– Я так и знал, – сказал Ефремов. – Сегодня с ограниченной артиллерией выдохнется Белов. Завтра, тоже с ограниченной артподготовкой, атакуем мы. И так они по очереди будут успешно парировать наши разрозненные удары.
– Белов настаивает на том, чтобы вся группировка, действующая здесь, была переподчинена ему, – сказал Киносян.
– Если бы так, Степан Ильич, – сказал командарм, вслушиваясь в звуки дальнего боя. – Если бы так… К сожалению, эта идея, пожалуй, не выйдет за пределы нашей группировки. В штабе Западного фронта так не думают.
– Но если всё-таки объединение с кавалеристами и десантниками произойдёт, то почему Белов?.. У нас побольше сил и количества штыков в дивизиях.
– Не время сейчас нам с кавкорпусом меряться силами и амбициями, Степан Ильич. Если бы штаб фронта принял решение об оперативном подчинении всех войск, которые переброшены сейчас сюда, под Вязьму, в одну, в единую группировку, мы бы образовали такой мощный кулак, что завтра бы уже вполне успешно пробивали немецкую оборону в каком-нибудь одном месте. Сконцентрировали бы там всю артиллерию и смогли бы нанести такой удар, что противник вряд ли выдержал бы. Так что Белов здесь прав. Позаботьтесь, чтобы связь с конниками и десантниками действовала постоянно. Утром я должен знать результаты их атак, – и вдруг после паузы спросил: – Почему они наступают одни? Почему этот удар не увязан с нашими действиями?
Полковник Киносян понял, что командарм спрашивает не его, и промолчал.
К утру канонада стала утихать. Правее, в самом городе, стояла тишина.
Вышли покурить и офицеры разведки. Некоторое время стояли молча, слушали ночь.
– Если бы ворвались, то сейчас бы там такой переполох стоял…
– Это точно. Помнишь, как в Верее? Все сразу хлынули.
– Значит, и копытников отбили.
– Завтра наш черёд белый снежок алым кропить…
– Уже сегодня.
– Да, сегодня.
А небо над ними стояло такое же, как и до войны. Ничего в нём не угадывалось особенного. Никакого напряжения или тревоги. Низкие пушистые звёзды причудливыми гирляндами созвездий сияли над белым полем. Так бы и вскочить на лыжи и махнуть по этому вольному пространству хоть туда, хоть в другую сторону…
Глава двадцать четвёртая
Воронцов почувствовал привычный толчок в плечо и тут же нажал на спуск ещё раз, стараясь при этом удерживать тот же прицел, – в чёрном глазке намушника плавал, колыхаясь, корпус мотоциклиста головного мотоцикла. Мотоцикл сразу повело в сторону и резко развернуло у самой обочины. На него налетел второй. Но третий сразу отвернул левее и остановился, уткнувшись в снежный отвал. Грузовики тоже остановились. Водитель второго грузовика включил заднюю передачу и, распахнув дверцу и стоя на подножке, лихо погнал свою машину назад, к лесу. Там с той же поспешностью попытался развернуться, но дорога была прочищена слишком узко, и грузовик, упёршись колесом в отвал, забуксовал в снегу.
«Максим» Петра Фёдоровича и два или три ручных пулемёта со стороны дороги застучали навстречу друг другу почти одновременно. Что-то замешкался старик, подумал Воронцов, ожидая, что пулемёт внизу заработает сразу после его спаренного выстрела.
Он расстрелял обойму и спрыгнул вниз. Успел заметить в полусумерках чердака, как кузнец дядя Фрол на четвереньках, бережно придерживая под мышкой винтовку, отполз за печную трубу, встал за ней и прицелился в слуховое окно издали. Пули начали щёлкать по жердям кровли, осыпать щеповую труху. Они ошалело летали по чердаку, жалили всё подряд. И старого солдата, всю жизнь имевшего дело с раскалённым железом, не надо было учить, как спастись от них.
Внизу Пётр Фёдорович на коленях сутулился возле пулемёта. Кто-то из деревенских, тоже пожилой, придерживал ленту.
– А ну, кум Иван, хватай – переносим! – скомандовал Пётр Фёдорович и вскочил на ноги, развернул пулемёт набок и подхватил под низ.
Кум Иван подсунул полы пальто под горячий кожух и, оскалившись и матерясь, то ли оттого, что было горячо, то ли в азарте боя, поднял ствол пулемёта. Они подтащили «максим» к соседней амбразуре. Просунули ствол. Подложили под колёса станка куски досок.
– Длинными! Давай длинными! – закричал ему Воронцов. – Море огня! Надо смести их напором!
«Максим» застучал длинной очередью. Сделал паузу. И снова – длинной-предлинной, для кого-то в целую жизнь…
Немцы между тем высыпали из кузовов, залегли под колёсами и за снежными отвалами, начали отстреливаться. Огонь их с каждой минутой становился всё сильнее, яростнее и согласованнее. За машиной, которую они успели отогнать к лесу, установили несколько лёгких миномётов и начали обстреливать деревню минами.
Воронцов понял: такую дуэль они, засевшие в домах и за кладушками дров, пожалуй, не выдержат. Сейчас проведут пристрелку и начнут прицельно подавлять одну огневую точку за другой. А там атакуют, ворвутся в деревню и начнут очищать дворы.
– Курсант, делай что-то, не то нас скоро побьют! – закричал Пётр Фёдорович.
