«Тридцатьчетвёрки» уже выходили на исходные. И в это время вдоль горящих дворов заскользили лыжники в белых маскхалатах. Это наконец подошёл лыжный батальон, который и должен был вместе с «тридцатьчетвёрками» атаковать деревню, но опаздывал с выходом на исходные, и потому в десант сунули сводную роту, набранную из остатков растрёпанных частей.
– Смотри, лыжники-то все с автоматами, – с восхищением смотрели на них бойцы старшины Нелюбина.
– Ну, эти им дадут сейчас!
– И «самовары» волокут, – заметили миномётчики.
Лыжники ушли вперёд, вслед за танками. Бойцы старшины Нелюбина месили снег в танковой борозде. Вскоре они услышали, как за перелеском, куда уходил след «тридцатьчетвёрки», загрохотало. Но, пока они миновали лощину, потом молоденький осинник и выбрались в поле, за которым виднелась деревня, дворы уже горели, а в дальнем конце, в старом парке, на кладбище, лыжники добивали из миномётов окружённых немцев. Там слышались автоматные очереди и матюги атакующих. Изредка их разрубала торопливая стрельба немецких пулемётов. Но снова лопались две-три гранаты, и всё тонуло в автоматных очередях и крике лыжников, которые, видать, ни в какую не хотели выпускать окружённых с кладбища. А те не хотели сдаваться.
Вот это, ёктыть, война, думал старшина, вытягивая шею и подтыкая под каску подшлемник, чтобы освободить ухо и понять, что там делается и чья берёт. Ребята какие злые стали, даже ему чуть голову не проломили, когда он хотел было заступиться за тех двоих пленных в сеннике… Такая война старшине Нелюбину нравилась. А кухня их ещё догонит. Главное теперь – не отбиться от войска. И он побежал вперёд и, щупая в карманах ватных штанов гранаты, целы ли, на месте ль его артиллерия, скомандовал:
– Шир-шаг!
В деревне между дворами стояли «тридцатьчетвёрки» и время от времени стреляли в сторону кладбища. В проулке горел немецкий танк. На снегу чернели трупы танкистов. «Тридцатьчетвёрки» стреляли всё реже и реже. И вскоре на кладбище затихло. Оттуда лыжники привели троих пленных. Все трое были ранены, некоторые по нескольку раз, и, видимо, контужены. У одного судорожно моталась голова, и немец пытался придерживать её чёрными от копоти руками, но руки тоже тряслись, и у него ничего не получалось.
– И чего их повели, – раздувая ноздри и будто принюхиваясь к чужим враждебным запахам, сказал бронебойщик. – Поставили бы к берёзке. Вон какая берёзка стоит-пропадает!
– Дурак ты, бронебой, – сказал ему артиллерист. – Его сперва допросить надо. А к берёзке поставить ещё успеется. За пленных, если они много знают и ценные сведения передадут, лыжники ордена получат. Понял?
– А зачем же мы своих побили?
– Так ты же, бронебой, первый со штыком кинулся.
Бронебойщик как-то болезненно и зло засмеялся сквозь зубы и сказал:
– А мне орден ни к чему. Попадись мне ещё, я и его…
И тут по деревне пронеслось:
– Кухня приехала!
– Жратва прибыла, братцы!
– Готовь котелки!
Старшина Нелюбин тут же приказал своему личному составу разойтись и собрать у убитых котелки. Через полчаса, отстоя в очереди, они совали кашевару свои посудины и говорили:
– Мне и товарищу.
Когда подошёл со вторым котелком седьмой, кашевар возмущённо спросил:
– И ты – себе и товарищу? А ну-ка покажь, где твой товарищ?
– Там.
– Как его фамилия?
– Калинкин, – без запинки ответил седьмой и вдруг рявкнул на кашевара, как в бою на свой взвод: – Накладывай, морда! Знай своё дело! Взвод четвёртые сутки из боя не выходит! А тебя, ёктыть, я первый раз на передовой вижу!
Собрались потом под той самой берёзой, которую за что-то так невзлюбил бронебойщик. Весело, наперебой и на разные лады застучали ложки по котелкам.
– Ешьте, ребятушки, ешьте хороше́й, – приговаривал старшина Нелюбин, по обыкновению, обходя своих бойцов. – Поспать-то нынче, может, и не придётся. Котелки не бросать. Прибрать в сидора. Ещё пригодятся. Война не кончилась.
И это его «война не кончилась» вызвало ответную благодарную улыбку бойцов. Хотя говорил он о невесёлом.
Глава двенадцатая
Командарм вспомнил, где видел этого пожилого старшину. В госпитале. Пулевое ранение в грудь. Три или четыре пули. Старшину привезли, кажется, из-под Медыни или Боровска.
– Майор, – сказал он адъютанту, – помните старшину в лесу? Обязательно разыщите его.
И тут же – генералу Кондратьеву:
– Александр Кондратьевич, мне кажется, противник отходит. Оставляет заслоны и отходит по всему фронту. Надо преследовать его и бить на марше. Каждая дивизия должна сформировать ударную группу. Усильте их танками резерва и атакуйте. Бросайте вперёд лыжные батальоны. Перехватывать, останавливать и уничтожать изолированно!
– Лыжные батальоны запаздывают. А те, которые прибыли, не выходят из боя.
– Направляйте в бой поротно. Нельзя терять инициативы.
Командарм удовлетворённо осматривал окрестности, видел следы поспешного бегства противника, его сопротивления на промежуточных рубежах, слушал доклады командиров полков и батальонов и понимал: немцы выдохлись, израсходовали все резервы, и теперь главная их цель не перегруппировка для новой атаки, а отход. Отступление с целью сохранить остатки живой силы и вооружения. На новую атаку у них нет ни сил, ни средств. Возможны лишь локальные контратаки ограниченными средствами с целью помочь своим колоннам и обозам с минимальными потерями выйти из-под огня, оторваться от преследования.
На следующий день из штаба Западного фронта пришла шифровка: срочно привести себя в порядок, занять исходные, пополнить боекомплект, провести глубокую разведку перед фронтом всех четырёх дивизий. Это означало только одно: приготовиться к атаке.
А правое крыло Западного фронта тем временем уже успешно атаковало порядки 3-й и 4-й танковых групп и потеснило их вначале на глубину нескольких километров, а потом, введя новые силы, опрокинуло и погнало в сторону Волоколамска. Задвигалось и левое крыло. В наступление перешли также Калининский и Брянский фронты. И только центр Западного фронта, 5-я, 33-я и 43-я армии, продолжали стоять на месте.
Ночью пришла очередная шифровка от Жукова: командарму 33 – переподчиняем вам 338-ю стрелковую и 201-ю латышскую.
338-я передовым батальоном начала прибывать к утру и с марша занимать исходные. 201-я прибытием задерживалась.
18 декабря рано утром после часовой артподготовки армия атаковала позиции противника по всему своему фронту. И сразу же, в первые часы атаки, стало ясно: немцы держатся за каждый окоп, дерутся за каждую позицию.
После нескольких часов непрерывных атак наконец стал намечаться успех на левом фланге в полосе наступления 110-й и 113-й дивизий.
– Давайте туда мой резерв, – приказал командарм начальнику штаба. – Срочно перебросьте на грузовиках сводную роту и курсантов. Туда же – батарею РС и роту танков.
110-я переправилась через замёрзшую Нару, ворвалась в передовую траншею и в рукопашной схватке уничтожила немецкую пехоту. Затем с ходу вклинилась в оборону противника и начала развивать наступление в направлении двух крупных опорных пунктов – Елагина и Атепцева. Но вскоре один из полков дивизии был остановлен плотным пулемётным и миномётным огнём и, не имея артиллерийской поддержки, залёг. Правофланговый 1291-й стрелковый полк тем временем продолжал движение вперёд. Но и он вскоре остановился. В мелколесье близ Атепцева его встретила стена пулемётного огня.
Полк оторвался от своих соседей на полтора-два километра. Тылы подтянуть не успели. Ударная группа, пользуясь успехом, ломила вперёд, обозов не ждала. Локтевая связь с соседями оказалась утерянной. И немцы отреагировали мгновенно. Стремительной атакой они отрезали ударную группу полка фланговым ударом и начали её окружать.
Командарму тут же доложили о случившемся.
– Кто командует полком? – спросил он начальника оперативного отдела.
Полковник Киносян тут же ответил:
– Капитан Лобачёв.
– Капитан? Почему капитан?
– Хороший капитан, товарищ генерал, и майора стоит. А комполка выбыл ещё в начале декабря, во время прорыва. Лобачёв командовал первым батальоном тысяча двести девяносто первого полка.
– И что, держится этот капитан Лобачёв?
– Ещё как держится. Занял круговую оборону и успешно дерётся.
– Какое у них вооружение?
– Несколько ротных миномётов, до десятка пулемётов и винтовки. Захватили кое-что из трофеев.
– Сколько человек?
– До четырёхсот.
– Уточните по карте, где они, – и командарм протянул Киносяну карандаш.
– Они окапываются вот здесь, – начальник оперативного отдела очертил на карте едва заметный красный кружок.
– Они оседлали узел дорог. Шоссе Атепцево – Елагино и вот этот большак. Я правильно вас понял?
– Именно так, товарищ генерал.
– Если такое решение капитан принял не только под давлением противника и обстоятельств, то есть заночевал там, где застала ночь, то он вполне сумеет командовать полком. Попробуйте вывести его оттуда как можно скорее. Если не получится, то надо наладить переброску ему продовольствия, медикаментов и боеприпасов. Наверняка у них там много раненых. Об этом надо позаботиться немедля. Их оборона простреливается из конца в конец даже из винтовки.
Восемь дней и ночей армия будет прогрызать оборону противника. И все эти дни и ночи полк капитана Лобачёва будет держаться в полном окружении на высоте 195,6, осёдлывая перекрестье дорог и препятствуя противнику совершать какой бы то ни было манёвр, используя эти коммуникации. По нескольку раз в день командарм будет запрашивать то у командира 110-й дивизии, то в оперативном отделе положение 1291-го полка.
На четвёртые сутки, когда будут исчерпаны все средства пробиться к полку с целью его вывода из кольца, склонившись над картой, он вдруг скажет Кондратьеву:
– Александр Кондратьевич, а ведь этот отчаянный капитан Лобачёв со своим полком нам сейчас нужен именно здесь. Подполковник Беззубов докладывает, что он сковывает до двух батальонов противника, да ещё миномётную часть, да ещё отвлекает на себя артиллерийские батареи, авиацию. Сто десятая ослаблена. Если немцы раздавят Лобачёва… Если затем атакуют вот сюда или сюда… Наше наступление захлебнётся в необходимости латания собственных дыр и ликвидации угрозы фланговых ударов. Так что держитесь, капитан. Держитесь, голубчик. Как налажена доставка?