– Монтальбано это. Я хотел бы…
– Дорогой мой, как я рад! Как жена, детки?
Это был начальник канцелярии Латтес, ханжа и подхалим, каких свет не видел. Он пребывал в твердом заблуждении насчет семейного положения Монтальбано.
– Спасибо, все хорошо, хвала Мадонне.
– Воздадим ей хвалу! Вы хотели поговорить с синьором Бонетти-Альдериги?
– Да.
– К сожалению, он уехал в Палермо и вернется поздно. Я мог бы ему передать…
– Передайте, что один из моих людей ранен в перестрелке, поэтому…
– Серьезно ранен?
– Нет.
– Хвала Мадонне!
– Воздадим ей хвалу! Так вы передадите?
– Конечно! Всего наилучшего вашему семейству!
– Я передам.
Мими, свидетель разговора, не сводил с Монтальбано изумленного взгляда.
– Ты чего?
– Как это понимать? Семья, дети…
– Не говори ерунды, Мими.
– Тогда почему Латтес…
– Мими, я потом тебе объясню, хорошо? Знаешь что? Иди-ка ты к себе, а я займусь бумагами.
Прошло два часа, правая рука у Монтальбано одеревенела, подписывая документы, которые все никак не кончались. Он решил позвонить доктору Паскуано. Но, набрав номер, подумал, что если Паскуано не в настроении, как это часто бывает, то просто пошлет его и ничего не скажет о трупах. Лучше наведаться к нему лично. Монтальбано передумал звонить Паскуано и набрал номер Аделины. Он дал ей зеленый свет, сказав, что Ливия уехала.
– Представляю, какой там порядок оставила эта ваша женщина, – сказала Аделина, которая испытывала к Ливии глубокую неприязнь.
– Какой порядок, Адели? Обычный.
– Сразу видно, что вы – мужчина, и ничего в этом не смыслите! Беспорядок, всегда форменный бес-по-рядок! Знаете, где я один раз нашла носки синьорины? Отгадайте!
– Адели, у меня нет времени отгадывать загадки.
– Ладно, после обеда приеду. Вам приготовить чегой-то поесть на вечер?
– Конечно!
Едва он повесил трубку, зазвонил телефон. Это была синьора Фацио.
– Хорошие новости, синьор комиссар. Его прооперировали. Мне сказали, что часов в пять я смогу его навестить. Но врачи против посещений. Лучше вам приехать завтра утром.
– Спасибо. Если вы хотите отдохнуть, я могу послать…
– Благодарю вас, синьор комиссар, не беспокойтесь. Мне помогает сестра.
Проходя мимо Катареллы, Монтальбано сообщил:
– Звонила синьора Фацио. Операция прошла хорошо. Можешь всем рассказать.
У дверей института судебной медицины стоял доктор Паскуано с сигаретой.
– Добрый день, доктор.
– Если это действительно так.
В любезности доктору Паскуано не откажешь! Кажется, настроение у него так себе, но не критично.
– Не знал я о ваших вредных привычках, – сказал комиссар, чтобы завязать разговор.
– Каких вредных привычках?
– О курении.
– Нет у меня никаких вредных привычек.
– Но вы же курите!
– Монтальбано, вы рассуждаете, как настоящая ищейка!
– А как я рассуждаю?
– Вы связываете человека и поступок, а между тем человек не обязательно весь в этом поступке…
– Доктор, вы неточно цитируете Пиранделло. Знаете, что я вам скажу?
– Нет, не знаю.
– Мне плевать на ваши привычки.
– Вот это правильно. Ведь вы пришли, чтобы потрепать мне нервы и испортить удовольствие от единственной выкуренной за день сигареты.
– Одна сигарета – уже привычка, так считают американцы.
– Плевать я хотел на вас и ваших американцев.
– Это вы зря, с президентом Бушем шутки плохи! Что нового?
– У меня?! Каких новостей вы от меня хотите? Способы насильственной смерти я, кажется, видел все. Для полноты картины не хватает массового истребления напалмом.
– Я пришел узнать о найденных в колодцах трупах.
– Могли бы и не говорить! Думаете, я надеялся, что вы пришли справиться о моем здоровье?
– Прошу прощения: как ваше здоровье?
– Спасибо, не жалуюсь. Вы очень любезны. С кого начнем?
– Со второго, того, который моложе.
– Свежее, вы хотели сказать? Его сбросили в колодец живым.
– Вы не заметили на теле признаков борьбы?
– Комиссар, с возрастом вы явно утрачиваете здравый смысл! Он падал с тридцатиметровой высоты и ударялся о стенки колодца, как мячик. Хотите совет?
– Если вы считаете, что он мне поможет…
– В ваши-то годы, почему бы вам не уйти в отставку? Разве вы сами не видите?
– Доктор, не все так печально, вы усугубляете.
– Я врач. Врачи всегда должны говорить правду.
– Вы руководствуетесь этой идеей, даже когда блефуете в покер?
– Когда я играю в покер, я игрок в покер, а не врач. Вы видели труп?
– Нет, доктор, мне пришлось уехать чуть раньше, чем его достали.
Лучше отделаться полуправдой. Значит, Ауджелло не сказал, что комиссару стало плохо, вот где Паскуано дал бы волю сарказму!
– Ему около тридцати, он совершенно здоров. Мог бы прожить лет до ста, если бы не криминальные разборки.
– А второй?
– Второй… Пройдемте ко мне в кабинет!
Они вошли в здание института, в кабинете доктор предложил комиссару сесть.
– Как долго он пролежал в колодце? – начал Монтальбано.
– Примерно неделю. Скорее всего, его сбросили туда вскоре после того, как убили. Замечу – но это мое личное мнение, – его убили не сразу. У палачей ушло на это по меньшей мере полдня.
