостно отрубают им головы либо рассекают их надвое». В этот момент Гийом де Плезиан, слушавший его за пределами зала, вошел, обнял магистра и сказал, что ему не надо «унижать себя и уничтожать без необходимости». Магистр попросил время подумать над своими словами, и допрос отложили до конца недели.
В пятницу 28-го, когда Жак вновь предстал перед комиссией, состояние его было не лучше, чем в прошлый раз. На вопрос, хочет ли он защищать орден, магистр заявил, что он «бедный рыцарь, не знающий латыни», уяснивший, однако, что право судить его понтифик оставил за собой. Когда ему пояснили, что его собственное дело парижская комиссия не рассматривает – она занимается орденом в целом, Жак сказал, что имеет сообщить в защиту ордена следующее: во-первых, что церкви тамплиеров всегда были краше, чем храмы других орденов; во-вторых, что орден раздавал щедрые пожертвования; и в-третьих, что никто не пролил столько крови в защиту Христа, сколько пролили ее тамплиеры. Затем он, в который уж раз, заговорил о войне за Святую землю, не к месту вспомнив о брате Людовика IX Роберте д’Артуа, который повел тамплиеров на смерть в Дамьетте в 1250 году.
На этот раз, пока магистр говорил, в зал вошел Гийом де Ногаре. Там, где Гийом де Плезиан проявил мягкосердие, Ногаре повел себя совершенно иначе. Выслушав рассказ магистра, он объявил, что читал хроники в королевском аббатстве Сен-Дени, где было написано, будто тамплиеры предательски платили дань Саладину, однако султан презирал их, полагая, что они проиграли битву при Хаттине в 1187 году, потому что были привержены содомскому греху[666].
Назвать это серьезным дознанием сложно. Ясно было лишь то, что Жак де Моле превратился в бессвязно говорящего старика, очевидно не способного спасти орден от уничтожения, и что расследование, хотя и переданное епископам, по-прежнему направлялось королевскими чиновниками, пусть и из-за кулис. Когда 2 марта 1310 года Жака де Моле в третий раз привезли на допрос, он даже не стал ничего говорить, а просто попросил передать его правосудию папы.
В то время как великий магистр давал свои невнятные показания, рядовые члены ордена демонстрировали открытое неповиновение. Сотни братьев со всей Франции свозили в Париж для дачи показаний папской комиссии. Их держали под надзором по всему городу, начиная с парижского Тампля и заканчивая домами епископов, где имелись надежно охраняемые помещения. Однако некоторым предоставили пусть и ограниченную, но свободу передвижения и возможность общаться друг с другом, и все вместе братья начали организовывать сопротивление. В течение февраля более пятисот тамплиеров вызвались дать показания в аббатстве в защиту ордена. Часть их заслушали члены комиссии, однако вскоре в столицу привезли так много братьев, что пришлось искать другие способы. В конце марта на территории аббатства состоялась встреча под открытым небом, на которой сотни собравшихся тамплиеров гневно объявили выдвинутые против них обвинения безосновательными. Члены комиссии попросили их назначить «прокуроров», которые могли бы выступать в защиту братьев от имени всех остальных. Были выбраны четыре человека: два капеллана и два рыцаря. Этими капелланами были Пьер Булонский, сорока четырех лет, поверенный ордена при папской курии, и Рено де Провен, командор Орлеанского дома; рыцарями были Гийом де Шанбонне и Бертран де Сартиж, ветераны ордена. Во время слушаний они жаловались на условия содержания братьев, ставили под сомнение законность оснований для суда и оспаривали деятельность королевских чиновников, которые вмешивались в то, что должно было быть исключительно делом Церкви.
Седьмого апреля делегация тамплиеров во главе с Пьером Булонским явилась в зал заседаний. Его выступление по кирпичику разрушило все то, что было сделано королем и его людьми с 13 октября 1307 года.
