И все.
Он проехал по мосту домой и удивил Мартину своим возвращением. Она стояла на кухне и смотрела почему-то вниз. Роды могли начаться в любой день.
Он обнял ее, поцеловал. Она пахла яблоками и свежестью. Он положил руку на Малыша.
— Ты разве не должен быть на работе?
— Ты ведь меня не заложишь?
Она рассмеялась.
— Хочешь есть?
— А у нас нет свинины?
— Свинины?
— Я почему-то захотел жареной свинины. У меня ощущение, что я не ел целый год.
— У тебя не было аппетита последнее время.
— Жареная свинина с луковым соусом и вареной картошкой. И никаких овощей.
— Это не очень правильно.
— Что?
— Без овощей.
— Я могу спуститься в магазин.
— Если тебе нужна именно свинина, то иди, у нас нет.
И он пошел. Его обогнали трое детей на скейтах. Они тоже, наверное, прогуливают, подумал Бергенхем.
Небо было чистое и необыкновенно синее. Проходя мимо школы, он услышал школьный звонок — резкий звук, знакомый с детства. «Реформа за реформой, — подумал он, — а звонок остается прежним. Сколько часов я провел в его ожидании, сидя за партой…»
Ему казалось, что он пробудился ото сна. Растерянность исчезла, полюс холода внутри его загадочным образом растаял.
Повлияло ли так возвращение Винтера? «Неужели я так от него завишу? Кто я вообще такой? — Бергенхем поймал себя на мысли, что, хотя болезненная неуверенность прошла, вопросы он задает себе прежние. — Похоже, что я должен доказать что-то другим и самому себе. И я им докажу… я им докажу».
Справа показались магазин и стенды с газетами и объявлениями цвета мать-и-мачехи. «Через пару лет Малыш принесет свой первый букет, и мы засушим его в энциклопедии между А и Б».
«Кто ты есть, помимо того, что ты коп, который собирается купить слабосоленую свинину и испытывает угрызения совести за то, чего он не делал».
Он подумал о ней как об Ангеле, потом как о Марианне, потом снова об Ангеле. Он уже не знал, кто кого к себе притягивал, она его или он ее. «Это наркотик, — подумал он. — Кончено ли с этим? А с чем — этим?
Я знаю, что я делаю, — уговаривал он сам себя. — Я делаю свою работу, и никто не может сказать обратное. Я даже написал отчет».
Ханне Эстергорд проверяла у Марии домашнее задание по французскому. Насколько она могла понять, произношение у Марии было прекрасное.
Она собиралась снять летом домик в Нормандии недели на две и уже заполнила заявку. Деревня называлась Ронси. Она была там однажды, еще до того как родилась Мария. Церковь стояла на горе, но осталась нетронутой во время бомбежек. Это единственная церковь Нормандии, которая уцелела в войну. Как и раньше, простирала она палец к Богу. Ханне хотела вернуться туда и снова поставить свечку, через семнадцать или сколько там лет, от слуги Бога из Гетеборга и ее дочери.
Они закончили с новыми словами, и девочка прочитала отрывок из текста, а потом перевела его. Она уже знала язык лучше, чем мать. Сможет заказывать еду в деревенском ресторане. «Белое вино и апельсиновый сок, пожалуйста». Будет покупать еду для долгих прогулок вдоль моря. Они будут гулять по пустынному побережью, где блестят устрицы после отлива, и находить в белом песке франкоговорящих крабов.
Мария исчезла из кухни. В комнате заговорил телевизор.
Кстати, о белом вине. Ханне открыла холодильник, достала открытую бутылку и налила стакан белого вина. Стекло затуманилось от холодной жидкости. Она отпила глоточек. Слишком холодное. Она оставила бутылку на кухонном столе.
Четверг, вечер, минус три на термометре. Замерзли крокусы, проросшие на прошлой неделе. Интересно, переживет ли заморозки буддлея.
Со стороны Корсвеген снова послышалась сирена. «Как будто они там учатся реагировать по тревоге», — подумала Ханне.
Мария уедет на выходные в тренировочный лагерь с гандбольной командой. Ханне с завтрашнего дня ждет одиночество. Свободные выходные, такая редкость для священника. Она сварит рыбный суп, сходит в кино, почитает, оденется потеплее и пойдет пройтись вокруг озера, и после прогулки щеки целый вечер будут красными.
— Ты зашила мой комбинезон? — крикнула Мария с софы перед телевизором.
— Да…
— А белый свитер постиран?
— Да, и если тебе еще что-нибудь надо, то лучше подойди сюда.
— Что?
— Если надо что-то еще, подойди сюда!
Мария уже хихикала над семейной драмой в телевизоре.
Неделя выдалась хлопотной и нервной. Беседы с полицейскими ее измотали. Во вторник произошла большая авария на дороге, она говорила с теми, кто выезжал на место. Основная тема — усталость. Молодая женщина решила уйти из полиции, потому что все время чувствовала опустошенность.
Подходящая ли это работа для женщин? А для мужчин? Дело не в размере мускулов. Подходящая ли это работа для людей вообще?
Она встала и подошла к дочери.
— Я иду в ванную. Если будут звонить, возьми трубку.
Девочка кивнула, не отрываясь от телевизора, Ханне взглянула на экран. Четверо людей разговаривали одновременно и возбужденно. Семья.
