[52]. Но нельзя сказать, что практика священной войны была общепринятой: в IX веке папа Николай I заявил, что служителям церкви до́лжно следовать примеру Христа и, когда нужно защитить себя, подставлять другую щеку; а византийская принцесса и историк Анна Комнина часто высказывала в своих трудах неприязнь к самой идее о том, что христианское духовенство может быть причастно к калечению и убийству людей[53].
Однако в разгар войны в Сирии и Палестине ограничивать христиан в ношении и применении оружия выглядело все более неразумным. С самого начала важным фактором существования крестовых походов стало широкое признание концепции христианской священной войны, которую люди светские вели ради духовного вознаграждения. Вслед за тем папы выработали практическую философию применения силы христианами, реализованную в Первом крестовом походе. Миряне, которые отправлялись на Восток воевать с мусульманами, описывались как присоединившиеся к «воинству Христову» (militiae Christi) и вступившие в «Евангельское войско» (evangelicam militiam)[54]. А отсюда было недалеко до того, чтобы признать: раз сражающиеся могут считаться божьими людьми, значит, и божьи люди могут сражаться. Учитывая ситуацию, сложившуюся в государствах крестоносцев к 1120 году, необходимо было признать, что священнослужитель может время от времени брать в руки оружие, как это сделал в Антиохии патриарх Бернард. И спустя несколько месяцев на большом собрании духовных и светских лидеров Иерусалимского королевства идея о том, что церковникам дозволяется носить оружие, была узаконена.
Совет, созванный королем Балдуином II и Вармундом, латинским патриархом Иерусалима, собрался 16 января 1120 года. Местом его проведения был выбран Наблус – палестинский город, расположенный в поросшей оливами долине между двумя горами[55]. Участие в соборе приняли многие из высокопоставленных священнослужителей Святой земли, в том числе архиепископ Кесарийский, епископы Назарета, Вифлеема и Рамлы и – что сыграет особую роль – настоятели храма Гроба Господня и храма Господня в Иерусалиме. Цель собрания состояла в том, чтобы выработать свод письменных законов, или «канонов», для управления королевством в угоду Господу.
Совет в Наблусе принял двадцать пять статей, которые регулировали распределение полномочий между светскими и духовными властями, а также вопросы сексуальных норм[56]. Прелюбодеяние, содомия, двоеженство, сводничество, проституция и плотские сношения с мусульманами, а также воровство были определены как грехи, за которые предусматривались разные виды наказаний – от епитимьи и ссылки до кастрации и отрезания носа. Но среди прочего была принята и статья, имевшая решающее значение для возникновения ордена тамплиеров. Это был канон 20, и в его первой строке говорилось, что «если служитель церкви берет в руки оружие для защиты себя, он не несет никакой вины». Далее было сказано, что это может быть лишь временной мерой и что отказ от священного долга ради воинского возможен только под угрозой физического насилия (священнослужители, которые навсегда отказывались от монашеского пострига, чтобы стать рыцарями или присоединиться к светскому обществу, могли быть наказаны патриархом и королем). Тем не менее в ситуации первых месяцев 1120 года это было действительно важное нововведение. Собравшиеся в Наблусе не просто разработали свод моральных и юридических законов для Святой земли. Они облекли в закон революционную идею, которая вскоре перерастет в убеждение – и реализуется на деле, – что служители церкви, взявшие в руки оружие, могут стать главной защитой христианских государств на Востоке.
«В начале правления Балдуина II, – писал в конце XII века священник Михаил Сириец, – из Рима в Иерусалим прибыл некий француз, чтобы вознести молитвы»[57]. Этого француза звали Гуго де Пейн. Он родился около 1070 года, предположительно в местечке Пейн, недалеко от города Труа, что находится примерно в 145 км к юго-востоку от Парижа в округе Шампань. Нам мало что известно о ранних годах жизни Гуго де Пейна, кроме того, что он имел достаточно высокое положение для того, чтобы свидетельствовать своей подписью грамоты местных дворян. Если Михаил Сириец не ошибся, то к тому времени, когда в январе 1120 года собрался Наблусский совет, Гуго де Пейн пребывал в Святой земле примерно столько же, сколько Балдуин был королем, – около двадцати месяцев. Этого оказалось достаточно для него, чтобы осмотреть все достопримечательности, оценить обстановку и, очевидно, решить не пробираться домой через кишащие пиратами воды Восточного Средиземноморья, а провести остаток жизни – еще немалый – среди франков, населяющих Иерусалим. Он собирался сначала поступить в королевское войско, а затем, покончив с этой полной опасностей службой, принять монашеский постриг[58].