Пьер заявил, что все доказательства, собранные комиссарами, никуда не годятся, поскольку тамплиеры, оговорившие себя, сделали это «под принуждением, поддавшись силе или увещеваниям, или подкупу, или от страха». В будущем, продолжал он, ни один мирянин – и тут имена Гийома де Ногаре и Гийома де Плезиана повисли, невысказанные, в воздухе – не должен присутствовать при допросах тамплиеров, равно как и «ни один человек, которого они могут справедливо опасаться… так как всех братьев настолько поразили страх и ужас, что не удивительно, как некоторые лгут». Нигде, кроме Франции, сказал Пьер, не нашлось брата-тамплиера, «который говорит или говорил эту ложь». Те, кто пытался рассказать правду, «страдали и страдают ежедневно в тюрьмах, перенося множество мучений, наказаний, несчастий, невзгод, обид, бедствий и страданий, и только их совесть помогает им держаться»[667].
Затем Пьер рассказал историю основания ордена, «созданного в милосердии и любви истинного братства… без мерзости и грязи какого-либо порока. В нем существует и всегда была сильная монашеская дисциплина [и] строгое следование уставу для нашего спасения». Прием в орден никогда не был извращенным богохульным обрядом:
Тот, кто вступает в этот орден, дает четыре основных обета, а именно: послушания, целомудрия, бедности и того, что все свои силы он будет отдавать служению Святой земле… Он принимается с чистым поцелуем мира, принимает обет с крестом, который постоянно носит на груди… и учится соблюдать правила и древние обычаи, завещанные Римской церковью и святыми отцами.
Обвинения против тамплиеров были «столь же невозможными, сколь и непристойными… и лживыми». Те, кто выдвигал их, были «движимы истовой алчностью и завистью». Придуманные лжецами, они подтверждались только свидетельствами братьев, а те «были принуждены угрозою смерти сделать признания, которые шли против их совести».
Пьер назвал комиссию противозаконной и сообщил, что братья по-прежнему опасаются за свои жизни и не могут отказаться от ложных показаний, поскольку им ежедневно напоминают, что тогда они будут признаны повторно впавшими в ересь и их сожгут на костре. «Отказаться, говорят они, значит пойти в огонь». В начале своего выступления Пьер сказал, что тамплиеры намерены предстать перед Вьеннским собором (он был запланирован на октябрь 1310 года, и Климент V должен был огласить там окончательное решение по делу), чтобы выступить перед самим папой римским. Учитывая результаты расследования в других королевствах, если бы они сделали это, шансы ордена на то, чтобы быть признанным невиновным, были бы очень высоки.
Прибытие столь многих тамплиеров в Париж и их выступление перед комиссией не могли не озаботить Филиппа IV. Еще больше его обеспокоило то, что 4 апреля папа Климент отложил Вьеннский собор на год, до октября 1311 года, чтобы было время на полный сбор доказательств. Дело тамплиеров началось с молниеносного нападения на орден на рассвете; с годами их хождение по мукам превратилось в бесконечные сумерки. Требовалось решительное вмешательство.
Королевские власти начали выбирать, кому будет позволено давать показания в Париже. Теперь перед комиссией представали свидетели, готовые повторять все ту же клевету, даже еще более неправдоподобную: непристойные поцелуи спустились от пупка к анусу. Король также запросил второе юридическое заключение от Парижского университета, чтобы подтвердить свое право искоренять ересь в королевстве[668]. А затем перешел к своей излюбленной тактике: к запугиванию.
Многие из братьев, прибывших свидетельствовать в защиту ордена перед папской комиссией, все еще находились под следствием по обвинениям в ереси и богохульстве. В связи с этим король обратил свое внимание на расследование, проводившееся в епархии Санса под надзором архиепископа Филиппа де Мариньи, брата одного из ближайших королевских советников.
Во вторую неделю мая архиепископ внезапно приступил к вынесению окончательного приговора в отношении пятидесяти четырех тамплиеров, которые в настоящее время находились в Париже, поддерживая защиту ордена. Он решил сыграть на расхождениях между признаниями, которые эти братья сделали во время епископского расследования, и показаниями, которые они дали папской комиссии, чтобы продемонстрировать, что эти свидетели упорствуют в ереси.