Он вышел из ванной и, завернув налево, оказался в кухне — где ничего не нарушало обычный порядок, кроме той мелочи, что за столом стоял только один стул вместо положенных двух.
Второй стул стоял в середине комнаты, и на нем сидел парень, спиной к двери. Из холла Винтер его не видел, потому что дверь была открыта не полностью.
Он был гол выше пояса, но в брюках без ремня и в носках, без обуви. На левом плече — красно-синяя татуировка. Аккуратно, не нарушая следов, Винтер подошел поближе и разглядел, что это автомобиль, но так и не понял, какой он марки. Плечи и предплечья были ровного синего цвета, как от холода. Брюки и носки надулись и чуть не лопались. Только одежда его и держит, подумал Винтер. Лицо без видимых повреждений.
На столе стояли бутылка вина и два стакана. Один, как Винтер понял по запаху, наклонившись, — с вином, другой остался пустым. Чокнуться не успели.
Обстановка была бедная, как во временном случайном жилье. Ни кресла, ни книжной полки — только небольшой диванчик и блеклые тонкие шторы, прозрачные на свету, проникающем сквозь приоткрытые жалюзи. Да еще у стены проигрыватель и стойка с дисками. Винтер посмотрел на названия: «Оазис», «Блёр», «Пигеонхед», «Дафт Панк». Никакого джаза. В проигрывателе торчал диск, Винтер прочитал и его название.
К обоям Винтер не прикасался. Кровавые следы на полу шли по кругу — рисунок был уже знаком, подобное он видел в комнате общежития. Как яйцо вокруг стула, вытянутое в сторону двери.
Сколько шагов? У двери следов почти не было. Винтер втянул воздух, пытаясь разобрать запахи. За стеной у соседей что-то тихонько тренькало. Раз их слышно здесь, значит, и им слышно отсюда.
Ему пришло в голову, что сам он никогда не слышал своих соседей, разве что когда они возились с дверью старого лифта.
Через пятнадцать минут он вышел на лестницу и махнул техникам. Потом спустился вниз и стал разбираться с возможными свидетелями.
То ли Хальдерс, то ли Меллестрём — позже Винтер не смог вспомнить, кто из них, — произнес «Хичкок». «Смотри, чтоб никто не услышал», — сказал Винтер, но сам про себя с тех пор называл убийцу именно так.
Самое удивительное — даже если на самом деле это было совсем не удивительно — это что лондонские сыщики чуть позже пришли к той же кличке для своего убийцы, совершенно независимо. Вскоре стало ясно, что это один и тот же Хичкок, три дела слились в одно, и они все вместе испытывали бессилие, как будто кто-то смеялся над ними в небе, простирающемся над обеими странами.
Воришка смотрел из окна на сына. От снеговика уже ничего не осталось, теперь возня шла на качелях, вокруг бочки и веревочных лестниц, свисающих из деревянного домика, пропитанного морилкой.
Он переживал. Он мог читать, смотреть телевизор. На это у него ума хватало, даже если он и был полным идиотом в других вещах, доступных каждому. Но теперь он обладал неким знанием, не доступным никому другому. Мог ли он быть совершенно уверен — вот что мучило его. Надо было понять, что делать дальше. Возможно, уехать куда-нибудь и спокойно подумать.
— Что с тобой? — спросила Лена.
— А что?
— Ты опять витаешь неизвестно где.
— А…
— Ты все о работе?
— Какой работе?
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
— Не уверен.
Она выглянула во двор.
— Не хочешь выйти к Калле?
— Да, я как раз собирался.
— Он, кстати, о тебе спрашивал.
— Спрашивал? Что именно?
— Можете ли вы вместе придумать что-то интересное.
— Я собирался.
— Может, что-то более интересное, чем игра во дворе.
— Поездка на каникулы?
— Это было бы здорово.
— Давай поедем на Канары прямо завтра, ну или послезавтра.
— Ага, сейчас.
— Я серьезно. Мы правда можем поехать. Я выиграл много денег.
— Ага, конечно.
— Честно.
— И ты молчал? Когда ты выиграл, сколько денег?
— Двадцать тысяч. Я не хотел ничего говорить до… пока не… я хотел сюрприз… пока не получу их на руки.
— А ты их уже получил?
— Да.
Она очень пристально смотрела на него.
— Не знаю, можно ли этому верить, — сказала она наконец.
— Можно.
— Где ты их выиграл?
— На бегах. Ты же знаешь, что на прошлой неделе я туда ездил два раза.
Она продолжала вглядываться в его лицо.
— Я покажу тебе билеты, — сказал он, лихорадочно думая, как он теперь выпутается с билетами.
Она повернулась к окну и сказала, смотря на сына:
— Все-таки мы не можем себе это позволить.
— Что?
— Поехать на Канары.
— Почему?
— Есть столько других, более необходимых трат.
— Но они всегда будут.
Она промолчала.
— Когда мы последний раз куда-нибудь ездили? — спросил он.
— А во сколько это обойдется?
— Нам хватит.
— Но сейчас…
— Сейчас как раз самое время.
— Да… вообще-то это было бы так замечательно… — сказала она дрогнувшим голосом.
— На две недели, срочно, чем быстрее, тем лучше.
— А есть ли билеты?
— Для тех, у кого в кармане двадцать тысяч, билеты есть всегда.
