Вяземские с Турчиным ушли в заслон. Установили на сани пулемёт, взяли несколько коробок с лентами, винтовки. Уточнили ещё раз задачу.
Когда взошло солнце и мороз немного ослаб, прудковский гарнизон успел выдолбить в мёрзлой земле несколько окопов – на огородах, на околице и по полю, охватив, таким образом, деревню с трёх сторон подковой стрелковых ячеек – с севера, северо-запада и северо-востока. Наскоро переложили несколько поленниц дров, устроили круглые доты, засыпав их снегом и таким образом надёжно замаскировав.
Ровно в 10.00 Верегов и Игнатов сели на коней, перекинули через головы ремни винтовок, поправили на рукавах повязки и направились в сторону Андреенок. Отъехали немного, остановились. Выезжать дальше условленного места Воронцов им запретил. Привстали в стременах, то оглядываясь на деревню, то заглядывая в глубину дороги.
А уже через полчаса в поле со стороны Андреенского леса показался казачий обоз.
Воронцов сидел на чердаке здания школы и в выдавленную шипку слухового окна следил на дорогой. Рядом оборудовал себе позицию деревенский кузнец дядя Фрол.
– Едуть, – сказал кузнец и вставил в дыру, проделанную в крыше, гранёный ствол своей тяжёлой, как лом, берданки.
– Четырнадцать саней, – быстро сосчитал Воронцов силы казаков. – В некоторых по два человека. Не меньше взвода.
– Вижу, сынок. А и нас же немало, – кузнец смотрел в поле и приговаривал: – Это ж по наше добро казачки скачуть. Вон сколь транспорта гонють. – И вдруг насторожился, забеспокоился: – А что-то ж, Курсант, второго зятя не видать…
Верегова Воронцов увидел на передних санях. Коня его держал в поводу Игнатов. Игнатов скакал в середине обоза. Успели они переговорить с надёжными казаками или нет, пока было неясно. Но вот подъехали к берёзе. Передние сани, в которых рядом с двумя казаками сидел Верегов, проскочили вперёд. За ними вторые, третьи, четвёртые. Что ж они? Не успели? Или перехитрил его Верегов? Воронцов почувствовал, как холодеет внутри. Но пятые и шестые розвальни резко свернули вправо. Кони, подгоняемые ездовыми, полезли в снег, зарываясь по грудь. На последние наскочили ехавшие следом. Образовался затор. Послышалось: «Куда?! Мать вашу!..» Ругань. Неразбериха. Но вскоре разъехались. Из обоза то и дело вываливались очередные сани и уходили вправо. Уже пятые сани ушли в сторону противотанкового рва. Им что-то кричали с других саней, махали кнутьями, матерились и смеялись. Видимо, никто ничего пока не понял.
Дождавшись, когда туда же повернул и Игнатов с конём Верегова в поводу, Воронцов встал в полный рост и положил ствол СВТ на чёрный переплёт рамы. И в это время он услышал за спиной голос старосты:
– Что будем делать, Курсант?
Сигнал к началу огня – двойной выстрел из винтовки. Стрелять должен был Воронцов.
– Может, попробуем договориться? – снова спросил Пётр Фёдорович.
– Вот сейчас и договоримся, – ответил Воронцов, прицеливаясь в лохматую папаху, мелькавшую над козырьком первых саней.
– Погоди, не стреляй. Коней побьём. Жалко. В коней я стрелять не могу.
– Вот чёрт, – Воронцов убрал винтовку. – Ты что же, Пётр Фёдорович, надеешься уговорить волков больше овец не таскать?..
– Они ведь тоже и в кольях, и в мяльях побывали. А битому псу только плеть покажи…
Воронцов вышел на дорогу, закинул за плечо винтовку, поднял руку и крикнул:
– Стоять!
Передние сани остановились, немного развернувшись на утоптанном заледенелом снегу. Настороженные головы в белых и чёрных папахах, в глубоко надвинутых кубанках и простых красноармейских шапках показались из-за крупов коней. Обоз остановился.
– Кто такой? – послышалось оттуда.
– Казаки! – начал было Воронцов. – Во избежание кровопролития…
И тут с поля грохнули, нарушив морозную напряжённую тишину, сразу три или четыре выстрела. Пуля вжикнула над плечом. Воронцов мигом сорвал с плеча винтовку и откатился в сторону, за колодезный сруб. Хорошо, приметил его заранее. Зубами сдёрнул с правой руки рукавицу, выглянул из-за сруба, прицелился в белую папаху, наклонившуюся над прикладом, и дважды, раз за разом, выстрелил. Папаха качнулась и вместе с прикладом провалилась в глубину саней. Застучал пулемёт. И Воронцов сразу отметил опытность пулемётчика: три-четыре, три-четыре, три-четыре-пять… Лошади, ломая оглобли, понесли – одни вперёд, прямо под выстрелы, другие в поле. Казаки посыпались в снег. Всё смешалось. Кони, сани, люди, белые фонтаны снега и дорожной наледи, поднятые пулями, оскаленные рты, крики, ругань, стоны… Несколько саней, уже опустевших, потерявших своих ездовых на дороге перед школой, пронеслись в глубину деревни и теперь испуганно кружились вокруг ракит возле пруда.