В своих стремлениях Гуго был не одинок. В то время в Иерусалиме образовалось целое сообщество таких же, как он, людей рыцарского звания, и собрались они в самом популярном у всех прибывающих на Святую землю месте: в храме Гроба Господня[59].
Но они не просто старались держаться вместе, а сделали нечто большее: очевидно, в месяцы, предшествовавшие Наблусскому совету, группа иерусалимских рыцарей, прибывших с Запада (более поздние источники предполагали, что первоначально их было от девяти до тридцати человек), создала своего рода свободное братство по типу тех, что появились в Европе за век до этого и защищали церкви и святыни от грабителей[60]. Они присягнули на верность Герарду, настоятелю храма Гроба Господня, оказавшему им гостеприимство и покровительство[61], и приняли решение не просто соблюдать обычные обеты крестоносцев, а принять монашеские обеты покаяния, бедности и послушания, оставаясь при этом не служителями церкви, а воинами-паломниками, могущими сражаться.
К началу января 1120 года стало очевидно, что потенциал этих религиозно настроенных рыцарей никак не используется. Один более поздний автор описывал жизнь Гуго де Пейна и его товарищей в то время как полную разочарования из-за невостребованности и безделья: оставаясь в храме Гроба Господня, они «пили, ели, попусту проводили… время и не делали ничего»[62]. Если так, то это было явное упущение. К тому времени уже существовал орден монахов-бенедиктинцев, которые посвятили себя служению больным и раненым паломникам в лазарете, получившем название «Госпиталь Святого Иоанна Иерусалимского». Этот орден – госпитальеры – был официально признан папой в 1113 году, и его странноприимный дом находился недалеко от храма Гроба Господня. Монахи этого ордена еще не были воинами (хотя позднее стали), но уже играли заметную роль в жизни города. Было очевидно, что еще один орден вооруженных сопровождающих для пилигримов мог бы снизить нагрузку на госпитальеров и помочь тысячам людей, прибывающих на Святую землю.
Примерно в то время, когда собирался Наблусский совет, было решено, что эта группа благочестивых рыцарей не должна обретаться при храме Гроба Господня: им нужно предоставить независимость, дать им кров и возможность кормить и одевать себя, а также участвовать в молитвенных богослужениях. Средства на их содержание предоставляла корона, но миссия, которую им предстояло выполнять, была одинаково значима и для короля, и для патриарха, и для любого христианина, оказавшегося в Святой земле. Как было сказано в уставе от 1137 года, они должны были «защищать Иерусалим и охранять паломников»[63]. Принесшие обет бедности воины-охранители, крошечное братство, посвятившее себя оружию и молитве, теперь тамплиеры обрели цель.
На протяжении тысячелетий на восточной стороне Иерусалима стояли храмы. Первым был огромный комплекс, возведенный Соломоном, сказочно богатым, мудрым и ценившим мирские блага ветхозаветным царем, правившим племенами Израиля после смерти своего отца, царя Давида. Строительство храма Соломона подробно описано в Третьей книге Царств. Он был из «дорогих камней», обшит искусно вырезанными кедровыми и кипарисовыми досками, а также листовым золотом и поддерживался бесчисленными колоннами; в его сердце располагалась святая святых, комната, где «жило» имя Бога и где находился Ковчег Завета – хранилище скрижалей, на которых были записаны Десять заповедей[64].
Но в 586 году до нашей эры вавилонский царь Навуходоносор II разрушил храм Соломона, и с этого момента следы Ковчега Завета теряются. Несколько десятилетий спустя храм восстановили. Второй храм был построен иудейскими изгнанниками, вернувшимися в Иерусалим в 520 году до нашей эры, и значительно расширен полвека спустя во время правления Ирода Великого. Он стоял на огромной каменной платформе, покрывавшей естественное возвышение – Храмовую гору, и был местом, где совершали жертвоприношения, возносили молитвы, торговали, лечили и где проходили все значимые мероприятия. Строительные работы завершились около 10 года до нашей эры, и к тому времени, когда в Иерусалиме проповедовал Иисус Христос, храм был центром еврейской жизни. Как и Первый храм Соломона, Второй храм был разрушен внешним врагом: в 70 году его уничтожил пожар, случившийся во время подавления еврейского восстания против римского императора Тита. А шестьдесят пять лет спустя его руины сровняли с землей и на этом месте воздвигли языческие статуи.