После обеда Винтер дозвонился до Болгера.
— Давно не общались, — сказал Болгер.
— Я по делу.
— Я так и понял.
— Хотя я, конечно, рассчитываю на старую дружбу.
— Тогда не понял.
— У меня к тебе вопрос.
— Давай твой вопрос.
— Это нетелефонный разговор. Ты можешь меня подождать?
— Легко.
Через пятнадцать минут Винтер был на месте. У окна сидели трое посетителей, молча посмотревших на него. Никто не произносил ни слова. Болгер предложил ему что-нибудь выпить, но Винтер отказался.
— Ты знаешь англичанина по имени Робертсон? — сразу спросил он.
— Англичанина?
— По крайней мере британца.
— Как ты сказал, его зовут?
— Робертсон, Джейми Робертсон.
— А, Джейми Робертсон? Я с ним лично не знаком, но знаю, о ком речь. Только он шотландец.
— О’кей.
— Это сразу слышно по акценту.
— Он здесь работал?
— Никогда.
— Ты не знаешь, он где-нибудь еще работал помимо «О’Брайена»?
— Не слышал. Но по-моему, он в Гетеборге не так давно. Спроси там у них. А что случилось?
— Его убили.
Болгер побледнел на глазах, как будто изменился цвет лампы над его головой.
— Теперь это уже не секрет, — сказал Винтер.
— До этой минуты для меня это был секрет.
— Мне нужна твоя помощь.
— С каких это пор тебе нужна моя помощь?
— Что тебе не нравится?
— Что ты будешь делать с моей помощью? Ты такой умный, справишься сам.
— Ты можешь хоть послушать, что я скажу?
Болгер не ответил. Он хотел сделать знак официантке, но передумал.
— Ты знаешь тех, кто работает в барах. И тех, кто болтается вокруг, — сказал Винтер.
— Ты тоже.
— Ты понимаешь, о чем я.
— Ага. Тебе нужен полууголовник.
— Перестань, Юхан.
— А вам разрешают брать в помощники тех, кто лечился от депрессии?
Винтер проигнорировал подколку.
— Слушай меня, Юхан. Мы со своей стороны работаем, но я бы хотел, чтобы ты со своей подумал, что это за парень. С кем он общался. Особенно — были ли девчонки или парни, если он из таких.
— Понял.
— Постарайся что-нибудь вспомнить.
— О’кей.
— Можешь спрашивать кого угодно.
— Угу.
— И это срочно. Я завтра тебе перезвоню.
— Черт, я никак в себя не приду, — сказал Болгер.
10
Убирая в подвал стулья после информационного собрания для тех, кому предстоит конфирмация, Ханне Эстергорд невольно улыбалась. К концу подростки заскучали: давайте закругляться, хватит уже. Но они сами подняли этот вопрос — обязательно ли креститься перед прохождением конфирмации. Ханне без нажима, но уверенно отмела сомнения: креститься — классно, пару капель воды на макушку, и Господь на небе будет удовлетворен. Примерно так.
Она поставила на стол рамку с фотографией и надела плащ. Рамка с дребезжанием съехала и упала на пол. «Если бы я не служила Богу, я бы грязно выругалась», — подумала Ханне. Рамка осталась цела, но стекло потрескалось. Ханне выбрала кусочки стекла, положила фотографию дочери в карман плаща, посмотрела на часы. Представила, как Мария сейчас вносится после танцев в дом, швыряет куртку в сторону вешалки — и та, может даже, ее поймает. Четырнадцать неустойчивых порывистых лет; ботинки посреди холла, сумка валяется рядом, заруливаем в кухню — если Ханне повезет, то кекс отправится в духовку. В кухне, кстати, давно нужно сделать ремонт.
Ханне быстро вышла на улицу. У церкви стояли клены неожиданно крикливых тонов — напротив зажглись неоновые вывески. Прозрачным зимним вечером цвета рекламы подавляли все, клены не имели ни малейшего шанса.
Ханне перешла дорогу, свет из окна гостиной нарисовал на тротуаре кеглю.
Бесплатная столовая, которую они первыми в городе открыли для нуждающихся, стала очень популярна. Это приятно, но в то же время пугало. То, что столовая была единственной, очень чувствовалось: сюда ехали или приходили пешком даже из отдаленных районов.
Ханне дрожала от холода, дул ветер. Идея раздавать пакеты тоже оказалась удачной. Они все хорошо продумали. Унижение? Кто сейчас об этом думает? Крупа, молоко, маргарин, яйца и пять бананов в фирменном пакете ближайшего магазина. Никак не догадаться, что продукты не куплены на свои деньги.
«Мы живем в руинах, — думала Ханне, — или в том, что скоро станет руинами. Странно это все. Мы жили в стране, где было нечто цельное и своими руками стали его разносить на мелкие кусочки. Наступает война. Она только ждет удобного момента. А мы пытаемся облегчить муки. Безумные иллюзии. Снова появились нищие, они стараются скрывать свои имена». Ханне вспомнила утренние часы на улице Сконегатан, в полиции.
— Никогда ведь не знаешь заранее, что увидишь, когда поднимешься по лестнице, — сказал неправдоподобно молодой полицейский. — Конечно, мы натренированы и готовимся заранее, но к такому нельзя подготовиться. И как после этого работать дальше?