Особенно долго отстреливались двое. Они успели порядочно отбежать в поле. Но вскоре выбились из сил и сели. Утонув по грудь в рыхлом снегу, они затравленно оглядывались на деревенские дворы, на школу, откуда всё это время вёлся особенно интенсивный огонь. Опустив головы и, видать, уже догадываясь о своей участи, они пытались отдышаться. Что ж, оно так, после гибели на этой же дороге их товарищей и местного полицейского чина судьба не сулила ничего доброго и им. Но в дворах не спешили их добивать. Судьба послала им отдышаться. Отдышались и начали о чём-то переговариваться.
– Бросайте винтовки, чубатые! – кричали им из окопов и домов.
Но в ответ те вдруг начали яростно отстреливаться. Тогда Кудряшов поднялся на школьный чердак, к слуховому окну, и обоих уложил двумя точными выстрелами. Трое, залёгших на дороге, подняли руки. Остальные лежали в лужах крови.
Воронцов тут же распорядился собрать коней и отогнать их к пруду, в овраг. Отрядил коноводов, двоих человек из местных, и приказал держать коней в полной готовности. У одной кобылы оказалась перебита нога.
– Эту уже не выходить, – определил Пётр Фёдорович. – Кость сломана. Всё. – И махнул рукой.
Лошадь тут же выпрягли и пристрелили.
Игнатов привёл остальных. В санях лежали сваленные кучей винтовки и ручной пулемёт.
– Взять оружие! – приказал Воронцов. – Все – в окопы. Всем – окапываться!
Казаков он распределил в разные места, по одному. К каждому приставил надёжного человека из своего отряда или из прудковских мужиков с приказом: стрелять в напарника при первом же неповиновении или неисполнении приказа. А приказ был для всех один: удерживать деревню любой ценой, сметать своим огнём любую цель, которая появится в секторе обстрела.
Пулемёт Дегтярёва взял Губан.
Тела убитых сложили за школьным сараем. Винтовки их раздали тем, кто сидел в домах пока без оружия.
Одна винтовка досталась и колхозному кузнецу дяде Фролу. Получив из рук Воронцова новое личное оружие, кузнец тут же закопал в опилках возле трубы свою охотничью берданку с гранёным стволом и принялся изучать трофейный «маузер».
– К ней же штык положен? А, сынок? – сказал он Воронцову, когда суматоха немного унялась, когда все разошлись по своим окопам и позициям, а Воронцов опять поднялся на свой наблюдательный пункт.
– Штык? – засмеялся Воронцов. – А зачем тебе, дядя Фрол, штык?
– Как зачем? В уставе как записано? Там записано: действовать, мол, штыком и прикладом! Так? Приклад-то у меня есть. Вот он. А штык где? Штыка нетути, – и вдруг будто спохватившись: – Не дай-то бог, конечно, чтобы дело до штыка дошло. А твоего крестника я видал. В белой папахе. Пуля прямо в горло попала. Хорошо стрелять ты научился в своём Подольске. Видать, тебе командир толковый попался. Строгий небось командир-то был?
– Командир у меня был хороший, – сказал Воронцов и мгновенно вспомнил не только старшего лейтенанта Мамчича, но и всех своих однокурсников, и мёртвых, и тех, кто, может быть, ещё жив.
Верегов был ранен в ногу. Пуля пробила правое бедро и сидела внутри. Рана сильно кровоточила. Задета или не задета кость, понять было трудно. Его перевязали и положили в учительской. Боль он переносил терпеливо. Когда перевязывали, Пётр Фёдорович сказал:
– Тут только Иван Лукич делу может помочь.
– Кто такой?
– Конюх наш, – уточнил староста. – Он же просил тебя, Курсант, чтобы оставили его с мужиками деревню отбивать. А ты сказал: иди, дедушка, в лес.
– Тут хирург нужен.
– А Иван Лукич и есть хирург. Он и хирург, и акушер, и летинар.
– Почему ж вы его в конюхах держали?
– А у него диплома нет. Самоучка.
– Нельзя быть хирургом-самоучкой.
– Это ты так считаешь. А вот был бы тут Иван Лукич, так пулю бы лейтенантову уже давно вытащил. И рану бы зашил. Всё бы у него было сделано честь по чести.
Воронцов пожал Верегову руку, сказал:
– Спасибо тебе, товарищ старший лейтенант.
– Видишь, Курсант, я своё слово сдержал…
– Пулю мы твою вытащим. Не сомневайся.
– Жалко, из строя выбыл не вовремя. Не пригодилась винтовка. Ты, Курсант, как чувствовал, не хотел мне её давать.
– Ничего, ещё навоюешься.
В полдень на дороге появились мотоциклисты. Четыре мотоцикла с колясками. За ними, хлопая заиндевелым брезентом, двигались два грузовика.
– На моциклетах пулемёты, – сказал кузнец, выглядывая в выдавленную шипку. – Эти посерьёзнее будуть. Эти, пожалуй, рук не подымуть.
А Воронцов, напряжённо наблюдая за продвижением колонны, тихо, словно опасаясь, что его могут услышать там, на большаке, сказал своему напарнику:
– Ну, дядя Фрол, радуйся, штык твой прибыл…
Что-то похожее было в этих минутах на те, которые он пережил несколько месяцев назад на лесной опушке за Мятлевом, когда их курсантская группа, усиленная выходящим из окружения стрелковым полком и остатками артполка, поджидала немецкую колонну. Там тоже впереди ехали мотоциклисты.
– Я и радуюсь, – ответил кузнец. – Ажно зубы стучать. – И засмеялся задавленным смешком, видать, пытаясь справиться со страхом.
Два выстрела, один за другим, выплеснули в напряженную тишину навстречу мотоциклистам две пули. Кого они выберут? Кого-то ж должны. Для того и полетели.