Дамы с виду были приличными, но почему-то ужасно матерились. «Что-то день у меня сегодня начался чересчур бодряще», — подумала Катя, невольно усмехнувшись.
Одна из дам не преминула это заметить и грозно на Катю уставилась.
Катя почувствовала опасность и втянула голову в плечи — невольно, просто уже давно она к этому привыкла.
По счастью, дамам надо было выходить, и ссоры не случилось. Да и в районе рынка все обычно сходили. Катя смогла пробраться к освободившемуся сиденью и села, глядя в окно. Почему-то ей сразу припомнилось вчерашнее приключение с маньяком, и она слегка улыбнулась. «Вы прекрасны», — издалека, из глубин памяти донесся его голос, и Катя с удивлением обнаружила, что там, внутри ее, что-то происходит — она словно выпрямляется и наполняется светом. «Вы прекрасны…» Словно и не Катя теперь сидит у этого грязного автобусного окна, а Ундина какая-то… Или королева Джиневра, ради которой столько копий сломали прекрасные рыцари. «Да, вот такой Святой Грааль, а не Катя», — подумала она, улыбаясь. Но на сей раз самоирония не помогла, здравый смысл исчез куда-то — и за окном был не обычный город, изуродованный ларьками с дурацкими надписями, а таинственный лес, ведущий к великолепному замку с высокими шпилями и донжонами…
— Аткарская, — объявил водитель, и следующей остановкой была ее.
Она встала и пошла к выходу, снова возвращаясь к самой себе.
Сказка кончилась…
Он шел по улице, крепко держа Сашку за руку. Девочка была такой же сонной, как он. И в этот чертов садик ей явно не хотелось — но что делать?
Это был вечный разговор. «Мне не хочется…» А что делать?
Он и сам часто в детстве не мог понять, зачем это надо — делать что-то, чего совсем не хочется. И с тревогой думал, что это наверняка надолго, если не навечно… Ведь тогда, много лет назад, он был еще исполнен иллюзий о вечности жизни. Это потом, уже позже, когда умерла бабушка, он вдруг осознал, что старшие куда-то уходят… Сначала они почему-то делают вид, что тебя нет. Лежат себе, загадочно улыбаясь, и не обращают на тебя никакого внимания. А потом их уносят, словно они разучились ходить, и ты все ждешь их, а они не возвращаются…
Воспоминания о собственном детстве заставили его покрепче сжать Сашкину ладошку.
— Па, а ты сегодня дома? — спросила девочка, поднимая свои огромные голубые, как небо, глаза.
— Нет, голубчик, — вздохнул он. — Но ведь ты ночью спишь…
— Мне надоела тетя Оля, — совсем no-взрослому заявила Сашка.
— Интересно, чем она тебе не угодила? Особенно в тот момент, когда ты в объятиях Морфея… Она бессовестно шастает по твоим снам?
— Я тебя не вижу…
— Саша, уклоняться от ответа нехорошо…
— Просто тетя Оля не может понять, что мы с тобой совсем другие… Она на тебя ворчит, и я слышала… Она по телефону сказала, что ты испортил мне жизнь…
— Мало ли кто о чем говорит, — постарался он не показать ей замешательства. — Мне вообще кажется, что тебе-то виднее… В смысле, испорчена у тебя жизнь или нет.
«Если бы Ольга меня сейчас слышала, она и тут нашла бы повод для придирок, — усмехнулся он про себя. — Я говорю с пятилетней девочкой как со взрослой…»
— Может, мне не надо бы ходить в садик, — задумчиво и мечтательно улыбнулась Саша. — Взрослая я уже…
— Это с какой стороны посмотреть, — серьезно ответил он. — Если с моей — то ты не такая уж взрослая… Давай-ка еще немного туда походим, ладно? А потом что-нибудь другое придумаем…
— Потом вы отправите меня в школу, — пророчески заметила Саша.
— От этого никуда не деться, — вздохнул он. — Туда всех отправляют…
— Но я же не все…
Они уже подошли, и снова ему в голову пришло, что дети, играющие там, за высокой решеткой, похожи на бедных зверюшек в зоопарке.
Украдкой он посмотрел на Сашкино личико — такое серьезное и чуть грустное, но — смиренное… «Раз уж никуда не денешься от жизненного неудобства, надо с ним смириться». Он покрепче сжал ее маленькую ладонь, прежде чем выпустить ее, отпуская туда, за ограду.
— До вечера! — крикнул ей вслед, и она ответила кивком. Снова как-то очень по-взрослому.
Может быть, его сестра и на самом деле права? И его ребенок растет чересчур быстро, как волчонок, одинокий и свободный, но в то же время уже научившийся смиряться с несвободой?
Потому что так надо…
Школа располагалась в небольшом двухэтажном особняке. Говорят, раньше в этом доме жил учитель гимназии. Раньше. До революции… Катя вздохнула, улыбнувшись. Когда-то учителя жили в роскошных домах. Впрочем, может быть, это был так себе особняк. Скромный…
Теперь все живут в «муравейниках» с отвратительной канализацией. Все друг друга заливают, и от этих постоянно приключающихся неудобств рождается ненависть друг к другу. К тем, кто мог бы исправить, но не хочет… Вообще к цивилизации, которая ничем не виновата, если подумать. Просто попала в руки людей, так и не научившихся с ней управляться… Может, эти чертовы «муравейники» придуманы нарочно? Чтобы человек ежедневно преступал невольно Господни заповеди?
Катя прекрасно понимала, что никакой особняк ей не светит. Даже на одноэтажный домишко денег не наберется. Не те теперь учителя пошли по доходам…
Она открыла тяжелую дверь и теперь шла по паркетному полу, невольно улыбаясь. Этот воздух, сейчас тихий, умиротворенный, ей нравился. Дети появятся через двадцать минут, а пока молчат рояли в кабинетах, тоскливо ожидая маленьких пальчиков, еще не умеющих управляться с клавишами.
Она не могла сказать, что все дети были талантливы, так же как и заявить, что они никогда не смогут стать музыкантами. Просто все разные. Кто-то тонко чувствует музыку, кому-то слон наступил на ухо.
— Доброе утро, Екатерина Андреевна!
Она улыбнулась привычно в ответ:
— Доброе утро…
Открыла дверь в кабинет. Большой черный рояль хранил загадочное молчание, но Кате все равно иногда казалось, что он живой. Не просто кусок дерева, наделенный человеком способностью порой выдавать звуки, а живое существо. У него есть симпатии и антипатии. Есть мысли и чувства…
Бережно открыв крышку, она провела пальцем по клавишам.
— Ну, здравствуй…
Он, конечно, ответил — строчкой из ее любимой «сороковушки».
— Тебе не кажется, что нам надо слегка исправить настроение? — прошептала Катя. — Вчера у меня случилась история, скажу я тебе… Мне сказали, что я прекрасна… Мне кажется, что этот парень был просто пьяным, а тебе?
Рояль ответил невразумительно, как будто не понял, как к этому стоит отнестись.
— Вот и я не знаю, — вздохнула Катя. — Хотя какая разница, как я к этому стану относиться? Я его ни-ко-гда не встречу больше. Что, несомненно, к лучшему…
Рояль тихо вздохнул вслед за ней — на сей раз он был не согласен. Катю он искренне любил, и ему хотелось видеть ее счастливой.
Но что может сделать старый рояль, стоящий целыми днями в классе? Ничего. Только музыку… И ту, судя по звукам, которые он исторгает, он начал делать не так уж хорошо…
Стар-р-р.
Катя подняла глаза. Ей показалось, что она это услышала, хотя ее пальцы не касались клавиш. Почему-то она отдернула руку подальше, чтобы не коснуться клавиш нечаянно и удостовериться в том, что это не ее звук.
Но теперь рояль молчал. И Катя подумала, что этот вздох, полный печали и сокрушения сердечного, ей просто померещился.
Ведь рояли в общем-то не умеют разговаривать, если ты их не касаешься.
— Presto! — закричал Саша. — Ты двигаешься как сонная курица!
— Но это не твое чертово фламенко! — парировала Таня. — Я должна возбуждать!
— Ты знаешь, — усмехнулся он, — меня, например, эти кретинские верчения голым задом не возбуждают…
— Ну, может, ты гомик…
Он проглотил хамство. Он к нему привык. В конце концов, у них и в самом деле дерьмовая работа. Он-то ставит танец и преспокойно сидит в комнате. А им приходится танцевать перед толпой жующих похотливых козлов.
— Ладно, не сердись, Санек, — попросила Таня. — Просто я не могу так быстро… И вообще меня от всего тошнит…
Она села на пол и достала пачку сигарет.
— Черт, кончились… Сегодня не день, а праздник…
Он молча протянул ей пачку «Винстона».
— Сэнкс, — кивнула она. — Еще бы огня…
Она закурила.
— Санька, я, наверное, уже скатилась, — грустно сказала она. — Не могу танцевать в одежде… Она мне мешает…
— Тогда раздевайся, — рассмеялся он. — И танцуй…
— Ага, — усмехнулась она невесело. — Представь себе, как на меня станут смотреть… Пришли гости, а Таня разделась и давай выплясывать!
— Нормально, — сказал он, закуривая тоже. — Как говорит один мой друг, сексуальная революция, победив в нашей отдельно взятой стране, дошла до полного абсурда… Думаю, никто не обратит особого внимания… Или начнут тебе подражать…
— Я-то ладно, а ты тут чего засиделся? — тихо поинтересовалась она. — Талант, красота… Ставишь дебильные танцы для…
— А меня отчего-то не берут в Венскую оперу ставить вальсы, — сказал он, затушил недокуренную сигарету и встал. — Подъем, девушка… А то нас с тобой Тимур с потрохами сожрет… Сегодня в зале соберется политический бомонд, а мы с тобой не поразим их воображение. Помни о воздаянии, дитя мое…
Она нехотя поднялась и подняла руки.
— Кстати, о вальсе, — вдруг остановилась она. — Прикинь, а это ведь фишка!
— Уже было, — фыркнул он. — Вальс. И дамы с обнаженным бюстом. Осталось только фламенко, на которое сейчас мода. Танцуешь и в вихре танца сбрасываешь одежду… Начальникам губернии понравится.
— Не факт, — сказала Таня. — Они косны. Традиционны. Им бы баба задом повертела, и хватит…
— Тогда бы они пошли в казино «Фортуна», — сказал он. — А они хотят сюда… Давай поработаем. А то мне скоро Сашку из садика забирать, и потом времени совсем не останется…
— Так и нянчишься один с ребенком? — вздохнула она с сочувствием.
Он оставил ее вопрос без ответа. В конце концов, это его проблема. И никого она не касается… Кроме него самого и Сашки.