Она захватила стакан с вином в ванную. Пока набиралась горячая вода, она разделась, сложила вещи в корзину для стирки, отпила вина, поставила стакан на бортик ванны, подошла поближе к зеркалу и стала себя рассматривать. Она провела рукой по животу, подняла ладонями грудь. «Мне еще нет тридцати пяти, и вот так я выгляжу», — думала Ханне. Она отяжелела, но талия видна и грудь пока еще упруга. Она встала в профиль. Попа слегка отвисла, но это зависит от того, с какой точки смотреть.
По мере заполнения ванны вода бурлила все тише. Она выключила воду и опустила одну ногу в ванну. Горячо и приятно.
Она долго лежала в воде. Кожа на подушечках пальцев превратилась в песчаные дюны. Снова пронеслось воспоминание о Франции. Она допила вино и закрыла глаза. На лбу выступила испарина.
Самым ужасным был визит к маме Кристиана. Семья Ягерберг, на калитке почтовый ящик в форме скворечника. Отец был уже в Лондоне, он сорвался туда сразу, как получил известие.
Мальчик был приемным сыном. Имело ли это значение, было ли по-другому? На секунду ей показалось, что да. На обратном пути она спросила об этом Эрика, но он был не в состоянии разговаривать, или не хотел, и молчал всю дорогу. Они ехали под шуршание дворников на лобовом стекле. С неба падало нечто среднее между дождем и снегом. Дома совершенно потеряли свой цвет под северными облаками.
— Это начало конца, — внезапно сказал Эрик.
— Ты о чем?
— Сейчас все начнется. — Он включил свой джаз. — Будь готова.
В сумерках Винтер сел на паром, идущий в Асперо. Сошел он на Альбертс-Бригга. Поднялся на гору. Болгер сидел у своего домика.
— Жутко красиво, да?
Болгер обвел рукой окрестности. Внизу простирался хвойный лес, за ним шхеры. Можно было разглядеть острова Стирсё, Донсё, залив Каттегатт и паром Стена-Лайн во фьорде между скалами.
— И это все мое, — сказал Болгер. — «Мое богатство», как пели в псалме.
— Сколько прошло, год? — спросил Винтер.
— Разве ты не был тут летом?
— Нет.
— Я хотел, чтобы ты увидел, как тут красиво.
— Очень.
— Было красивее, когда я тебя приглашал. Конец марта — лучшее время.
— Почему?
— Тогда зелень не заслоняет важное. Только вода, скалы и небо.
— А яхты?
— Очень мало.
— Я слышал, что ты снова беспокоился насчет Бергенхема, — сказал Винтер.
— Расслабься и наслаждайся видом.
— Он где-то запалился, Болгер?
— Нет ничего выше этого. — Болгер опять обвел рукой пейзаж.
Винтер ощутил запах морского ветра. Внезапный порыв пригнул кусты у домика.
— Ты часто сюда приезжаешь? — спросил Винтер.
— Чаще и чаще.
— И на ночь остаешься?
— Иногда. Если нет настроения заводить мотор.
Лодка Болгера, сделанная из того же дерева, что и домик, отдыхала у причала.
— Парень связался со стриптизершей, — сказал Болгер. — Одной из самых популярных.
— Значит, у него были на это причины, и ты это уже мне говорил, когда звонил в Лондон.
— Дело ваше.
— Кто она?
— Просто стриптизерша.
— Ты из-за этого меня позвал?
— Ты же сам сказал, что тебе надо проветриться.
— Кто она? — снова повторил Винтер.
— Она кололась, а таким что угодно в голову вступает.
— Ты хорошо ее знаешь?
— Нет.
— Но тебе это не нравится.
— Это никогда не бывает безопасным, Эрик.
— Что я должен сделать?
— Выяснить, чем он занимается.
— Я это прекрасно знаю.
— Ты всегда все прекрасно знаешь… — сказал Болгер.
— Что ты хочешь сказать?
— Где…
— Не понял?
— Матс…
— Что ты там бормочешь, Болгер? При чем тут Матс?
Болгер взглянул на Винтера снизу вверх.
— Не бери в голову, — сказал он.
— О чем это все?
— Да черт с ним, — сказал Болгер. — Пойдем в дом, Эрик, выпьем по капле.
Винтер наблюдал, как над морем надвигается вечер. Огни двух встречных паромов на мгновение слились в один, став в два раза сильнее.
Они пили кофе и шнапс. Болгер развел огонь в камине, это было единственное освещение.
— Когда паром идет обратно?
— В восемь.
— Если хочешь, можешь остаться на ночь.
— Спасибо, нет времени.
— Есть одно дело… Когда я подумал обо всем этом еще раз…
Винтер допил кофе, чувствуя покалывание на языке от местного шнапса. Он откусил кусочек сахара.
— Я подумал, что, может быть, эти мальчики, которых убили, бывали у меня в баре…
— И ты только сейчас об этом говоришь?
— Я не видел именно их, но большинство ребят их возраста заходят сюда раз или два в месяц. Обычно они собираются по четвергам.
— Мм…
— Надо бы проверить.
— Конечно.
— Может, я им тоже что-нибудь подавал, раньше я об этом не задумывался.
— Мм…
— Покажи мне фотографии еще раз.
Болгер настоял, чтобы Винтер пошел с ним к недавно им сооруженному очагу на скале. Вечер накрывал их синей чашей. Взвились языки пламени, цвета переливались из желтого в кроваво-красный. Лицо Болгера то пропадало в дыму, то появлялось вновь. В огне Винтеру мерещились скачущие фигуры.