– Его пытали?
– Точно не скажу… хотя…
– Доктор, в молодости вы отличались решительным характером. А теперь у вас даже голос дрожит. Хотите совет? Почему бы вам не уйти на покой? Играли бы себе в покер с утра до ночи. Поверьте, все, что я от вас услышу, даже если это полная ерунда, останется между нами.
Паскуано расхохотался:
– А вы держите марку, а? Ладно. Имейте в виду: в отчете я об этом не напишу. По-моему, сначала ему прострелили ногу.
– Какую?
– Это имеет значение? Левую.
– Очевидно, им нужно было что-то узнать.
– Не исключено. Они оставили его в таком состоянии на несколько часов, затем в дело пошел нож. У него все тело в колото-резаных ранах. Затем его добили пятью выстрелами: три пули попали в грудь и две в лицо.
– Значит, по фото его не опознать.
– Ваши комментарии меня просто бесят! Вы сами не видели, как он выглядел?!
– Прежде чем убить, его раздели?
– Странно слышать от вас такой умный вопрос. Да, он был голым. Но его не раздевали после убийства. Скорее всего, застали в постели, он так спал. А после того как убили, завернули в покрывало, которое было под рукой.
Монтальбано помолчал.
– Могу я спросить, о чем вы так глубокомысленно молчите, напрягая свои многострадальные мозги? – спросил Паскуано.
– Чтобы развязать кому-то язык, ему, как правило, не простреливают ногу. Жгут ладони, выкалывают глаза… Раны на теле – это понятно, но вот нога…
– У него были очень ухоженные…
– Что?
– Ноги. Думаю, он часто делал педикюр.
– Что-то еще?
– Правая нога была прооперирована, давно. Сшивали разорванные связки.
– Значит, он хромал?
– Трудно сказать.
– Что-то еще?
– Да. Сделайте одолжение, комиссар, убирайтесь ко всем чертям!
Подъезжая к Вигате, Монтальбано понял, что едет под сто, на скорости, для него не типичной. Притормозил, осознав, что выжимать педаль акселератора с удвоенной силой его вынуждало чувство голода. Он почти вбежал в трактир, и Энцо, увидев такую спешку, испугался:
– Случилось что?
– Ничего.
Он уселся за свой любимый столик.
– Что вам принести?
– Все.
Монтальбано постыдным образом предался чревоугодию. Хорошо, что в этот час посетителей почти не было, разве что один тип, да и тот уткнулся в газету, развернутую на столе рядом с бутылкой вина.
В конце концов даже Энцо удивился:
– Рад видеть вас в добром здравии, синьор комиссар!
– Спасибо.
– Немного ликеру для пищеварения?
– Нет.
В желудке совсем не осталось места. От капли ликера он бы лопнул, как толстяк в комедии Монти Пайтонов.
Салон собственной машины показался комиссару меньше обычного. Он неторопливо прогулялся до маяка, сел на свой любимый плоский камень. Вдруг навалилась такая дремота, будто век не спал. Он решил вздремнуть пару часов дома.
Монтальбано вернулся в участок около пяти.
– Ах, синьор комиссар! Криминалисты разослали фоторобот одного из тех, которых нашли умершими в колодце. Я провел поиск среди людей, которые объявлены пропавшими.
– И что?
– Ничего, синьор комиссар, не значится.
– А про другого что сказали?
– Ничего, синьор комиссар.
– Посмотри, нет ли заявлений о пропаже за последнюю неделю, мужчина лет шестидесяти, из особых примет – прооперирована правая нога.
– Я мигом, синьор комиссар.
– Пусть Фацио зайдет ко мне.
Катарелла удивленно вскинул брови.
– Прости, я хотел сказать, Галлуццо.
Сила привычки, ничего не поделать… Монтальбано вдруг почувствовал, как навалилась непонятная тоска.
– Слушаюсь, синьор комиссар.
– Галлу, уточни, сколько магазинов, или как их, контор, в общем, там, где делают педикюр, есть в Вигате и Монтелузе. И еще: узнай, пожалуйста, может, кто-то практикует такую услугу на дому.
– Слушаюсь. А потом?
– А потом узнай, нет ли среди их клиентов мужчины лет шестидесяти, возможно, он немного хромает.
– Точнее описать можете?
– А ты бы мог точнее описать первый труп, вытащенный из колодца?
Только за Галлуццо закрылась дверь, как зазвонил телефон.
– Оперированных шестидесяти лет в пропащих не значится, синьор комиссар, – доложил Катарелла.
Значит, никаких зацепок. И вряд ли они появятся, пока Фацио сам не расскажет, что с ним случилось. Ситуация действовала комиссару на нервы. Должно быть, в былые времена так чувствовал себя капитан парусника, когда ветер стихал, и корабль дрейфовал себе на волнах. Рассказывают, что на флоте в Королевстве обеих Сицилий была традиция: если штиль продолжался долго, требовалось как-то встряхнуть экипаж, чтобы тот окончательно не раскис. «По команде устроить тарарам. Те, кто на носу, перемещаются на корму, а те, кто на корме, – перемещаются на нос. Те, кто в каюте, поднимаются на палубу, а те, кто на палубе, спускаются в каюту». Это бессмысленное перемещение не имело никакой цели. Так, сотрясание воздуха. Если подумать, эта флотская традиция была метафорой бюрократии. Бессмысленное перемещение туда-сюда писем и бумаг. Комиссар решил внести свой вклад в тарарам и сел подписывать документы, загромождавшие стол. «Почему они не кончаются? А вдруг это саморазмножение?» – пришло ему в голову. Клетки делятся, вместо одной