— Он не ненавидит, — ответила на это замечание Надя. — Он хорошо к теткам относится… Просто он их немного опасается и не горит желанием впускать в свою жизнь… Нет, мам, он правда хороший…
— Надя, — вспомнила про материнские обязанности Катя, — хочу тебя все-таки предупредить, что даже самый хороший мужчина старше двадцати пяти…
Она осеклась. И что она сообщит дальше? Скажет, что каждый из них все-таки самец? Или расскажет Наде о возможных последствиях страстных романов?
«Фу, как это пошло и банально!»
— Мама, — угадала ее мысли Надя, — я знаю, что ты думаешь. Может, со мной это и случится. Когда-нибудь. Как с тобой. Только не сейчас. Он… Я ему глубоко по фигу, ма. Я чуть повзрослевшая Саша. Я даже понять не могу, почему он так сразу пришел мне на помощь в трудную минуту. Может, он последний рыцарь? Все сгинули в поисках Святого Грааля, а этот остался… А может быть, я была слишком навязчивой. Он и решил, что иначе от меня не отвяжется…
Катя устало кивнула.
— Я тебя не понимаю, — проговорила она. — Почему ты про свои чертовы неприятности помчалась докладывать постороннему человеку? Будто у тебя нет матери…
— Моя мать, — тихонечко рассмеялась Надя, — существо настолько возвышенное, что ничегошеньки не понимает в косметике…
Катя хотела спросить, что он-то в ней понимает, но потом вспомнила про Люду, и ей почему-то стало грустно.
— Эта Люда красивая? — спросила она.
— Очень, — закивала восторженно Надя. — Она похожа на Анджелину Джоли… Яркая, с рыжими волосами… А фигура, мам, класс! Я таких волшебных ног в жизни не видела! Нет, я Сашку вообще не понимаю! Он на нее совсем равнодушно смотрит. А я даже обалдела от ее красоты…
Катя снова почувствовала, что ей нехорошо. «Точно я не сама управляю теперь своими чувствами и ощущениями, — досадливо поморщилась она. — Какие-то течения в моей душе. Бурные и непонятные. Как будто я его ревную… Смешно…»
И в самом деле — какое ей дело до этого человека?
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Время текло незаметно. Катя знала — это только кажется, что день длинный. На следующий день кажется, что предыдущий пролетел так быстро, она и заметить не успела.
Выпал снег. В этом году его пришлось ждать долго — улицы были неприветливыми и скользкими. Темно было без снега — хоть глаз выколи… Катя уже потеряла всякую надежду, и тут он выпал. Наконец-то…
Она возвращалась вечером с работы, радуясь медленно кружащим хлопьям и тому, что под ногами слабо поскрипывает первый снег. «Скоро Новый год, а там и Рождество не за горами». Сколько Катя себя помнила, они всегда отмечали Рождество. Почему-то родители даже смогли ей внушить, что этот праздник главный. А вот Новый год они не очень любили. Папа иногда говорил, что каждый год уходит, унося с собой частичку жизни, — и чему тут радоваться? А мама вообще презрительно фыркала, она и дни рождения не отмечала… Только именины… Катю даже спросили однажды — не являются ли ее родители религиозными фанатиками? Катя долго думала, пытаясь представить себе своего веселого, ироничного папу в роли мрачного фантика, но так и не смогла… Еще хуже получилось с мамой. Папа-то еще иногда выглядел человеком серьезным и ответственным, а мама — никогда… Хрупкая, как райская птица. И такая же яркая, веселая… Впрочем, они оказались правы. Каждый пришедший Новый год выгонял год их жизни. Они делали новый шаг к старости и так и оказались в ней. Сами не заметили как…
Наверное, именно это и убедило Катю в их правоте. Не то чтобы она не отмечала совсем Новый год. Она смотрела телевизор и добросовестно пила шампанское в двенадцать часов. Но ей казалось, что в тот момент кто-то крадет ее жизнь. И было грустно…
В Рождество же таких мыслей не было. Хотя бы потому, что в этот день родился Бог, который вообще упразднил смерть. Поэтому Катя всегда ждала именно этот праздник — с радостью, замиранием сердца… И подарки они с Надей дарили друг другу именно в Рождество. Надя, правда, пыталась и в Новый год выбить себе «утешительный приз». Но Катя настояла на своем — много праздников лишают тебя радости. Привыкаешь…
Она остановилась перед щедро украшенной витриной игрушечного магазина. Огромный мишка смотрел на нее грустными пуговицами глаз. Как живой, отметила она про себя и невольно улыбнулась. Вокруг мишки переливалась огоньками гирлянда, и где-то в глубине мерцала елка. Но мишка все равно грустил, потому что у игрушек тоже есть возраст. И еще более короткий, чем у людей, срок жизни… «Только детские книги читать, — вспомнились ей строчки из любимого стихотворения. — Только детские думы лелеять… Все большое по ветру развеять, из глубокой печали восстать…»
Из глубокой печали, повторила Катя. Получается, и она смертельно устала от жизни. Ах, как ей хочется вспомнить и трепет в душе, и оживить краски дня, и посмотреть вокруг теми, детскими, глазами! Без усталости, без грусти… Поверить в чудо. В ангелов. В то, что подарки на Рождество приносит святой Николай, а не ты сама покупаешь в заштатном магазине ерунду в красивой обертке…
— Здравствуйте, Катя, — услышала она за спиной знакомый голос.
Саша уже давно ее увидел. Он как раз вышел из бара, уставший, как никогда… И тут же спрятался — почему-то ему ужасно не хотелось, чтобы она увидела его и, главное, откуда он выходит. «Здесь по ночам пип-шоу высочайшего класса!» Наглая неоновая реклама с обнаженной красоткой была так издалека видна, что Саша и представить себе не мог, что бы она подумала, заметив его на выходе из стрип-бара высочайшего класса. То ли развлекался там Саша, то ли принимал участие в «голых» танцах…
Слава Богу, она его не заметила. Прошла мимо, погруженная в свои мысли, витая в очень отдаленных облаках…
Он пошел за ней чисто машинально, против воли и здравого смысла. Конечно, повод у него был — узнать, как у Нади дела, но… Он вспомнил, как она на него смотрела тогда, и тут же невесело улыбнулся — предвидя, какая у нее будет реакция, когда он спросит о Наде.
Сначала она просто шла, окруженная таинственным светом и этими волшебными белыми хлопьями снега, медленно опускающегося на землю. Все в том же стареньком пальто и в шапке, слегка опустив голову. Когда Саша поймал себя на том, что придумал для нее новое определение: она источает тихую красоту, именно источает, по капельке, как кровь, — он снова улыбнулся.
Ангел, бредущий по шумному проспекту с немного опущенной головой…
Возле магазина игрушек она остановилась. Он тоже остановился, наблюдая за ней. Она приникла к витрине, всем видом своим напоминая ребенка, и ее глаза заблестели. Губы слегка шевелились, словно она разговаривала с какой-то игрушкой. Или молилась?
Подойдя ближе, он увидел огромного пушистого медведя с печальными глазами. Обнаружив, что он теперь стоит совсем рядом с ней, Саша не удержался и тихо сказал:
— Здравствуйте, Катя!
От неожиданности она вздрогнула, обернулась. В ее огромных глазах он заметил удивление и еще что-то… Радость? Нет, ему хотелось бы это увидеть, вот и показалось… С какой стати ей радоваться при встрече с ним?
— Здравствуйте, — отозвалась она.
Он не знал, что говорить. Отчаянно смущаясь, смотрел в ее глаза и молчал. Спрашивать, как у нее дела, казалось немыслимым. Как будто он, спросив такую банальность, совершит святотатство…
— Смотрите, какой медведь, — сказала Катя. — Правда, он чудесный?
— Да, — согласился он. — Правда, он печальный…
— Ну что в этом удивительного? — тихонько рассмеялась Катя. — Посмотрите, в каком обществе ему приходится коротать вечера…
Вокруг мишки таращили глазки глупенькие Барби.
— Ага, — сказал он. — Вам тоже не нравятся Барби…
— Нисколько, — отозвалась она. — Они все больны плоскостопием… Или их растили в Японии… Знаете, там иногда девочкам перевязывали ступни, чтобы они были маленькими… Как вот у этих…
Она тихо рассмеялась, и ему показалось, что где-то далеко в небе звенят колокольчики. Много-много колокольчиков…
Он даже посмотрел в небо, запрокинув голову, но там и звезд не было видно, только снег…
— Пошли? — неожиданно предложила она. — Все равно этот медведь стоит так дорого… Вряд ли он попадет в хорошие руки. Может быть, потому и грустит…
Он послушно последовал за ней, сам удивляясь собственной покорности. Она двигалась удивительно легко — если бы он не знал уже от Нади, что ее мама — учительница музыки, он подумал бы, что она танцовщица…
— Вы уже не сердитесь на меня? — спросил он, догоняя ее.
— Я и не сердилась, — сказала она, останавливаясь. — Я боялась вас… Вернее, я боялась за Надю. Но мы во всем разобрались. Спасибо, что вы ей помогли… Ужасно трудно быть матерью взрослеющей дочери… Знаете, я ведь ничего не понимаю в местном антураже…
— Как вы сказали?
— Так говорит моя мама, — рассмеялась она, снова рассыпав колокольчики. — Местный антураж… Когда она сталкивается с жизненными реалиями, она смешно так морщит нос и разводит руками: «Ничего я не понимаю в местном антураже…»
Она так живо это показала, что он невольно рассмеялся, представив себе пожилую даму, очень похожую на саму Катю, только постарше, и все-таки ничего, ничего не понимающую…
— Ой, — остановилась Катя, по-детски оборачиваясь с испугом. — Вы никуда не спешите?
— Нет, — сказал он.
— Но ваша…
— Сашка? Она сейчас в надежных руках. Более надежных, чем мои…
Катя кивнула, не спрашивая, чьи руки он считает надежными. Но ему показалось, что в ее взгляде проскользнула грусть.
— Тогда можно куда-нибудь зайти… На несколько минут. Мне так неудобно перед вами — я думала о вас плохо! Понимаете, это от страха. Я все время боюсь за Надю. Может, потому, что сама в юности выкинула глупейший фортель…
— Вы ведь никого тогда не слушали…
— Конечно, — кивнула она. — Мне казалось, что никто ничего не понимает в моих чувствах. Только я сама… Оказывается, именно я ошиблась. Но это такие глупости, давайте не будем об этом.