Воронцов разыскал Губана. Тот лежал за поленницей и прицельно стрелял короткими очередями в сторону дороги. Даст очередь, выглянет. Патроны берёг. Рядом с пулемётчиком никого не было. И Воронцов тут же подумал: боем никто не управляет, каждый предоставлен самому себе, если сейчас кто побежит, остальные ринутся следом. И тогда перебьют всех. Вот тогда уже всё пропало. Слишком удалены одна от другой огневые точки. Каждая действует автономно. Так и будут нас выбивать из миномётов, по одному.
– Михась, не трать патроны. Сколько у тебя дисков?
– Два. Один уже почти пустой. Гоняют, гады, как зайца по кустам. Третью позицию меняю. Две-три очереди – и тут же засекают, минами забрасывают.
– А ты почему один?
– Убило моего второго номера. Мина прямо под ним разорвалась.
– Зайди за дом, быстро заряди диск. Если пустые есть, то заряди и их. И – сразу вон к тем баням. Я буду ждать там.
– Понял.
– Где Савелий?
– Там, дальше, в окопе.
Воронцов побежал вдоль тына. Оттуда доносились редкие винтовочные выстрелы. Несколько пуль стайкой пролетели совсем рядом, зашлёпали по яблоням, осыпая снег желтоватой мороженой древесиной. Видимо, и его уже взяли на мушку. Значит, уже пришли в себя и контролируют каждое движение по своему фронту. Скоро поднимутся в атаку. Или, что ещё хуже, вызовут подкрепление.
Впереди, за штабелем брёвен, прямо под жердями изгороди, был отрыт квадратный, на двоих, окоп. Из него и торчали две головы. Когда подбежал ближе, одна из них повернулась, и Воронцов увидел знакомое, почти родное небритое лицо, стиснутый рот и злые глаза.
– Кудряшов, что у вас с боеприпасами? – спросил Воронцов, спрыгнув в окоп.
Окоп был отрыт основательный. Глубокий. Даже втроём в нём не было тесно.
– Патронов пятьдесят ещё есть. Две гранаты.
– А у тебя, Гавриков?
Вторым в окопе был Гавриков, студент из московских ополченцев.
– И у меня столько же, – ответил тот.
– Стреляет и он, – Кудряшов убрал карабин с бруствера. – Я – патрон, он – патрон. Я за ним слежу. Не сачкует.
– Прекратить огонь. Слушай мой приказ. Сейчас подойдёт Михась. С пулемётом, на лыжах, надо обойти их вон тем полем. Тот край они с дороги не просматривают. И ударить с тыла и во фланг.
– Красиво задумано, – как-то неопределённо согласился Кудряшов, выслушав приказ.
– К дороге особо не выдвигаться, чтобы не попасть под огонь своих. Всё понятно?
В глазах Кудряшова появилось какое-то напряжение. И он сказал, не глядя на Воронцова, а туда, в сторону бань, куда надо было через минуту идти:
– Красиво, говорю, задумана твоя операция. Только сам-то ты с нами пойдёшь? Или как?
– А ты, Кудряшов, что же, решил все мои приказы через своё сито просеивать?
– Ты сперва ответь: с нами? Или тут командовать останешься?
– Вот что, брянский: сейчас пойдём, и ты всё время будешь идти следом. Понял? Моя пуля будет первой. Но если я выживу, прикажу – и на пулемёт полезешь.
Кудряшов усмехнулся. Выражение лица его изменилось.
– Прикажешь там, – и Кудряшов указал рукой в поле, – полезу. А что до пули… Я пока ни за чьей спиной не хоронился.
– А я хоронился?
– Пока такого не видел.
– А какого же чёрта!..
– Правду тебе сказать? Скажу. Бабу я тебе простить не могу.
Воронцов засмеялся:
– Ну, Савелий, это причина серьёзная! Раньше из-за этого на дуэлях дрались. До смерти.
– Я понял, к чему ты клонишь. Думаешь, ты лучше меня стреляешь?
– Пока не знаю. Но через полчаса у тебя будет возможность доказать.
– А то ты не видел, как я этих, двоих в поле…
– Боезапас надо пополнить.
– Студент, – толкнул Кудряшов в плечо Гаврикова. – Быстро – за патронами! Там, в обозе, в санях. Штук триста тащи! И лыжи для командира!
Когда Гавриков ушёл, Воронцов сказал:
– Хороший боец. Исполнительный. Ты на него попусту не ори.
– Хороший… Кто из него хорошего сделал? Он же ещё неделю назад стрелять боялся. Пускай дисциплину понимает.
– Ты её хорошо понимаешь…
– Я – понимаю. Я что, твои приказы отказываюсь выполнять? Так что службу знаю.
– Ефрейтора тебе надо присвоить. Или младшего сержанта. Вполне достоин. И о женщинах сразу меньше думать станешь.
– Звание на это не влияет. Думаешь, что генералы баб по-другому любят?
Вскоре вернулся Гавриков с мешком и лыжами. А за ним Губан.
Кудряшов тут же распорядился:
– Студент, поступаешь в распоряжение пулемётчика Губана. С этого момента исполнять все его команды как мои личные. Возьми у него сумку с дисками. За диски отвечаешь головой. Потеряешь – тебе конец. И нам тоже. Сам знаешь, куда идём.
Стрельба не прекращалась. Мины всё чаще и точнее ложились возле огневых точек обороняющих деревню. Уже горели сараи возле школы. Кто-то метался возле них, видимо, пытаясь тушить, чтобы огонь не перекинулся на дворы и не занялась вся деревня.
Воронцов шёл первым. Возле бань, в лощине, он остановился, оглянулся на свой невеликий отряд и сказал: